– Ой, – сказал Рами. – Мы думали, ты спишь.
Горло Летти пульсировало. Похоже, она едва сдерживала рыдания.
– Что за общество Гермеса? – спросила она дрожащим шепотом.
– Не понимаю…
Летти повторяла эти слова снова и снова, вот уже десять минут. И как бы остальные ни пытались объяснить – необходимость общества Гермеса и тысячи причин, по которым такая организация должна держаться в тени, – она все качала головой с пустым, непонимающим взглядом. Она выглядела не столько возмущенной или расстроенной, сколько озадаченной, как будто ее пытались убедить, что небо зеленое.
– Я не понимаю. Разве вы не были счастливы в Вавилоне?
– Счастливы? – повторил Рами. – Видимо, тебя никто не спрашивал, не натирали ли твою кожу ореховым соусом.
– Ох, Рами, это правда? – Ее глаза округлились. – Но я никогда не слышала… И у тебя такая красивая кожа…
– Или не пускали тебя в лавку по неясным причинам, – продолжил Рами. – Или не огибали тебя на тротуаре по широкой дуге, словно у тебя блохи.
– Но это же просто тупость и провинциальность оксфордцев, – сказала Летти, – это не значит…
– Я понимаю, что ты этого не замечаешь, – сказал Рами. – Я и не ждал этого от тебя, у тебя ведь совсем другая судьба. Но дело не в том, счастливы ли мы в Вавилоне. А в требованиях нашей совести.
– Вавилон дал вам все… – Казалось, Летти не в состоянии сдвинуться в сторону от этой мысли. – У вас было все, что только можно пожелать, такие привилегии…
– Этого недостаточно, чтобы забыть, откуда мы родом.
– Но стипендия… В смысле, со стипендией вы могли бы… Я не понимаю.
– Ты уже много раз это повторила, – огрызнулся Рами. – Ты ведь настоящая маленькая принцесса, верно? Большое поместье в Брайтоне, лето в Тулузе, китайский фарфор на полках и ассамский чай в чашках. Как же ты можешь понять? Твоя семья пожинает плоды имперских завоеваний. А наши – нет. Так что заткнись, Летти, и послушай, что мы пытаемся тебе втолковать. Нельзя так поступать с нашими странами, это неправильно. – Его голос стал громче и тверже. – А еще неправильно, что меня обучают обращать родной язык на пользу империи, переводить законы и тексты, чтобы облегчать ей владычество, когда народ в Индии, Китае, Гаити и по всей империи голодает, потому что британцы скорее украсят серебром шляпки и шпильки для волос, чем используют его во благо других людей.
Летти восприняла эту речь лучше, чем ожидал Робин. Секунду она молча моргала, вытаращив глаза. А потом нахмурилась и спросила:
– Но… но если дело в неравенстве, разве нельзя обратиться в университет? Есть много благотворительных программ, миссионеров. Почему бы не обратиться напрямую к правительствам колоний и…
– Это довольно сложно, когда основная цель – сохранение империи, – сказала Виктуар. – Вавилон не сделает ничего, что не принесет ему пользы.
– Но это же неправда, – заявила Летти. – Вавилон постоянно занимается благотворительностью. Я знаю, что профессор Леблан возглавляет исследование для лондонского водопровода, чтобы вода не была такой грязной и не приводила к болезням, да и по всему миру есть гуманитарные организации… [990]
– А ты знала, что Вавилон продает серебряные пластины работорговцам? – прервала ее Виктуар.
Летти уставилась на нее и моргнула.
– Что-что?
– Capitale, – сказала Виктуар. – Латинское capitale, производное от слова caput, превратилось в старофранцузское chatel, которое в английском стало chattel. Капитал и имущество. Это пишут на пластинах, соединяя по цепочке со словом cattle, «скот», и пластины прикрепляют к железным кандалам, чтобы рабы не могли сбежать. Знаешь почему? Они становятся послушными. Как животные.
– Но это же… – Теперь Летти моргала очень быстро, словно пытаясь избавиться от пыли в глазу. – Но, Виктуар, дорогая, рабство отменили еще в 1807 году [991].
– И ты думаешь, работорговля прекратилась? – Виктуар издала не то смешок, не то всхлип. – Думаешь, мы не продаем пластины в Америку? Думаешь, британские промышленники не получают прибыль от кандалов? Думаешь, в Англии нет людей, до сих пор владеющих рабами, но просто хорошо это скрывающих?
– Но вавилонские ученые не станут…
– Именно этим и занимаются вавилонские ученые, – зло отрезала Виктуар. – Кому, как не мне, это знать. Именно таким исследованием занимался мой наставник. Каждый раз, когда я встречалась с Лебланом, он менял тему разговора на свои драгоценные пластины со словом chattel. Говорил, что ждет от меня особого понимания. Однажды даже спросил, не надену ли я их. Дескать, хочет убедиться, что пластина подходит для негров.
– Почему ты мне не сказала?
– Я пыталась, Летти.
Голос Виктуар дрогнул. В ее глазах стояла боль. И Робин почувствовал глубокий стыд, ведь он только сейчас понял жестокую особенность их дружбы. У Робина всегда был Рами. Но в конце дня, когда они расставались с девушками, у Виктуар была только Летти, которая всегда клялась, что любит ее, обожает, но не желала слушать ни одного слова, если эти слова не подтверждали ее представлений о мире.
А где же были Робин и Рами? Они отворачивались, не замечали, втайне надеясь, что девушки перестанут ссориться. Время от времени Рами устраивал перепалки с Летти, но только чтобы потешить самолюбие. Ни Робин, ни Рами никогда не задумывались, насколько одинока была Виктуар все это время.
– Тебе было все равно, – продолжила Виктуар. – Летти, тебя даже не беспокоило, что хозяйка нашей квартиры не пускает меня в ванную…
– Что?! Это же просто смешно, я бы заметила…
– Нет, – сказала Виктуар. – Ты не заметила. Ты никогда не замечаешь, Летти, в том-то и дело. И теперь мы просим тебя, в конце концов, выслушай то, что мы пытаемся тебе сказать. Пожалуйста, поверь нам.
Летти явно была на грани. У нее закончились аргументы. Выглядела она как загнанная в угол крыса. Ее взгляд метался туда-сюда в отчаянных поисках выхода. Она готова была уцепиться за любой самый нелепый предлог, принять самую искаженную логику, лишь бы не расставаться со своими иллюзиями.
Робин знал это, потому что не так давно сам вел себя так же.
– Значит, будет война, – наконец произнесла она. – Вы совершенно уверены, что будет война.
– Да, Летти, – вздохнул Робин.
– И это сделал Вавилон.
– Ты сама можешь прочесть письма.
– И что… что с этим может сделать общество Гермеса?
– Мы не знаем, – сказал Робин. – Но, кроме него, никто ничего не сделает. Мы отдадим эти документы, расскажем все, что знаем…
– Но зачем? – напирала Летти. – Зачем вовлекать «Гермес»? Мы сами справимся. Можем написать памфлеты, обратиться в парламент – есть тысяча способов что-то сделать, необязательно привлекать какое-то… какое-то тайное сообщество воров. Если люди узнают о сговоре, о коррупции, то вряд ли поддержат такой план, я уверена. А действовать исподтишка, обворовывать университет… это только во вред делу, разве не так? Почему просто не обнародовать письма?
Все на мгновение замолчали, гадая, кто первым скажет Летти.
Эту задачу взяла на себя Виктуар.
– Интересно, – медленно начала она, – ты когда-нибудь читала, что писали об отмене рабства до того, как парламент в конце концов объявил его вне закона?
Летти нахмурилась.
– Я не понимаю, каким образом…
– Квакеры представили в парламент свою первую петицию против рабства в 1783 году, – сказала Виктуар. – Эквиано опубликовал свои мемуары в 1789-м. Добавь это к бесчисленным историям о рабах, которые аболиционисты рассказывали британской общественности, – историям о самых жестоких, самых ужасных пытках, которые только можно причинить ближнему. Ведь было недостаточно того, что чернокожих лишали свободы. Людям нужно было увидеть, какие кошмарные формы это принимает. И даже тогда потребовались десятилетия, чтобы окончательно объявить работорговлю вне закона. И речь о рабстве. По сравнению с этим война в Кантоне за торговые права покажется сущим пустяком. Никакой романтики. Никто не пишет романов о последствиях опиумной зависимости для китайских семей. Если парламент проголосует за открытие портов Кантона с помощью военной силы, это будет выглядеть так, будто наконец-то торговля стала свободной, как и должно быть. Поэтому не говори мне, что британское общество хоть пальцем пошевелит, если узнает.
