— Было-то один раз, — говорит он, — и это все Шлендра подговорила. Придумала про родинку, а я виноват.
— Смотри у меня, — неопределенно сказала Иошико и погрозила ему кулаком, — мало в тот раз выхватил, вуайерист поганый! Это еще хорошо, что наши сенпаи к этому легко относятся, а я б тебя убила и закопала. Прямо на месте.
— Это твои жабки в душевых за голой Акиро-сан подглядывали? Есть у нее там родинка? — спросила Джин, видя, как пауза становится неловкой и даже угрожающей, как Иошико начинает мрачнеть и наливаться злобой. Она знала такие вот моменты — у ее отца часто так же расширялись глаза и начинали ходить желваки на скулах. И чтобы потом не утешать маму, сидя на кровати и вытирая салфетками слезы — надо было встрять и сказать что-то. Желательно что-нибудь нелепое. Смешное. Глупое. Неловкое. Тогда атмосфера вечера могла разрядится, и отец начинал смеяться и даже мог дать ей немного денег — «на шоколадку». Джин никогда не покупала себе шоколадку, она терпеть не могла сладости. Она откладывала деньги, чтобы однажды жить самой по себе и не слышать глухие всхлипывания мамы за перегородкой из тонкой рисовой бумаги. Сперва она хотела перевезти с собой и маму, но после того, как мама застала ее и отца за игрой в доктора и жутко избила ее кожаным ремнем, — она решила, что будет жить одна. Но одной жить оказалось совсем не весело, хотя она могла есть что хотела (от чипсов портится кожа!), пить что заблагорассудится (газировка вредная!) и смотреть любые фильмы (нельзя это смотреть, ты еще маленькая!). После того, как мама избила ее, она потащила ее к психологу, и психолог сказал, что этим нельзя заниматься просто так, что это — только взрослым и только после свадьбы и только с одним человеком. И что у нее моральная травма, но «пенетрации не было», поэтому мама не сможет заявить в полицию. На взгляд Джин никакой моральной травмы у нее не было, но слова о свадьбе она запомнила. Все остальное, поняла она — можно. А это — только после свадьбы. Почему психолог не сказал маме что нельзя бить Джин кожаным ремнем — осталось за пределами ее понимания, но вскоре мама и папа помирились и все стало как прежде. У них. А вот Джин мама проходу не давала, постоянно придиралась и норовила то пнуть потихоньку, то за волосы оттаскать. Тогда-то Джин и решила начать жить самостоятельно, благо у нее способность открылась. Решила — сделала. Но привычка, видя что разговор принимает неловкий или угрожающий оборот, встрять, отвлекая на себя внимание — осталась.
— Что? — хмурится Иошико, а Чепу сияет улыбкой от ушей до ушей и Джин вдруг понимает, что этот нескладный юноша может быть красивым… ну или хотя бы симпатичным.
— Классно я придумал, да? — говорит он. — Я же ее из вощеной бумаги сложил, а чтобы лапки и суставы в подвижности не потеряли — места сгибов обработал гелем.
— Гелем?
— Смазкой. А саму жабку в убежище письмом прислал от муниципалитета — как счет за воду. Никто и никогда не читает счета за воду. Ну разве что старички и бабки какие-нибудь. А у Сумераги в команде дедушек и бабушек нет — они все там красотки с такими вот… — Чепу показывает руками с «какими именно» формами все девушки в команде Сумераги, — ну кроме самой Сумераги. Говорят она потому и злющая, потому всех убивает ходит, потому что плоская как доска! Ай!
— Прекрати гадости про мою тайчо рассказывать! — говорит Иошико и еще раз, угрожающе, поднимает ладонь над головой Чепу.к — Все у нее отлично. Везде. Для… ее положения.
— А я тоже слышала, что Сумераги-тайчо — плоскодонка. — задумчиво говорит Вереск и поворачивается к Иошико: — Йо-нээсан, это значит, что у меня тоже есть шанс на гарем, когда я вырасту?
— Что?!
— Конечно есть! — утешает Вереск Джин, садясь на корточки, так, чтобы ее голова была на уровне головы ребенка и гладит ее по волосам: — размер твоего гарема не зависит от размера твоей груди. Меня, кстати, зовут Джин и я кохай Читосе-нээсан.
— И моя хорошая подруга, — кивает Иошико, — прошу любить и жаловать. Чепу, чтобы не смел клинья подбивать! Она еще…
— Меня зовут Джин и я — совершеннолетняя. Я практически уверена в этом. — выпрямляется Джин и склоняется в формальном приветствии. — И я поклонница твоей искренней страсти к познанию мира. Я обожаю порнушку и тоже хочу узнать про родинку на груди у Акиры-сан. В прошлый раз в онсэне я почти разглядела, но сестренка Читосе вытащила меня и заставила ехать с ней в ночной магазин.
— Ээээ… — сказал Чепу, глядя на нее заметно округлившимися глазами.
— Здорово! — закричала Вереск и подпрыгнула в воздух. — У Чепу теперь тоже будет невеста! А что такое — порнушка?
— Это…
— Так! Прекратить мне ребенка тут портить! Вы двое и так уже испорчены! Джин, если ты совершеннолетняя, то Чепу — еще нет! Ему и четырнадцати нет!
— Через месяц будет! — возмущается покрасневший Чепу.
— Не собираюсь я никого портить, — возмущается Джин, — мне Читосе-нээсан сказала, чтобы я никого тут не портила.
— А жаль… — тихонечко вздыхает красный Чепу, но его все слышат, и он краснеет еще больше, — а давай я тебе бумажного скорпиона или там стрекозу сделаю?
— Давай! — соглашается Джин и Чепу склоняется над столом. Уверенными движениями он складывает белый лист бумаги и вот на плоскости обычного столового стола уже топчется белый бумажный скорпион.
— Ух ты… — говорит Джин, глядя как скорпион марширует по столу, обходя канцелярские принадлежности — нож для резки бумаги, коробки с карандашами и скрепки.
— Первые скорпионы у меня долго не держались, у них суставы слабенькие были. — жалуется Чепу. — Конечно в паре с Вереск мы что угодно можем, но тогда они в подвижности теряют. А теперь я суставы с двойной оберткой делаю, независимые части и ничего не перегибается. Я ему еще вот, — он с гордостью показывает на хвост бумажного насекомого, откуда торчит стальное острие, — из канцелярской кнопки жало сделал.
— Круто, — говорит Джин, — только видно, что он бумажный… а если вот так. — она делает жест рукой и бумажный скорпион преображается в настоящего, крупного, черного, с волосатыми клешнями и угрожающе оттопыренным жалом.
— Аааа! — вскакивает на ноги Вереск. — Джин скорпиона оживила!
— Как это у тебя… — шепчет Чепу, приглядываясь к насекомому на столе.
— Это иллюзия. Маскировка светом. Сумераги-тайчо зовет это «масконом» — маскировкой путем замены отражающихся лучей. Мы не видим сам объект, — поднимает палец вверх Джин, вспоминая что говорила Сумераги по этому поводу и копируя ее манеру поучать окружающих, считая себя непоколебимо правой и вообще «самой мудрой девчонкой в комнате», — мы видим только лучи света, отразившиеся от его поверхности. Бумага — белая, уровень ее альбедо чрезвычайно высок и мне не составляет труда уменьшить интенсивность света, потому что Императорский скорпион — черный и он практически не отражает свет. Вот сделать наоборот — скажем из черного объекта белый — уже сложнее. — Джин не стала говорить, что и в этом случае она бы справилась, попросту взяв свет из «измерения магии», потому что и сестричка Читосе и Сумераги-тайчо убедительно просили ее об этом не распространятся. Вон, говорила ей тайчо, привычным жестом поглаживая подбородок, — погляди на Сакуру-тян. Вот уж про кого никто годами ничего и подозревать не мог. Умеешь считать до десяти — остановись на восьми. Хотя Сакура-тян вообще делает вид что считать не умеет.
— Круто! Ты такая… крутая. — говорит Чепу и отводит взгляд в сторону.
— Ты стрекозу обещал показать. — напоминает ему Джин.
— Ах, да. Но тут скотч понадобится… ага, вот. — Чепу наклоняется над столом и начинает что-то мудрить с листом бумаги, ножницами и рулоном скотча.
— Вот когда я вижу как он работает, то прямо удивляюсь, — говорит за спиной Джин Иошико, — он просто гений какой-то. Но стоит ему рот открыть и охота сразу ему по голове дать.
— Йо-нээсан, не надо братика по голове бить, — вступается Вереск, — он еще с прошлого раза слегка заикаться стал, а ну как ты ему что сломаешь?
