— Боярин Морозов? — спросил я, даже несмотря на то, что пушкарь дал мне довольно точное описание.
— Ну, я, — пробасил он. — А ты, стало быть…
— Никита Степанов сын Злобин, голова особой стрелецкой сотни, — представился я.
— Славно, должно быть, стрельцы нынче служат, что сотники в таких броньках щеголяют, — хмыкнул он.
— То подарок царский, за другое, — сказал я. — Я же о другом поговорить хотел.
— Ну, сказывай, — произнёс боярин.
— Засиделись мы в Пскове, — прямо сказал я. — Не находишь?
Он вновь насторожился.
— Когда князь решит, тогда и выступим, — осторожно произнёс он. — Поспешишь — людей насмешишь.
— Тихо идёшь — беда догонит, шибко идёшь — беду догонишь, — парировал я. — Мы пока тут сидим, ливонец раны зализывает да крепости починяет, к осадам готовит.
Боярин хмыкнул, сложил руки на широкой груди.
— Не терпится славы ратной добыть? — спросил он.
— А коли и так, разве плохо? — спросил я, улыбнувшись.
— Славы на всех хватит, — сказал он. — У ливонцев крепостей много.
— Вот и надобно их бить, покуда им подкрепление не пришло. Сигизмунду они присягнуть хотят, — сказал я.
— Кому? — не понял боярин.
— Жигимонту, полякам, — поправился я.
Морозов помрачнел. Польско-литовские войска — грозный противник, как ни крути.
— Откуда ведаешь? — спросил он.
Я посмотрел на него выразительно, мол, вопрос неуместный, и он смолчал, не стал настаивать.
— Тогда, стало быть, и правда медлить нельзя, — пробурчал он. — Пойдём-ка со мной. Иван Фёдорович мне что-то похожее сказывал.
Я кивнул, пропустил боярина вперёд, пошёл следом. Вот и первые союзники. Морозов по пути спросил у одного из здешних воинов, у себя ли Иван Фёдорович, и получил утвердительный ответ. И мы направились к нему.
Иваном Фёдоровичем оказался не абы кто, а князь Мстиславский, воевода Большого полка, фактически заместитель Курбского. Полководец опытный, закалённый в боях, он мне напоминал медведя, вставшего на задние лапы. Жёсткая борода мочалкой закрывала почти всё лицо, грузная фигура скрывала развитую мускулатуру, свирепый взгляд выдавал недюжинную сообразительность. Опасный противник, что в сабельной рубке, что в конной сшибке, что в тактике, что в стратегии.
— Видеть меня хотел, Михайла Яковлевич? — спросил князь, встретив нас на пороге своих покоев.
— Вроде того, Иван Фёдорович, — сказал Морозов. — Сотник Злобин ко мне за советом пришёл. А мы оба, стало быть, к тебе.
— Злобин? — князь посмотрел на меня внимательнее. — Видал тебя в Москве. Славно ты своих стрельцов выучил. Интересно будет на них в бою посмотреть.
Я вспомнил наконец, где его видел. На смотре моей сотни он был в свите царя. Особо не отсвечивал, конечно, но всё равно.
— И мне интересно, княже, — сказал я. — Вот только медлит воевода наш.
Мстиславский развёл руками, покачал головой.
— Государем назначен, — сказал он. — Его воля, считай, всё одно, что царская.
— Мню, государь бы на его месте не медлил, — сказал Морозов.
— Однако же государь сейчас не здесь, — отрезал князь.
Я вспомнил, что отдал Курбскому только одно письмо от Иоанна, второе, более свежее. Первое, которое царь отдал мне ещё до ранения, по-прежнему было где-то у меня.
— Погодите-ка… — пробормотал я, заглядывая в сумку.
Тайну переписки нарушать, конечно, не очень красиво. Особенно переписки царской. За такое можно не просто в опалу, за такое можно сразу на плаху отправиться. Но раз уж письмо потеряло актуальность…
Любопытство сгубило кошку. Но я-то не кошка.
— Письмо от Иоанна Васильевича, Курбскому, — сказал я, наконец нашарив его в сумке, на самом дне. — Князю я уже другое отдал, поновее, а это позабыл. Только Курбский то письмо отчего-то сжёг.
Морозов и Мстиславский переглянулись. Вслух я ничего не предлагал, не высказывал, и они тоже, но все мы понимали, к чему я клоню. Вскрыть. Посмотреть. Это, конечно, личная переписка, тайная, но касалась она абсолютно всех нас.
— Дай-ка… — глухо приказал князь Мстиславский.
Я протянул ему изрядно помятый свиток, печать на котором, впрочем, уцелела. Не узнать её князь не мог. Сам регулярно получал письма с такой же печатью.
Иван Фёдорович достал из-за пояса нож, нагрел его лезвие в пламени свечи.
— Ну, коли кто из нас проговорится о сием деянии… Моим личным врагом станет, — сурово произнёс он.
Ему, как князю и думному боярину, опала и царский гнев были не так страшны, как нам с Морозовым.
Письмо он вскрыл необычайно ловко, у меня бы так точно не вышло. Затем аккуратно, двумя пальцами, развернул свиток.
— «Не медли», — прочитал он вслух. — Всё, больше ничего.
Мы переглянулись снова.
— А свиток сей… Ты вёз… Князь уже тут был, в Пскове? — спросил Морозов.
— Да, — сказал я.
— Значит, слово царское ему что ветер гулящий… — проворчал Мстиславский, аккуратно сворачивая письмо обратно и возвращая печать на место. — Курбский, с-собака…
— Что делать будем? — спросил я. — Без приказа выходить нельзя. Весны ждать тоже нельзя.
Я ничуть не удивился тому, что Андрей Курбский саботирует ход войны. Похоже, отъехать в Литву он решился уже давно, а теперь просто зарабатывал очки в глазах короля Сигизмунда, которому собирался присягнуть. Жаль, что эту улику мы никак не можем использовать против него. Улики, полученные с нарушением Уголовно-процессуального кодекса РФ, являются недопустимыми и не имеют юридической силы.
Но раз нашлась одна, то обязательно найдутся и другие. Вряд ли князь Курбский настолько осторожен.
— Что-что… Идти надо, Мариенбург брать, покуда Жигимонтова рать не подоспела, — сказал Морозов.
— Подумать надо, поразмыслить, — сказал Иван Фёдорович, протягивая запечатанный свиток обратно мне.
Даже никаких следов не осталось. Князь, похоже, человек многих талантов, и не только военных.
— Завтра ко мне приходите. Оба. В обед, — сказал Мстиславский. — Я покуда с другими воеводами поговорю. Всем уже сидеть надоело, а вот выйдут ли, если позову? Вопрос. И помните. Ни слова.
— Богом клянусь, — сказал боярин Морозов, достал нательный крестик и поцеловал его.
Я сделал то же самое, целуя крест на том, что всё, здесь произошедшее, не покинет этих стен. Мне самому не хотелось бы, чтобы кто-то узнал о том, что я позволил вскрыть царское письмо, которое я должен был передать адресату.
— А что, если Курбскому этот свиток передать? Прилюдно чтобы прочёл? — спросил я.
Не то, чтоб я князя защищал, но могло быть и так, что во втором письме ничего подобного не сказывалось. Нельзя исключать и такого варианта.
— Прилюдно? — фыркнул Морозов. — Рази станет он вслух-то читать?
— Можно попробовать, — кивнул князь. — Даже если и не вслух прочтёт, по лицу его видно будет.
На том и порешили. И вручить забытое письмо я должен был завтра, при всех, перехватив Курбского во дворе кремля.
Обратно на постоялый двор я отправился, полный уверенности в скорой отправке войск на запад. Даже если князь Курбский категорически против, в открытую саботируя государев приказ, вторым человеком после него всё равно был Мстиславский, и если что с главным воеводой случится, войско поведёт именно он.
И я уже разрабатывал план по устранению предателя. Можно даже не насмерть, хотя лично я предпочёл бы видеть этого негодяя болтающимся в петле.
Но это был совсем уж аварийный план, на самый крайний случай, потому что князь Курбский всё ещё был царским любимчиком и нашим главным воеводой, и за покушение на его жизнь и здоровье меня по головке не погладят. А если и погладят, то только топором палача.
Остаток дня я провёл со своей сотней. Настроение у всех было приподнятым, меня были искренне рады видеть, да и я соскучился по этим бородатым рожам. Так что мы пили, отмечая одновременно и праздник Обрезания Господня, и моё возвращение.
Я даже сумел немного расслабиться и позабыть про все навалившиеся проблемы. Про войну, про свою рану, про князя Курбского. Я отдыхал душой и телом, слушая рассказы стрельцов и ветеранские байки. Кто-то бы сказал, что невместно помещику пьянствовать со стрельцами, со вчерашними крестьянами и мастеровыми, но я так не считал. Если эти люди достойны сражаться со мной в одном строю, то и сидеть за одним столом тоже достойны. Никакого урона чести в том я не видел.
