И голос обрёл начальственную крепость.
Лёшка сидел на хлипеньком стульчике, обняв себя и покачиваясь. Над ним возвышался растерянный и лохматый Никита, который явно не понимал, что делать.
— Привет, — Данька нырнул в палатку.
Стол.
Стулья. Бумаги какие-то. Техника. Люди. На него глянули, но и только.
— Ты живой, — Лёшка встрепенулся.
— Ага… слушай, а давай к пруду прогуляемся?
— Зачем? Топить меня будешь?
— Не, только грязюкой измажу. Видишь? — грязи была горячей и одновременно обжигающе-холодной, ещё она дымилась, но лист лопуха каким-то чудом сохранял ярко-зеленый окрас. — Это со дна одной реки. Дюже целебная.
— Уверен?
— Нет. Но мне помогла. Видишь! Живой! И вообще… идём. Поговорим.
— А мне можно? — Никита ткнул в грязь пальцем и тут же, зашипев, выдернул. — Чтоб… она горячая!
— Позволите образец? — рядом словно из-под земли возник мелкий типчик, который тоже попытался отковырнуть кусок. Но грязь плеснула искрами, и тип руку убрал.
— Не-а, — сказал ему Данила. — Видишь? Она против!
— Но…
— Лёха, подъём!
— Дань, я рад, что ты жив, — Лёшка поднялся, но медленно, как во сне. — Тут маму задержали. Пока ничего толком не говорят, но обещали, что как только, так сразу… И я не уверен…
— Я уверен. Там всё и расскажешь. Вперёд, раз-два… и вообще, задержали — это ничего. Разберутся, как и что… конечно, я не сказать, чтобы огорчён. Отношения, сам понимаешь, у нас не сложились. Но и сильно радоваться не буду. Но ты давай, рассказывай…
Пруд был сразу за палатками. Солнце стремительно поднималось над землёй, но вода всё равно казалась угольно чёрной.
— Что тут вообще было?
— Вы вышли, — Лёха остановился и вдохнул. — Потом… потом что-то щёлкнуло. И Никита взвыл…
— У меня нервы! И слух куда чувствительней человеческого, — Никита придерживал широченные штаны.
— А бабушка Ульяны сказала, что тебя убили… этот, который Фёдор Фёдорович вскочил, начал по телефону на кого-то орать. Стас бежать хотел. И Элька. И все… заметались, засуетились. Я вообще растерялся, честно. А потом такое вот… знаешь, как накрыло. Вроде всё понимаешь, чувствуешь, а вроде и не ты. Точнее ты, но будто бы сбоку, что ли… со стороны, в общем. Висишь, что муха в киселе, и ни дёрнуться, ни дышать даже. Я бы испугался, если бы мог. Но и этого не мог. А бабушка Ульяны так руками развела и дышать стало легче. Она же и говорит, что, мол, это источник. Что Улька твоя его разбудила, и теперь всё.
— В смысле?
— В смысле или теперь справится, или нам кранты, — Лёшка поёжился. — Фёдор Фёдорович телефон свой тряс. Потом понял, что смысла нет и потребовал начать эвакуацию. Мол, надо всем уходить из-под удара. И вызывать подкрепление. А бабушка Ульяны сказала, что он это подкрепление может кой-куда себе засунуть. И вообще не успеют. Что она в Ульку верит, типа, та справится, но вот дальше не понятно. То ли мир перепишет, то ли прошлое, то ли… в любом случае, не успеет это подкрепление.
— Не переписала.
— Я понял. И мы просто сидели. Знаешь, жутко так… буря вроде вокруг, а ты в домике. Но стены у него того и гляди треснут. А потом так же быстро и успокоилась. Но бабушка Ульяны сказала, что это затишье. Что перед самым сильным выбросом всегда затишье. Вот… и вышла. А мы там остались. Казалось, что её нет долго. Но потом вернулась. И сказала, что Ульяна справилась с источником. И значит, выброса не будет. И выходить можно. Фёдор Фёдорович и вышел… вылетел даже. Побежал… Никита с ним.
— Это он за мной! — поправил Никита. — Между прочим, я стрелка нашёл! Он почти в землю врос, его выпиливали, причём с куском почвы.
— Было такое, — Лёшка подтвердил. — Но уже потом. Сперва Фёдор Фёдорович спасателей вызывал там. После пытался связаться с другой группой, а как вышло, то узнал, что там, ну, в «Птице» этой тоже чего-то творится. Ругался… потом доложили, что хозяин этой «Птицы» туда выехал. И доложили, что ушёл. Один. А водителя убил. Тело в машине. Но что там дальше происходит, вообще не понять… тогда он приказ отдал, начать задержание. И маму тоже вот… и не только её, но, как я понял, вообще. Всех накрыли…
Лёшка перевёл дыхание и продолжил.
— Тут и эта… Эмфизема явилась. И Вильгельм. У них там диверсионная группа, и она какую-то свою связь сделала… я мало что понял, но вроде через сны или кошмары… короче, там на ментальной магии завязано, а не технике. Главное, что у них связь была. И Фёдор Фёдорович предложил сотрудничать, они и согласились. Они туда и направились, а заодно велел «Скорые» подогнать, чтоб вывозить, если кто выживет. А бабушка Ульяны сказала, что это правильно и выживут многие, но их надобно не в больничку, а сюда. Что тут после источника сила ещё долго гулять будет, и самое оно, чтобы поправиться. Правда Стаса снова скрутило, но это не от силы, а от дряни, которой его пичкали. Хотя от силы тоже, потому что эта погань так на неё среагировала. Ну Игорька сразу тоже накрыло, да так прилично… в общем, я думал, что про упыря — это шутка.
— Какие шутки, — Никита нервно дёрнул плечом. — Над чем тут шутить?
— Вот… а когда он обернулся, — Лёшка ткнул в Никиту пальцем, — так я вообще… одно дело, когда собака разговаривает, а другое, когда человеком становится.
— Игорёк, между прочим, быстро себя в руки взял! — то ли сообщил, то ли похвастал Никита. — Да и я тоже… но как всегда, заклинило. Эх… я надеялся, что если Источник, то всё и разрулится.
И почесал себя за ухом.
— Чтоб…
— И где они? — Данька обернулся, раздумывая, надо ли бежать спасать Стаса или уже поздно. Хотя… если не говорят, что всё, значит, разобрались.
— Да там. Их в первую палатку и определили. Было определили. Но Стас уверяет, что ему вообще нормально и если так, то он от Игорька и на три шага не отойдёт, потому что лучше упыря кормить, чем ломка… но анализов у него понабрали на три колбы. Больше, чем Игорёк высосали.
Лёха вздохнул и, сунув руки в карманы, сгорбился.
— А потом… потом телефоны заработали. Ну и маму… что удалось задержать. Подвезли ментальные подавители, чтобы… чтобы она ничего не сделала. Ни себе, ни им… и вырубили.
— Они сказали?
— Да. Этот… заместитель Фёдора Фёдоровича. И ещё сказал, что она вполне жива, не пострадала, но её пока изолируют. Что… в общем, там всё сложно, потому что теперь понятно, что она действительно участвовала тогда в похищении артефакта. И скорее всего, не только в этом. И на жизнь твою она тоже покушалась… вот… но пока не понятно, что получится доказать. Но даже если и не получится, то… короче, он сказал, что суда не будет.
— Так прямо и сказал?
— Ага… в общем, это дело… ну, оно почти как заговор против Императора.
Данька не удержался и присвистнул.
— И если всё так… её изолируют. До конца жизни. Вот… и…
Он осёкся и замолчал. А потом вдруг сказал:
— Малому надо будет как-то объяснить. Наверное. А что сказать? Как вот это вот вообще рассказать можно? Про… даже про то, что знаю. А я ведь, — Лёшка ссутилился. — Я не дурак. Я понимаю, что с её характером она бы не стала сидеть тихо. И значит, выплывет что-то другое или даже третье и четвёртое. Или… и мне страшно от того, что выплывет. А ему как? Как объяснить, что наша мать…
— Никак, — произнёс Данила.
— В смысле?
— В прямом. Суда не будет. Огласки, как понимаю, тоже. Изолируют? Пусть. Это не казнь. И не каторга с рудниками. А для него она просто исчезнет. Надо поговорить с этим Фёдором Фёдоровичем. У них наверняка есть сценарии. Может, автокатастрофу соорудят или что-то в этом духе. Или побег на край мира. Или ещё чего… главное, что не вываливай, не надо ему в это лезть. Пусть себе учится. Работает, кем он там хотел. Короче, пусть живёт спокойно.
— А мы?
— А мы тоже будем жить, — сказал Данила и сделал то, что давно хотел — вывернул содержимое листа на макушку дорогого кузена. — Только не очень спокойно.
Грязь потекла по лицу липкими дорожками.
