— Сотня у тебя, значит, особая? — хмыкнул князь.
— Так точно, — машинально ответил я.
— Понятно, — сказал он, продолжая читать.
Дочитав письмо, он бросил его в жаровню, которая стояла в углу комнаты для обогрева. Я смотрел, как занимается пламенем письмо, которое я вёз через половину страны.
— В Сторожевом полку ты, верно? — спросил он.
— Так точно, княже, — сказал я.
— Даст Бог, и на твою долю ливонцев хватит, — пробормотал он. — Ладно, ступай. К сотне своей. Раньше весны всё равно не выйдем. С Юрьева магистр осаду снял, получил по зубам, с Лаиса тоже… Весной и погоним мерзавцев, как лёд с рек сойдёт.
— Время поджимает, княже, сейчас бить надобно, — сказал я. — Покуда поляк за них воевать не встал.
— Поляк? Не встанет. На что им за рыцарей воевать? — фыркнул Курбский. — Чего не разумеешь, так и не лезь, то дела воеводские.
— Как повелишь, княже, — сказал я, склонив голову. — Но поляк точно воевать пойдёт. Магистр им присягнёт, и всё, вместо кучки рыцарей у нас в противниках всё царство польское.
— Ступай, сотник, — поморщился князь. — Не лезь не в своё дело.
— Слушаюсь, княже, — сказал я.
Спорить тут было не о чем. Курбский решил ждать до весны, значит, будем ждать до весны. И только потом отправимся воевать. Главное, чтобы Ливония к тому времени оставалась независимым государством, в чём лично у меня имелись большие сомнения.
Глава 25
Сотня моя, прибыв в город в числе первых, расположилась в удобном месте, с комфортом. На постоялом дворе в посаде, полностью его оккупировав, и найти их не составило никакого труда.
— Никита Степаныч!
— Сотник приехал!
Стрельцы, погрязшие в безделье, зашевелились, забегали, как тараканы. Старшим вместо себя я оставлял Леонтия, и он вышел на двор, чтобы встретить меня и доложиться по форме. На мой новый доспех он глядел с удивлением и уважением.
— Ну здравствуй, Никита, — добродушно произнёс он.
— Здорово, дядька, — сказал я.
Мы обнялись, прошли внутрь постоялого двора. Коней моих повели на здешнюю конюшню, вещи понесли в сотницкую светлицу. Тут все свои, опасаться было нечего.
— Гляжу, всё как надо прошло, — ухмыльнулся дядька. — Государев подарок?
— Он самый, — кивнул я. — Бок мне подырявили в Можайске, вот и подарил. Поэтому и опоздал, что рану залечивал.
— Бок? — нахмурился Леонтий. — Как?
— Да по глупости, — отмахнулся я. — На Божий суд вышел…
— Божий суд⁈ — ахнул дядька.
— Да я в пути с пятерыми татями зарубился, один убёг, потом в душегубстве меня обвинил… — сказал я.
— Пятерыми⁈ — воскликнул он.
Я пересказал ему всё с самого начала. Леонтий слушал, широко распахнув глаза, и мелко крестился в некоторых местах моего рассказа.
— Нельзя всё-таки было тебя одного отпускать… — хмуро пробормотал он после того, как я рассказал про ранение и лечение в Можайске.
— И на кого бы я сотню оставил? — фыркнул я. — Нормально всё, я оклемался уже. Рассказывай лучше, как вы тут без меня.
Дядька пожал плечами.
— Из Лук ушли, почитай, самые первые. Нормально. Воевода только бранился, мол, сотника потеряли, но я ему объяснил, — сказал он.
— Воевода? Курбский? — спросил я.
— Золотой-Оболенский, — сказал дядька. — Скажешь тоже… Где мы и где Курбский?
Точно. Надо показаться ещё и своему непосредственному начальнику. По-хорошему, сделать это надо был в первую очередь, но я решил, что отнести царское письмо важнее.
— Сидим теперь вот… Ждём. Сначала тебя ждали, потом уж думали всё, с концами ты пропал. Теперь, вестимо, будем похода ждать, — продолжил дядька. — Так-то всё готово, не знаю, чего тянут.
Я догадывался, почему медлит Курбский, но вслух свои предположения не высказывал. Обвинять его в предательстве пока рано, князь не успел ещё ничего сделать. Ну или я не успел раскопать свидетельств его будущего предательства. Хотя вполне возможно, что князь ещё даже и не думает о бегстве в Литву. Пока он не в опале, пока царь не начал выискивать измену. Пока он среди любимчиков и пока военная удача на стороне Москвы.
Может быть, что князь просто из тех, кто предпочитает топить за победителя. Вернее, за того, кто кажется вероятным победителем. Будь он советским генералом накануне Великой Отечественной, наверняка перешёл бы к власовцам.
И лично я ему доверять не мог. Курбский говорил, что войско магистра получило по зубам возле Юрьева и Лаиса, и это, скорее всего, на самом деле так, но по моему мнению, нужно было спешить и добивать ливонца, пока он не оправился от удара.
Самовольную вылазку он точно не оценит. Да и до Юрьева отсюда — четыре дня пути. Действовать силами одной сотни пеших стрельцов на вражеской территории — всё равно что пригласить ливонцев на нашу собственную казнь. Будь я на месте Курбского, отправил бы поместную конницу и татар в набег, «воевать землю», как нынче выражались, а пехоту и артиллерию отправил бы осаждать крепости, начиная с Мариенбурга. Он, во-первых, ближе всего к Пскову из орденских крепостей и городов, а во-вторых, запирает путь к западной Ливонии, которую, по-хорошему, надо отрезать от Литвы. Устроить Курляндский котёл вермахта за четыреста лет до вермахта.
И я решил обратиться к воеводам других полков. Думаю, не только меня беспокоило это промедление. Немец отдохнёт и залижет раны, пока мы прозябаем тут, в Пскове. Да, зима была суровой, холодной, малоснежной, и в таких условиях воевать и осаждать крепости непросто, но и мы не сахарные. Не растаем.
Я немного отдохнул вместе с Леонтием, выпил горячего сбитня, а затем отправился обратно в город, в кремль. Искать единомышленников.
Народу в крепости было полно, так что я даже не особо выделялся в своём дорогом доспехе. Наоборот, я выглядел ещё одним знатным воеводой, которого лучше не злить. Я поднялся на стену, взглянул на реку, затянутую льдом, где псковские бабы сновали к проруби и обратно. Неподалёку стоял скучающий пушкарь, и я подошёл к нему.
— Засиделись мы здесь, — хмыкнул я, словно бы в пустоту.
— Верно сказываешь, боярин, — вздохнул пушкарь. — Засиделись.
Я, конечно, толком даже не успел расположиться, едва приехал в город, но общее мнение поддерживал. Нечего просиживать за городскими стенами, когда немец дрожит в страхе, что русские полки придут его наказывать. Нужно пойти и наказать.
— Местный, али прибыл откуда? — спросил я.
— Вологодские мы, наряд боярина Морозова, — сказал пушкарь.
— Морозов это который? — спросил я.
— Михаил Яковлевич, — уточнил он. — Морозов-Поплевин. Шибко он до огненного боя любитель. В Казани нарядом командовал.
Артиллерией, то есть. Интересно даже стало с таким человеком познакомиться. Уж всяко не повредит.
— Он тоже говорит, мол, всё одно сидим, так лучше бы хоть на осаде сидели, — без задней мысли выдал пушкарь. — Тут этих крепостей, аки грибов по осени, под каждой берёзой. Замаемся брать.
— А где сыскать его можно? — спросил я.
Пушкарь покосился на меня, заметно напрягся.
— Поговорить с ним хочу, авось всем миром уболтаем воевод в поход выйти, — пояснил я.
— А, фу… Так тут он, в крепости, — сказал пушкарь.
Он объяснил мне, где и как найти боярина, я пожелал ему удачи и спокойного караула, а затем отправился на поиски этого самого Морозова. Я и сам начал верить в свою идею. Подговорить воевод других полков на то, чтобы выйти в поход, прогнуть Курбского. Власть заканчивается там, где начинается неподчинение, которое ты не можешь одолеть, и Курбский ничего не сможет поделать, если все воеводы затребуют идти в поход. Некрасиво, конечно. Прямое нарушение принципа единоначалия. Но если начальник не хочет выполнять свои обязанности, приходится идти на различные ухищрения.
Боярин нашёлся в арсенале, среди пушек и пищалей. Дородный, румяный, с широкой длинной бородой, он вовсе не походил на любителя пострелять из пушек, но внешность обманчива. При моём появлении он почему-то насторожился, видимо, мой богатый доспех ввёл его в заблуждение.
