И тотчас ощутила мысленное беспокойство. Похоже, коврик на кухне тоже был занят.
— Тут вообще странно всё так… — протянул Стас.
— А то, — Данька старательно улыбался. — Ты даже не представляешь, насколько. Сам в шоке… но и к лучшему. Слушай, Никитоса ты видел?
— Ага… говорящий… слушай, а кто он вообще?
— Оборотень.
— Ага, — Стас поскрёб макушку. — А в кого оборачивается? Сперва я решил, что шпиц, но с морды не похож. С морды кошка. А сзади — шпиц.
— У него сложный период видовой неопределенности… Уль, а можно попросить домовых, чтоб чаю сделали? Или я сам могу. Стас, ты до кухни дойдёшь?
— Постараюсь.
— Попрошу, — Ульяна улыбнулась. И надо же, действительно откликнулись. А она сумела понять, что чай будет. А ещё, что к нему пирогов испекли, разных, но надо бы с продуктами вопрос решить, потому как запасы пустеют. И хоть бы пару мер муки тонкого помолу.
А ещё маслица бы.
Яиц с пару дюжин. И мёду бочонок, можно небольшой, но обязательно.
— Сделаю, — она поднялась.
— Ты куда? — обернулся Данька.
— Пойду, посмотрю, как там девчонки. И вообще, вам, наверное, поговорить надо.
Да и Ульяне есть, что с бабушкой обсудить.
— Слушай, я тут одну видел, — встрепенулся Стас. — Такая… такая… просто слов нет, какая! И вправду чудное виденье…
— Это Ляля.
— Значит, не примерещилась?
— Ты это… — Данила слегка замялся. — Ты лучше подумай хорошо. Она русалка и со странностями.
— Кто из нас нормален…
— Знаешь, от человека, которого недавно вытащили из дурдома, слышать такое, мягко говоря…
Ульяна прикрыла дверь. Попыталась, потому что в последний момент в щель протиснулся Игорёк и, показав телефон, пробормотал:
— Дедушка звонит…
А Ульяна только и кивнула, подумав, что дедушке-упырю места уже не хватит.
— Главное, — донеслось из комнаты. — Помни, что если у неё в руках лопата, то она вернулась к идее выйти замуж. Вообще лопата в руках девушки — верный признак её серьёзных намерений.
Она вдохнула воздух.
Такой сырой.
Такой звенящий.
И столько ароматов. Как узоры, сплетаются один с другим.
— Ульяна, — голос бабушки раздался в голове, и Ульяна это тоже поняла, а ещё поняла, что бабушка ждёт её на кухне. И пока там пусто. И будет пусто столько времени, сколько понадобится.
Ульяна толкнула соседнюю дверь и, увидев, что Марго сидит на кровати и Элька держит её за руку, и обе что-то говорят, закрыла её. Это кусочек чужой жизни, такой, в которую не стоит вмешиваться другим людям, даже из самых благих побуждений.
А у Ульяны своя есть.
И в этой жизни пыхтит, выдыхая пар, самовар-гора. А на расшитой дубовыми листьями скатерти встают тарелки, одна за другой. И ровненько, что солдаты на параде.
— Бабушка, звала?
Здесь пахло мёдом. Тем самым, которого, если верить домовым, осталось на донышке. Только разок чаю попить и хватит. И облепиховым вареньем, жёлтым и ярким, что солнечный свет. Пирогами.
— Услышала?
— Да. Не должна была?
— Не знаю. Сила прибывает.
— Это плохо, да? Думаете, не справлюсь?
— Думаю, что тебе надо бы перестать думать о том, что думают другие, — на бабушке было длинное платье, украшенное вышивкой. Те же дубовые листья.
И рябиновые грозди.
А ягоды вышиты бусинами. Красиво вышло. Стильно.
— Ты же поговорить хотела?
— Я ли? — она посмотрела в глаза Ульяне. И та выдержала.
— Хорошо. Я хотела поговорить. Спросить. Я… встречалась с мамой. Она… кажется, она растеряна. Или представляется такой. Или… не знаю. Она мне рассказала одну историю. И когда говорила, то не врала. Но и поверить ей не выходит. Почему-то. Я хочу, а оно всё равно не выходит. Про её жениха. И про сестру… то есть, мою тётку, если так.
Ульяна присела на лавку.
И отметила, что на лавках появились покрывала, или как это назвать? Подушки? Длинные такие, которые на всю лавку. И мягкие. И тоже с вышивкой. Интересно, а ведьме обязательно вышивать уметь? А если Ульяна не умеет, то её не возьмут? Или, скорее, заставят выучиться? Она не хочет, но…
— Нехорошо вышло, — бабушка опустилась на другую лавку. А на столе продолжали возникать тарелки и тарелочки, миски какие-то, креманки, и этого всего было как-то слишком уж много, но почему-то это тоже казалось правильным. — История неприглядная, если так-то… но с другой стороны…
— Она говорила, что родилась самой слабой. И что к ней относились снисходительно. А я не почувствовала, что она врёт. Иногда я чувствую, а тут вот… что работу на неё свалили домашнюю… и на соревнования не пришли, когда у неё были. И платье не купили.
Бабушка закатила глаза, а потом обвела рукой кухню.
— Много ты в последние дни по дому наработала?
— Я? — Ульяна задумалась. А потом поняла. — Нет… раньше больше. Пыли было. И песок. Пол метёшь, метёшь, а песка меньше не становится. На дом вообще не хватало. А теперь по комнатам порядок. Спасибо.
И волна радости докатилась до неё.
Им была приятна благодарность. Впрочем, любому живому существу была бы приятна благодарность.
— Что из этого правда-то?
— Всё, — спокойно ответила бабушка. — И ничего.
— Как так?
Ульяна несколько растерялась. Разве возможно подобное, чтоб и всё и тут же ничего. Одно другому противоречит.
— Девонька, всё зависит от того, кто и как смотрит. Твоя матушка… скажем так, и здесь изрядно моей вины. Позднее дитя. Слабое. Первые годы и вовсе болела часто. Только-только одно вылечишь, как другое вылезет, а там и третье. И главное, что любая болячка, даже самая простенькая, оборачивалась осложнениями. А уж поверь, я умею лечить. Ведьме вовсе болезнь подцепить тяжко. Она же… если сегодня сопли, то завтра к ним добавится горло, а там и кашель, который прямо наизнанку. Если температура, то до сорока и почти не сбиваемая…
Она вздохнула.
А Ульяне подумалось, что она вот совершенно не представляет себе маму маленькой.
— В прежние времена такие дети не выживали. Не знаю, отчего так, но наша сила на неё почти и не действовала. Зелья, заговоры… ничего. А вот обычная медицина спасла. Лет до трёх мы почти и жили в больницах. То в одной, то в другой. В Москву вот случалось ездить, и в Петербург… старших пришлось с сёстрами оставлять. Той же Калине было семь, когда твоя матушка родилась.
Сказка?
Нет, скорее быль. Такая, обыкновенная, знакомая многим быль.
— Их не обижали, нет. И муж мой приглядывал.
— А он… он жив?
— Жив.
— Но не приехал?
— Так, хозяйство-то, — бабушка развела руками. — Если оба уедем, кто хозяйствовать будет? Коровы у нас, и козы… нормальные. В том смысле, что обыкновенные. Пасека опять же. Да и у него дружина.
— Народная?
— Охранная, — рассмеялась бабушка. — Воевода твой дед. Захочешь, после познакомишься.
Дед — воевода.
Это… впрочем, кто ещё может ведьму в жёны взять.
— В прежние времена всякое случалось. И воевода нужен был. Да и ныне-то без крепкой руки тяжко. Те же оборотни. Взрослые-то спокойные, а молодёжь у них шебутная. А уж когда стаей собираются, да на молодую луну, то и вовсе… их старейшины не даром все седые ходят. Вот… так что приглядывает. И за ними, и за упырями… те время от времени оборотней задирать начинают. Да и так хватает. То браконьеры какие в лесах наших потеряются, и приходится на поклон к Лешему идти, чтоб отпустил. То компания очередная хитровывернутая решит, что закон писан, но не так, чтоб вовсе не обойти. У нас и свои-то имеются, и компании, и юристы, но вот умников, которым думается, что уж они-то сумеют подмять провинциальную фирмочку, хватает. Незаконные лесорубы. Или вот строители опять же. В прошлом году вон заводец поставили, не на наших землях, но в наши реки какую-то гадость вылили. Сэкономили на очистных… в общем, хватает работы. Да и государевы службы опять же. С ними у нас давний договор.
— С Институтом Культуры? — не удержалась Ульяна.
— А то…
— А почему называются так странно?
