Мрак хмыкнул. Видел... Ты бы знал, как близко. И что сделал, когда рассмотрел как следует.
Он вдруг вспомнил слова Кирилла, повторяющие то, что сказал Стафка: «возможно, сказывается удалённость посёлка». Ну, да. Как там говорили до того как всё случилось: до бога высоко, до царя далеко. У Эльвиры тут, видать, свои порядки. На детишек молиться не очень принято. Три шкуры с пацана драть, а со злости, чтоб язык не распускал, впроголодь держать — как не фиг делать.
— У Дмитрия твоего с собой была жратва? — спросил Мрак.
— Конечно. Он всегда корзинку берёт.
— Не видал, — хмыкнул Мрак. — Отсюда рванул без корзинки. Погляди в телеге, может, там осталась?
Глаза Стафки азартно вспыхнули. Он вскочил, бросился было к телеге. И остановился. Обескураженно пробормотал:
— Но ведь это... Это же чужое брать?
Мраку понадобилось не меньше минуты, чтобы понять: Стафка говорит серьёзно. Он до того голоден, что готов, кажется, вместо Настасьиной козы сено жевать. Но чужого не возьмёт. Это, видимо, «не по-доброте».
Мрак поднялся и заглянул в телегу сам. Корзинку, о которой говорил Стафка, увидел сразу: рядом с облучком стояла ладная, крепкая плетёнка, закрытая сверху выпиленной из дощечки крышкой. Снял крышку.
Половина ковриги хлеба — Дмитрий, видимо, во время обеда отламывал от неё куски, а то, что осталось, припрятал обратно, — завёрнутые в чистую тряпицу варёное яйцо и две картофелины. Пузатая фляга.
Мрак свинтил с фляги крышку, понюхал. То ли компотом пахнет, то ли морсом — ягодным чем-то. Всякое Мрак повидал, но чтоб одинокий мужик сам себе компот варил?.. Внимательно пригляделся к тряпице — белая, тонкая ткань, красиво обшитая по краю цветной ниткой.
— Один он, говоришь, живёт? — бросил Стафке Мрак. — Дмитрий-то? И Эльвира, небось, тоже одна?
— Ну да, — удивился пацан. — Эльвира — служительница Матери Доброты. Они всегда одинокие. А что?
— Да не. Ничего... Жри давай, — Мрак протянул корзину Стафке.
Тот спрятал руки за спину.
— Я не трону чужого. Мать не велит так делать.
Мрак развёл руками:
— Дак, какое же оно чужое? Хозяин бросил — значит, ему не надо. А я нашёл — значит, моё. Держи, — Мрак втиснул рукоять корзины в Стафкину ладонь.
Не глядя больше на пацана, присобачил трофейный обрез к боковине рюкзака, патронташ запихал под клапан. Нож пристроил в боковой карман. Продел руки в лямки.
— Ну, всё. Бывай, — бросил Стафке.
И, повернувшись к нему спиной, зашагал прочь. С дороги надо убираться, пока ещё на кого-нибудь не напоролся.
Мрак высмотрел впереди тропку, сворачивающую в лес. Прибавил шагу. В лесу его точно не найдут. А там отдышится — разберётся, что дальше делать...
— Стой! — Мрак уже дошёл до леса, когда позади послышался топот.
Его догоняли — лёгкими, быстрыми шагами.
Мрак недовольно обернулся:
— Чего тебе?
— Я пойду с тобой, — решительно объявил Стафка.
Мрак, не останавливаясь, скользнул взглядом — по нему, по трофейной корзинке.
— Ты так и не пожрал, что ли? Так валяй. А то у тебя, походу, с голодухи чердак потёк.
— Я пойду с тобой, — упрямо повторил Стафка. — Не отвяжусь, не надейся.
Мрак вздохнул. Спросил:
— Ты счёт знаешь?
— Да, — гордо кивнул Стафка. — И счёт, и умножение, и деление! Я бы и дальше учился, только...
Мрак мотнул головой:
— Умножение не надо. Я до трёх буду считать. И на счёт «три» вмажу так, что до самого посёлка улетишь.
Стафка непонимающе свёл тонкие брови:
— Что ты сделаешь?
Мрак не сразу понял, что он не издевается. Правда не догоняет. Остановился и съездил пацану по лбу. Не сильно, просто чтобы время на объяснения не тратить. Пояснил:
— Вот так, только крепче.
Стафка едва не подпрыгнул. Не от боли, от изумления:
— Так нельзя, ты что! Мать Доброты не допускает насилия!
— Вот и вали туда, где не допускает, — обрадовался Мрак.
И пошёл было дальше.
Но Стафка оказался настырным. Через минуту снова его догнал.
— Мало? — поинтересовался Мрак. — Добавить?
— Я не уйду, — упрямо пробухтел Стафка.
— Раз, — сказал Мрак.
И остановился. Стафка молча встал перед ним. Дерзко, решительно выпрямился.
— Два, — Мрак прибавил голосу угрозы, отвёл руку.
Стафка смотрел на него — всё так же дерзко и отважно.
— Три. — Мрак размахнулся и влепил пацану затрещину. На этот раз крепкую, у самого бы с такой башка загудела.
Голова на тонкой шее мотнулась. Стафка на секунду отвернулся, сквозь зубы всхлипнул. Но, когда снова уставился на Мрака, слёз в глазах не было.
— И никуда я не улетел, — злорадно объявил он. — Я пойду с тобой.
Глава 19
Серый
— Серый! Серый!
Виссарион бежал со стороны посёлка, с самого края поля.
После ухода Джека Серого и Эри привлекали почему-то в основном к огородным работам. Сегодня Эри полола бурак — кормовую свеклу, оба они впервые услышали это название, — а Серый, вооружившись тяпкой, окучивал картошку. Огород ненавидел с детства, но терпел. Понимал, что штука полезная.
Серый выпрямился. Колыхнулась в сердце надежда: Джек вернулся! Едва не кинулся навстречу Виссариону. Удержала мысль: если бы так и было, парень уже орал бы об этом на всё поле, из-за ухода Джека расстроился не меньше, чем они с Эри. Подождал, пока Виссарион подбежит ближе. Небрежно бросил:
— Ну? Чего орёшь?
— Там, это... — Виссарион, остановившись у начала картофельных грядок, тяжело дышал. — Алексей вчера ходил лён смотреть... а там соседи... тоже ходят.
— Соседи? — удивился Серый.
— Ну да. С Джубги. И говорят, что лён, который на поле, теперь ещё и ихний. Раз они тоже сеяли.
— «Их», — машинально поправил Серый. — И чего? Где мы — а где поле?
— Так они сюда пришли!
— Сюда? — встрепенулся Серый.
— Ну! У ворот стоят. И наши все там. И не пойми, что теперь дальше.
Серый, подумав, перехватил тяпку поудобнее — он, в отличие от Виссариона, догадывался, что может произойти дальше. Пистолет у него всегда при себе, но и тяпка лишней не будет, в умелых руках, как говаривал Джек, и х*й балалайка. Побежал к краю поля.
— Что случилось?! — с другого конца огорода неслась Эри.
— Ничего, — бросил Серый, — скоро вернусь. Не ходи за мной!
Он выбежал на главную и единственную улицу посёлка. Широкую, посыпанную гравием, с масляными фонарями по обеим сторонам. Дорога вела к центральной площади. Там, на постаменте, заботливо укрытый от непогоды стеклянным колпаком, стоял портрет Матери Доброты. На площади пели псалмы, раздавали наряды на работы, карали и миловали — в общем, все серьёзные деяния производились там.
Однажды Виссарион, пуча глаза и раздуваясь от важности происходящего, увёл Серого за пределы посёлка, в ущелье — куда несла воды быстрая горная речка. Там, если Серый правильно понял, было организовано что-то вроде свалки, жители вывозили мусор, который не получалось сжечь.
— Смотри, — торжественно вытянув руку вперёд, сказал Виссарион.
С такой интонацией разговаривали малые сёстры Серого, собираясь поведать брату нечто очень серьёзное и тайное. Показывали дом, который построили для кукол в кустах сирени, например, или что-то не менее значимое. Виссарион указывал пальцем на гипсовую статую. Она лежала на боку в самом основании пирамиды из осколков кирпича, стекла и прочей дряни. Полузасыпанная мусором, но фигура всё же угадывалась. Серый подошёл ближе.
Сначала не понял, что его смущает, потом сообразил. Статуя изображала не взрослого человека — пацана. В коротких штанах, головном уборе в виде прямоугольника — Серый знал, что такие носили солдаты в старину, ещё во времена второй мировой войны, — и с шейным платком, завязанном спереди большим узлом. В руке пацан держал... не трубу, нет, труба здоровая, и не саксофон, тот изогнутый, но тоже явно музыкальный инструмент.
Валторну?.. Кларнет?.. Чёрт его знает, Серый в этом мне разбирался.
