Время тянулось медленно.
Наум Егорович понимал, что воспринимает его субъективно, но это ни черта не успокаивало. И белизна эта окружающая на нерв давила. Ощутимо так. В какой-то момент начало казаться, что потолок сливается со стенами и исчезает.
Наум Егорович моргнул.
Нет. На месте потолок.
И стены тоже на месте.
А вот из окна свет пробивается серый, тусклый какой-то. Отчего комната начинает казаться меньше. И вот уже стены будто тянутся друг к другу, грозя сомкнуться и раздавить жалких людишек, решивших, что они чего-то могут. Он заставил себя выдохнуть. И вдохнуть. Сел на кровати. Прошёлся по комнатушке. Тут и не походишь.
Чтоб…
— Плохо? — поинтересовался Женька.
— Да.
— Садись. Это та дрянь, снизу, давит.
— Ощущение, что в мозги кто-то пробирается, — Наум Егорович ненавидел жаловаться, но тут вдруг понял, что если замолчит, то сам растворится в белизне, как потолок недавно.
И потеряется.
Ну уж нет. Он офицер. Боевой. И чтоб поплыть в комнатушке, где и надо-то — просто ждать?
— Правильно. Не поддавайся. Оно сейчас начнёт тебя прощупывать, — сказал Женька. — Искать слабые места.
— Оно разумное?
— Как сказать…
— Не знаешь?
— Не знаю, — Женька откинулся на стену. — Я многого не знаю. Я ж не учился специально так-то. Мало ведьмаков. И школ для них не строят, а академий и подавно. Вот и разобрался, как с силой управляться. Контролировать. Но вот применять… дурить мог, но это ж ерунда. И не думай, границу я не переступал. Понимаю.
Наум Егорович описал ещё круг, прислушиваясь к ощущениям. Вдруг закололо в боку, а потом и выше, напоминая, что у него и возраст, и сердце. Он тотчас отмахнулся от глупой мысли. Нет, сердце имелось. Бухало вон в грудной клетке, выполняя свой долг, как и положено приличному органу. И было оно в хорошем состоянии. В замечательном даже, если штатным целителям верить.
Но вдруг вспомнился разговор санитаров.
Уснул и не проснулся.
И сердце здоровое было. И вообще, целители — народ на диво ненадёжный. Тут вроде всё хорошо и даже замечательно, а тут раз и похоронят.
Эти ж только руками разведут, мол, не учли.
Не заметили.
И вообще, это он, Наум, сам виноват, себя не берег, много нервничал и, небось, покуривал тайком, сигаретку кофеём запивая. А раз так, то какой с целителей спрос-то?
Про вес лишний тоже помянут, тут и думать нечего.
Всегда они пациента виноватым делают.
Так, это дурное. Это то, что под корпусом прячется. Как тут вообще люди работают? Хотя понятно, дерьмо с дерьмом не смешается, вот и работают.
И этот, соседушка, не лучше. Ишь, расселся. Глазищи щурит, ждёт, небось, когда у Наума сердечко остановится. А может, и сам к тому руку приложит? Верить ему нельзя. Вообще не понять, с чего это Наум Егорович проникся? С виду алкаш алкашом, но чего-то умеет, хотя и близко не маг. Вот и кто он?
Так.
Наум Егорович остановился и, зажмурившись, сказал:
— Если можешь, выруби меня.
— Зачем?
— Да дрянь всякая в голову лезет. Теперь нашёптывает, что тебя специально ко мне заслали, чтоб с ума свести.
Потому что правда это.
Истинная.
Может, подливает чего, может, ментально воздействует. Второе — верней. И вот от воздействия и видится Науму Егоровичу всякое с разным. Мыши… а он, дурак, и верит. В мышей.
Чешуйчатых.
Разговаривать пытался. Этот, небось, оборжался весь. Про себя, само собой. Так-то рожу держит серьёзную. И подыгрывает. А в мыслях ухохатывается, как пить дать. И надобно решать с ним. Взять по башке да приложить о стеночку. Тогда он отрубится, и чары спадут.
— Сопротивляйся.
— Сопротивляюсь. Пока. Но… тут такое… если что, вырубай. Я ж могу и вправду заломать. Извини…
— Извиню. Хотя… — Женька поднялся и подошёл. И чем ближе подходил, тем сильнее становилось желание напасть, ударить. Наум Егорович кулаки сжал и за спину заложил. — Вот так…
Палец Женьки коснулся лба и прочертил линию поперек. Отчего голову сдавило будто обручем. Наум Егорович аж захрипел. А Женька и вторую нарисовал.
Тогда-то и отпустило.
— Клятв на тебе много, — сказал он. — А каждая — это, считай, крючок в мозгах. И за крючок этот оно и цепляется.
— Ага, — Наум Егорович носом шмыгнул, чувствуя, что течёт.
— Оно…
— Разумное. Несомненно. Ещё любопытное. И злобы я в нём не ощущаю.
— Да ну?
— Случалось мне держать в руках вещи, которые принадлежали по-настоящему злым людям. Таким, что… в общем, страшные сказки о некромантах неспроста страшные. Хотя и не всякий некромант — зло. Тут как с ведьмаками, по-разному оно повернуться может. Те, кто близко к тьме стоят, яснее её слышат. Да и она их тоже. И услышанное легко обратить может против человека.
Понятно, что ни хрена не понятно. Но желание дать Женьке в морду отступило. И кровящий нос — малая плата за то, что мозги перестало выворачивать.
— А тут ещё что-то переменилось… — Женька втянул воздух, будто принюхиваясь. Наум Егорович тоже понюхал. Пахло… да больницей пахло.
Стерильностью. Хлоркой. И чужой слабостью.
— Смертью тянет…
— Группу вызывать?
— Погоди. Не тут… скорее уж такой запах. Старый очень. И… да, нет. В смысле, не вызывай. Погодить надо. Ляг лучше, поспи.
Наум Егорович хмыкнул, но послушно отправился к кровати. Оно и вправду, заняться тут больше нечем, а…
Додумать не вышло. Дверь открылась и появился уже знакомый санитар.
— На выход, — произнёс он печально. — Ты.
И на Женьку указал.
— Я с ним! — Наум Егорович вскочил. Стоило представить, что он останется тут один, в этой адской белизне, наедине с шепотком, который точно воспользуется случаем и вывернет его наизнанку.
Санитар коснулся чёрной кляксы наушника, а потом кивнул:
— Без шуток, — добавил он грозно, хотя за грозностью это слышалась усталость. Тоже замаялся злодействовать. Это вообще дело утомительное до крайности.
Ничего, на каторге отдохнёт.
— Господи, да я не понимаю, чего вы от меня хотите! — нервный истеричный даже голос Льва Евгеньевича доносился из приоткрытой двери. — Вы сперва сами разберитесь! Вчера одно распоряжение, завтра другое… и какой переезд? Какой, помилуйте, переезд… куда?
— Куда скажут, туда и переедешь, — этот голос звучал приглушённо, но спокойно.
— О да… с вашей точки зрения всё просто. Вы сказали, а мы переехали. Но это же… это же время! Это… мы несколько месяцев занимались отладкой системы! Пытались поймать резонанс! И у нас почти получилось, а тут всё разобрать! Всё бросить! И объект не готов! Не готов объект! Он может просто-напросто не перенести…
— Позаботьтесь, чтобы перенес, — сухо оборвал тот же голос.
И дверь открылась, едва не ударив Наума Егоровича по носу. А следом он ощутил взгляд, такой, внимательный, профессиональный, заставивший сжаться на мгновенье, но потом Наум Егорович решительнейше расправил плечи и спросил так грозно, как только мог:
— А как вы к мышам относитесь?
— С уважением, — криво усмехнувшись, ответил громила. — С великим.
Потом поглядел на Женьку, которому этот взгляд тоже не понравился. Уж больно он… пронизывающий. И кажется, что видит человек куда больше, чем все-то вокруг.
Женька сунул палец в нос и пискнул:
— Я буду жаловаться! Вы знаете, кто я? Я требую…
— Дурдом, — человек покачал головой и посторонился. — Вам, кажется, сюда. Не смею препятствовать.
— Погодите! — Женька вдруг подскочил и схватил его за руку. — Вы… вы не с ними? Они хотят свести меня с ума! Они выставляют всё так, будто я ненормальный! А я нормальный! Ыы должны мне помочь! Вызовите полицию…
— Всенепременно, — человек освободился от захвата. — Как только выйду, так сразу.
И убрался.
— Только и знают, что распоряжения отдавать! — Лев Евгеньевич был раздражён до крайности. И это ощущалось в порывистых его движениях. Голова нервически подёргивалась, отчего очки перекосились, и вид у начальника лаборатории сделался крайне жалким. — Будто я им… слуга… какой-то…
