«Проня? А! Прошка! Вспомнила!»
И вдруг девушка будто оказалась в старинной казачьей хате.
И то, что это была знакомая ей хата, очень её выручало. Ведь девочка — возрастом лет десяти — уже несколько недель жила тут с тугой повязкой на глазах. И при этом ей надо было — ничего не разбив и не сдвинув с места — жить обычной жизнью и делать привычную работу по хозяйству: доить корову, цедить молоко, топить печь, готовить в русской печи еду, выпекать хлеб, мыть посуду, а также — вязать чулки, гасить и зажигать лучину и ходить к колодцу по воду. Хорошо — пол был глиняный, но и его иногда надо было смазывать начисто глиняным раствором. А для всего этого ей необходимо было обострить собственный слух, осязание, обоняние и интуицию до невероятных способностей. И даже зрение, которое у неё со временем проявилось особым образом, несмотря на повязку — лишь в виде теней и световых пятен. И, может, ей скоро даже удастся вырастить себе во лбу третий глаз, о котором так смешно говорил батько. Мол, «будэ у тэбэ третье око — будэшь бачить словно сокол». Они почему-то жили в этой хате с ним вдвоём. Нет, она знала почему. Там в станице у них есть ещё большой дом, а в нём живёт вся их семья: мамка Аксинья и ещё пятеро детей, один из которых — её брат-близнец Проня. Но батько Фома «бильше всих» любит её, доню Прасковью. Потому и взял её с собой на кордон — казачью заставу, где казаки охраняют границы от набегов черкесов. Только почему-то переодел её в пацанячью одёжу и велел на людях выдавать себя за братца Прошу. А в последнее время почти всегда — даже не на людях — зовёт её Проней, а не Прасковьей. Будто это не она, а её брат-близнец, оставшийся в станице. А Прасковье какая разница? Лишь бы батько — самый лучший пластун казачьей сотни — научил её разным пластунским техникам. Этими хитрыми приёмами она готова была заниматься с утра до вечера. И, к слову сказать, ей вся эта наука мгновенно запоминалась, а разные уловки будто сами собой получались.
Батько Фома уже научил свою доню рубке лозы. Пока она умела просто рубать её на ходу — мала она ещё на коне скакать. И крутке казачьей шашкой он тоже её научил. Эти шашки Прасковья уже умела вертеть две сразу — в обеих руках. Правда, батько сделал ей для этой науки пока деревянные шашки — они полегче для её руки. Да и безопаснее. А зря — она ведь ни разу не порезалась на рубке лозы, где ей доверяли обычную казачью шашку. Кстати, по секрету от батьки Прасковья уже научилась вертеть деревянными шашками и с завязанными глазами. И даже рубить лозу обычной шашкой. Но с рубкой лозы ей было не интересно. Ведь перед этим она сама втыкала прутья в землю и знала — где они стоят и какой высоты. Конечно, лучше б было видеть их через повязку — третьим глазом. Но этого ей ещё пока не удавалось — слишком тонка лоза. Вот крупные предметы Прасковья уже и через повязку видела — идущую корову или едущего всадника, людей, бегущего пса, дома и даже плетни.
Кстати, на бродящего по округе мальчонку — с завязанными глазами и с острой шашкой в руке — никто на кордоне не обращал внимания. Казаки знали, что это Фомы-пластуна сынок Прошка, которого он учит своему непростому ремеслу — быть невидимым и отводить глаза. Смену растит. Да здесь и ещё пара таких же мальчонок бродила — Максима-урядника и Пашки одноногого сынишки. Их старый пластун Георгий в ученики себе отобрал, когда в станице был. Учит теперь. Но эти с острыми шашками не ходили — кишка тонка. Так, понемногу — то с полупустыми ведрами от реки идут, расплескав воду по дороге, то корову Георгия вместе ищут, которая уж давно к реке убрела. Не шибко это дело у них ладилось, хотя за всякий промах Георгий пребольно стегал их по спине тонкой сырой вицей. А Проньку, говорят, Фома ни разу не стеганул — так и валялась эта вица, пока не высохла. Пронька сходу всё понимает.
Чаще Прасковья была одна. Она уж и привыкла, что батьки по несколько дней дома не бывает — то в рейде, то в засаде, а то в разведке. Таковы будни казачьих кордонов — службу царице нести.
Но на этот раз он — приехав на побывку — пробыл с ней несколько дней. И, между делом, стал учить её тому, как за короткое время преодолеть большое расстояние. «Метнуться» — как называл это батько.
— Это дуже просто, доню, — говорил он ей. — От слухай менэ! Значала тоби надо вспомянуты тот путь, якый надо преодолеть. Вспоминай на нём усё до мелочи. На особицу — развилки та повороты, переправы через речки, подъёмы чи спуски. А главное — вспоминай все отметины на пути — сёла, там, хаты на отшибе, мельницу та дерево приметное, аль пугало на чьей-то бахче.
— А дорогу надо помнить, батько? Вы не сказали про цэ. Широка она, чи узка, а можэ ще где и с каменюками, — с интересом спросила Прасковья, которая теперь только так, по заметкам, и ходила. — Я, к примеру, колы иду, завсегда примечаю. Шоб знаты — где опосля смело бежать можно, а где и ногу собьёшь или споткнёшься.
— Не доню, це тоби не трэба, — усмехался Фома. — Ты ж не ногами бежать будэшь.
— Як, не ногами? А чим?
— Лететь, яко птица, доню. Потому как ежели ногами, та ще о кочки спотыкаючись — то тэбэ и пеший обгонит. Не говоря уж о конном. А ты должна вперёд всех успеть. К примеру — депешу надо передать, шо враг идёт. Или шо на твой кордон черкесы напали и шо казакам срочно пидмога нужна. Тут уж, доню, чем быстрее ты долетишь, чем швыдче метнёшься, тем скорше врага победишь. И своих казаков спасёшь. А то и станичников.
— А, спасать? Казаков? Так, батько! — оживившись, воскликнула Прасковья. — Я зараз во всём разберусь! Говорить, батько, шо щё надо, шоб успеть метнуться?
— Шо надо? Та нычого! Вот это всё, донюшко. Представила — развилки, повороты, меты — собрала на нём своё внимание — только ничого не пропуская — и вперёд. Вот эдак, на цыпочках, умом приподнялася и — полетела, — изобразил он чуть не балетную позицию. — Бежишь соби, не оглядаясь, и даже не думая, где ты. И верь, шо ты уж на месте. А колы доберешься та весть передашь, вот тогда внимание и расслабь. Дело сделано.
— А если с конём? Можно? Тако ж ще быстрийше, мабуть? — прищурилась девочка. — Получиться — на цыпочках?
— А як же ж, — усмехнулся Фома. — Шо ж за казак без коняги? Но это опосля, доню. Зараз ты коня умом не осилишь — малая щё. Силёнок не хватит двоих тащить. После, як подрастёшь, тогда научу. Полетишь на коне, як птица.
— Я попытаюсь зараз поближе метаться, батько. Там — в сарайку к корове, — загорелась идеей Прасковья. — Дорогу я знаю. Или ще — на край огорода, за морковью.
— Давай, доню, учись, — согласился Фома. — Опосля, як вернусь, покажешь мэни.
Глава 9
Пластун
И ведь показала.
Когда Фома вернулся домой на передышку и дал добро на показ — исчезла с его глаз и тут же появилась с пучком морквы.
Молодец, девка!
Только потом жаловалась:
— Я, батько, не сразу, по трохи научилася. Два дня пыталась — всё не выходило. То у плетня застряну — дорогу забуду, то с огорода назад плетусь. Потому как — приметы перепутала и задом наперёд их запоминала. Сбивалась. А потом нычого — усё вышло. Но это ж очень близко, батько — огород, корова. А як же я смогу и далеко запомнить всё?
— Надо, доню, всё запомнить, — нахмурился батько Фома.
— Добре! Я постараюсь. Хоть цэ и тяжко, но я научусь цому — не сбиваться.
— Так и надо! Николы не сдавайся, доню! — одобрил казак.
— И я буду потом, як вы, батько, летать?
Он её расцеловал и сказал:
— Обязательно будешь! Иным казакам на такое, шо ты зробыла, и полгода мало. А ты — за недилю.
А теперь, коли уж ты такая быстрая, я буду учить тебя, как стать невидимым, — заявил он.
— Правда? Как в шапке невидимке?
— Щё лучше! Шапку ще доставать надо, а твоя голова всегда при тебе. Её береги, доню.
— Как это — голова?
— Очень просто, доню, — говорил он. — Мысль она ще лучше волшебной шапки. Перво-наперво — не смотри в очи тому, от кого ты ховаешься, хочешь спрятаться. И вовсе о нём не думай. Вторэ — представь соби, шо ты того же колера, шо и трава, дэ ты лежишь. Взгляни на сэбэ со стороны и бачь тики траву чи куст. Аль стенку, дэ стоишь. Нэ чуй соби чоловиком. Будь ветром, чи воздухом…
