— То есть, забрать детей? — уточнил Кирилл.
— Да. Ты не представляешь, что здесь творилось, Кирюша! Просто не представляешь. Мы сбивались с ног — уже не молодые, в большинстве своем, люди, — а в инкубаторе подрастали новые зародыши. То, что мы не справляемся, стало очевидным уже даже для Вадима. Но на то, чтобы остановить процесс, идущий в инкубаторе, просто рука бы не поднялась. Предложение Егора меня поначалу шокировало. Я сказал, что Вадим подобное даже обсуждать не захочет, и Егора выпроводил. А он, представь, ничуть не обиделся. Просто пообещал, что зайдёт ещё раз, через недельку.
— Молодец, — усмехнулся Кирилл. — Настоящий торгаш, чувствует, когда нужно выждать. Через неделю его предложение вас уже не так шокировало, верно?
— Ну... я, по крайней мере, согласился выслушать. Егор пообещал, что в его посёлке дети не останутся. Они отправятся на юг — где, по его словам, сытнее и безопаснее. Егор сказал, что твоим людям южное направление не интересно — вспомни, климат тогда ещё не начал меняться, — в тех местах они не бывают и в обозримом будущем вряд ли доберутся. Егор пообещал, что для проживания детям будут созданы самые лучшие условия, какие только можно представить, что они ни в чём не будут нуждаться. А жители посёлков, в которые будут доставлены дети, тайну их происхождения не узнают никогда.
— И вы не спросили, как именно Егор собирается объяснять происхождение?
— Спросил. Он ответил, что передаст детей будущим воспитателям лишь на том условии, что подробностями их рождения они интересоваться не станут. Люди, дескать, и сами-то вряд ли будут спрашивать, побоятся. Я рассудил, что, скорее всего, так и есть.
— А в чём заключается интерес самого Егора, он объяснил? Если дети не останутся в его посёлке, для чего он вообще всё это затеял?
— Разумеется, это было первым, о чём я спросил. Егора знал, в общем-то, неплохо, и об ответе догадывался. А он даже не пытался юлить. Честно ответил, что интерес корыстный. На юге освоено производство тканей из льна и хлопка, гончарное дело, там растут «невиданные», по словам Егора, фрукты и злаки — в общем, у южан найдётся, чем его отблагодарить.
— А вам долю не предложил? — прозвучало резче, чем хотелось, но сдержаться Кирилл не сумел.
Григорий Алексеевич спокойно кивнул:
— Предложил, разумеется. Егор, как ты верно заметил, человек деловой. И других привык измерять собственной мерой.
— Вы отказались?
— Естественно.
— Зря.
— Ещё одно слово в таком тоне, — не меняя интонации, пообещал Григорий Алексеевич, — и я тебя ударю. Не посмотрю, что ты моложе и сильнее.
— Как интересно, — хмыкнул Кирилл. — Детьми торговали вы, а по морде — мне. — И едва успел уклониться от удара в челюсть.
— Я не торговал детьми! — со злой горечью бросил Григорий Алексеевич. — И не смей говорить, что этого не понимаешь. Не торговал — хотя бы потому, что торговля предполагает обогащение, а я не приобрёл ничего, кроме головной боли. Поставь себя на моё место, в конце концов! Что бы ты делал?
— Рассказал бы о предложении Егора Вадиму.
— И что услышал бы в ответ?
— Не знаю. Вы ведь не спрашивали.
Григорий Алексеевич покачал головой:
— Не лукавь, Кирюша. Всё ты прекрасно знаешь! О том, чтобы передать детей на поверхность, речи быть не может. Они появились на свет не для того, чтобы стать дикарями. Надлежащее воспитание дети могут получить только здесь, в Бункере — и далее по тексту. После этого я, разумеется, не смог бы бесконтрольно даже шагу ступить, тем самым отрезав детям путь на поверхность навсегда.
— Вы поступили бесчестно, — упрямо повторил Кирилл.
— С этим я не спорю. Но, вспомни — Герман когда-то, забрав тебя из Бункера, поступил так же. И его поступок ты оправдываешь.
— Мне было семнадцать лет! Полгода из них я провёл в компании Рэда и других ребят. К тому времени был уже отнюдь не беспомощным младенцем, и Герман это знал.
— Тем не менее. Он передал тебя психу, одержимому жаждой власти. Человеку, от которого можно было ожидать чего угодно, любого зверства! А я отдавал детей под гарантию Егора, что с ними всё будет в порядке.
— Хотите сказать, что каким-то образом следили за их судьбой?
— Разумеется. Как же иначе? Егор регулярно докладывал мне об их здоровье. Передавал детские рисунки, это было одним из обязательных условий. И — ты можешь не верить, конечно, но по этим рисункам я видел, что дети счастливы. Окружены заботой и вниманием. Со временем на рисунках стали появляться подписи — детей обучали в том числе и грамоте. И я всё более убеждался в том, что поступил правильно.
— Херню ты творил, — буркнул Мрак. — Шаман твоими детишками весь юг к рукам прибрал и до сих пор в узде держит.
— Да кто такой этот Шаман?! — взорвался Григорий Алексеевич. — Я рассказал всё — могу, в конце концов, узнать, что происходит?
— Говори, — дёрнув Кирилла за рукав, потребовал Мрак.
Кирилл кивнул:
— Скажу. Только предупреждаю, Григорий Алексеевич — слушать вам будет крайне неприятно.
Григорий Алексеевич горько усмехнулся.
— Кирюша. Мне за шестьдесят. И в последние тридцать лет приятными сюрпризами жизнь не баловала, поверь. Так что говори, не стесняйся.
— Что ж, я предупредил. — И Кирилл начал рассказывать.
О Матери Доброты. О детях, появляющихся в Лунном Кругу. О брошенном посёлке с отравленными людьми. О Шамане, об Ангелине. О смерти Лёхи, Эрика, Олеси. О битве на дороге, о невероятных способностях Эри, о ранении Джека. О том, как «чужаки» ушли, захватив с собой Шамана, о том, как их догнал Георгий, и Джеку вместе с Серым и Эри пришлось вернуться.
— Это... какое-то безумие. — Григорий Алексеевич выглядел абсолютно обескураженным. — Псалмы, молельни, массовое покарание грешников... Не то средневековье, не то язычество. Понятие доброты, даже не вывернутое наизнанку, а деформированное до неузнаваемости... Прости, Кирюша, но я просто не могу поверить.
— Он правду говорит, — буркнул Мрак.
— Понимаю, что правду. Но в голове не укладывается. Тем более, что получается — этот безумный фарс разыгрывали при моём непосредственном участии.
Григорий Алексеевич сгорбился. Неизменно прямой, подтянутый несмотря на возраст — сказывалась военная служба, — он будто вмиг постарел на десяток лет. Смотрел потухшим взглядом в одну точку.
«А ведь он по нынешним меркам — глубокий старик, — кольнуло вдруг Кирилла. — На поверхности его ровесников наверняка уже вовсе не осталось. Только в Бункере и живут».
— Григорий Алексеевич. — Кирилл придвинулся поближе. — Я понимаю, что для вас это — тяжёлый удар. Честно говоря, направляясь сюда, предполагал совсем другой диалог. Почему-то был уверен, что Вадим как минимум в курсе происходящего. И, разумеется, даже представления не имел, что Шаман действовал не напрямую, а через посредника.
Кирилл замолчал. Слова, которые собирался сказать, были приготовлены для Вадима. Это на него он собирался выплеснуть всю накопившуюся горечь. Его обвинить в преступном безрассудстве! Готовился к пафосным, напыщенным фразам в ответ, к горделивым позам и надменному противостоянию. А встретил пожилого, бесконечно усталого человека. Который был виноват лишь в том, что пытался, как мог, изменить судьбу детей, рождённых в Бункере.
— Зажился я на свете, — глухо проговорил Григорий Алексеевич. — Слушаю тебя — и будто передачу смотрю. Научно-познавательную, о невиданных народах. Были в моё время такие, путешественники забирались в разные дикие уголки и оттуда вели трансляции. А Шаман этот твой — вот он, под боком. Вы, ваша жизнь — ещё ближе. Да что далеко ходить, у меня на глазах растёт поколение, убеждённое в том, что они единственный на планете очаг цивилизации! Прочие люди вокруг — дикари настолько, что уже почти и не люди. А я за этим всем словно из аквариума наблюдаю. Жизнь вроде идёт, но совсем не так, как я привык. И я от неё — всё дальше и дальше. Хотел как лучше, а наворотил такого, что аж думать тошно... Зажился, старый маразматик. Помирать пора.
