Под кипами разнообразных яств в тени деревьев прогибался длинный стол. Наполненные миски и тарелки выстроились под открытым небом в три этажа: свежее, жареное, вареное, печеное, вяленое — блюд хватало для выдающегося пира. Едва заметная под посудой скатерть мерцала живыми рождающимися узорами, крутились и исчезали, словно отражения мыслей.
В голове стола замер голомозый человек в черном наряде: жесткие черты смуглого лица застыли, багровые глаза без радужок уставились в горизонты. Хозяин сидел без движения, словно нарисованный, и только красная вышивка на его рубашке вертелась, словно в заколдованном калейдоскопе.
Шли часы. С течением времени ни хороший день, ни нерушимый человек не изменились; в испещренной облаками голубизне лучилось солнышко, воздух сладко пах многоцветием, а неутихающий легит приносил от реки прохладную свежесть... Прекрасный, совершенный день.
Но спокойствие волшебного оазиса нарушили.
Багровый взгляд ожил, метнулся к реке, где черным пятном посреди зелени взорвалась тьма: клубилась облаком, угрожающая и непроглядная, словно высеченная из сокровенных недр, которых никогда не касался луч света. Марево двинулось к хижине, словно выброшенная на сушу глубинная гадина с множеством щупалец — ползла, переваливалась, оставляя за собой дорожку дымной слизи, серые былинки и высохшую землю, вспаханную глубокими трещинами.
Ни одна мышца на лице мужчины не шевельнулась.
С приближением скверны плетень упал; цветы увяли; листья пожухли и опали; хлопнули испорченные плоды, следом упали замертво насекомые и птицы. Трупики набухли, взорвались гнилой плотью, которая мгновенно истлела и оставила после себя желтые костяшки и пустые хитиновые скорлупы.
В гулкой тишине тьма остановилась по другую сторону стола. Блюда покрылись плесенью, посуда треснула, а скатерть почернела.
— Искренне поздравляю в моей скромной обители, — поднявшись, громко сказал хозяин. — Чувствуйте себя как дома.
Темнота сгустилась, свернулась и перелилась в силуэт, словно черное вино в прозрачный графин, приобрела черты и формы, превратилась в жуткое костлявое создание в раздутой мешке. Длинные растрепанные волосы плавали в воздухе, как разбавленные в воде чернила, переплетаясь с тьмой наряда. Было ясно, были ли в фигуре руки или ноги, но голова не имела ни шеи, ни ушей. На плоском землистом лице, отдаленно напоминавшем женское, постоянно сменялся нос — курносый, крючковатый, прямой, широкий — пока не исчез окончательно без следа. Осталась только тоненькая, длинная линия рта и глубоко посаженные глаза, наполненные непроглядной тьмой.
Он уже и забыл, как она выглядела до трагедии.
– Что ты нашел в этом теле? — ее голос напоминал шипение змеи.
– Сначала оно позволило понять их лучше, – ответил хозяин. — А потом я привык.
Она была прекрасна – это он помнил наверняка.
— Если пожелаете, я отброшу это тело, и мы сможем спеть, как...
— Не богохульствуй! - перебила гостья гневно.
Стол с грохотом разломился пополам.
- Простите, - мужчина поклонился.
Ее взгляд скользнул по столу и усадьбе.
- Убери это.
– Когда такова ваша воля.
Хозяин щелкнул пальцами, и ветер исчез. Голубое небо пошло трещинами, разлетевшимися темными молниями, раскололи солнце, пробежали к горизонту и черным кружевом растеклись по полям, пока не добрались до дома. Без звука деревья упали, подкошенные незримым серпом, хижина рухнула, словно в детской книжке-складянке, и земля проглотила ее вместе с огородом. Трещины умножались, пухли, распространялись и через несколько секунд разорвали остатки света на клочья, после чего иллюзия окончательно исчезла.
Теперь оба стояли посреди огромного круга, выложенного серыми плитами. Когда-то они были ослепительно белыми, но их цвет утек из этого мира вместе с жизнью. Вокруг под толстым слоем пыли лежали иссеченные каменные дома — скелеты разрушенных стен, тонких башен, винтовых лестниц и лунных мостов. Руины казались могущественными, но рассыпались в прах от самого легкого прикосновения. Выстоявшие остовы деревьев торчали извитыми колоннами, их ряды выстраивались в привидения аллей. На ночном небе неподвижно пульсировала багряная жарина, под ее бледным сиянием мертвый город казался залитым кровью.
Пустошь. Пыль. Призраки старого мира. Ни ветра, ни звука, ни запаха. Лишь волны жгучего мороза от фигуры напротив.
Ее черные глаза скользнули развалиной.
– Ты поселился среди мертвых.
– Чтобы не забывать, как все началось.
— И потому смастерил себе уютную мечту?
— Чтобы не забывать, как это может быть иначе.
Он отвечал спокойно и рассудительно, словно обиды его обходили.
– У тебя всегда есть отговорка.
— Когда-то вам это нравилось… Владыка.
Риск ее прозрачных губ скривился.
— В этом месте титулы звучат как издевательство.
- Отзвук древних манер, - мужчина поклонился второй раз.
— Прошу прощения.
— Прощаю впервые и в последний раз. Лучше пользуйся любым именем... Гааде.
Он поклонился в третий раз.
– Как предпочитаешь, Гадро. Чем обязан такому внезапному визиту? Честно говоря, я решил, что ты забыла о моем существовании.
– Я не забываю никого и ничего, – процедила Гадра. – Я прибыла из уважения к тебе. Прибыла известить, что твое время совпало.
Багровые глаза блеснули.
– Ты говоришь о войне.
- Я говорю о обретении нового мира.
Теперь ее голос напоминал скрежет тупого лезвия по покрытому изморозью стеклу.
— Значит, слухи не лгали... Ты хочешь захватить другую сторону.
– А ты сделаешь это вместе со мной.
Он колебался только мгновение.
– Ладно. Но прежде прошу выслушать. Я почти кончил...
– Безразлично, – оборвала Гадра. — Неважно, что ты кончил. Не трать сил на эти игрушки. Слишком много времени потеряно, Гааде. Недопустимо многое.
Пряди ее волос-темноты встали дыбом, обернулись черными лезвиями.
– Пока ты на протяжении веков сидел в теплом мираже, мудрствуя над пустоплодными выдумками, мои подданные страдали в чужом мире. Мелчали, вычихали, чахли. Рассеянные и одинокие, они бежали и прятались, бежали по норам и пещерам... Распыленные по всему миру, они потеряли корни — и забыли родину.
Лезвия закружились вокруг ее головы размытым черным нимбом.
— Их потомки лишились даже собственных имен! Дуэнде. Аббатство. Обакое. Туурнгаит. Джинны. Туата Де Данан. Мерзкие прозвища, крающие слух! Чужая перемолола всех.
– Не всех. Кое-кто стал правителем.
– Когда это было, Гаад? Очмемся. Практически всех уничтожили. А на кого выродились остальные? На домашних уродах. На пугливых кручей. На сказки, которыми пугают тамошних детей, — скрипнула Гадра. – Какой стыд! Мои подданные, могучие и гордые... Превратились в жалких никчем.
— Трагедия сменила всех выживших...
- Нет, колдун! их сменили люди!
Гаад промолчал.
— Мне противно. Мне яростно. Мне больно, – шипела Гадра без всякого оттенка эмоции. — Это произошло по моей вине. Несчастные искали лучшее место для жизни — а я, их правительница, не могла дать ничего, кроме бегства в чужой мир. Один за другим они шли на другую сторону, уставшие от ожидания, не могут больше проникнуть здесь. Я считала, что это временно, что их дети вернутся, когда мы все исправим... Но тут уже ничего не исправить.
- Гадро, мы...
- Полно!
Тон ее ледяного голоса не изменился, а черные лезвия волос превратились в ветвистые рога.
– Все остальные признали поражение. Горана, Гарог, Гумара, Горс... Все Круг отказался. Настал твой черед, отшельник. Вы, великие чародеи и умники, тысячами лет кормили меня лживыми медовыми обещаниями.
– Позволь мне кончить, Гадро. Смотри!
Он указал на дуб, единственное живое дерево, замершее на краю развалин, словно усталый скиталец посреди пустыни.
– Присмотри к этому чуду! Перед тобой наш шанс. Настоящий шанс на возрождение. Я...
— Где я должен увидеть чудо? В дереве? – перебила Гадра. — Ты издеваешься надо мной, Гаад? Что нам из этого несчастного дерева? Оно заставит светило проснуться и двинуться по небосводу? Оно исцелит землю, оживит воду, возродит ветер? Вернет ли оно время в прошлое?
