Ком 8 (СИ) - Войлошникова Ольга

— Служим царю и Отечеству! — откликнулся строй. — Ура! Ура! Ура-а-а!

Потом нас всех отпустили по местам. Но «Архангелы» исчезли не все — четверо остались, разом значительно усилив мощь крепости. Но, говорят, они тоже временно. С Дальнего востока наконец отводятся отвоевавшие части, так вот парочка из них, которые посвежее, будут переведены сюда, на рудник.

Государь о чём-то ещё разговаривал с атаманом Перекопанем, Иван тоже ждал своей очереди — поговорить хотел «об общей организации». Нам там толочься резону не было. Я вообще сразу слинял, как только возможность представилась. Не люблю я это, знаете, высочайшее внимание. Я в этом плане совершенно с господином Пушкиным солидарен — не с тем, который у нас стрелок и изобретатель, а с великим классиком, его прадедушкой (или кем уж он там ему приходится?) — избави Боже и от высочайшей любви, и тем паче от гнева. Сказано — сменяться будем — значит, надо своё хозяйство собирать. Мы ещё неизвестно, за три дня управимся ли…

Честно вам сказать, внутри меня до сих пор немного потряхивало. С ночи же неспамши, да на таких нервах! Лучшим выходом сейчас было бы бахнуть стопку коньяку да вырубиться часов на десять — ан нельзя! Вдруг государь пред свои ясные очи вызовет⁈

Этакая, одним словом, нервотрёпка.

Так что я старался больше молчать, чтоб кому чего лишнего не наговорить, жалеть ведь потом буду, извиняться придётся — неловко. Пошёл в наши палатки на верхних галереях. Дай, думаю, соберу тут всё личное, чтоб потом не дёргаться. А поспать три дня и в «Саранче» можно. Или даже в «Пантере», там места побольше.

Рядом собирался Петя — не менее нервный, чем я. Вон, у него аж бровь дёргается. Да и Хаген, даром что сама уравновешенность — и то, смотрю, то хмурится, то морщится.

И тут примчался Иван. Глазами красными во все стороны светит, челюсти сжаты, аж зубы скрипят, желваки катает. И давай по палатке метаться. Молча! Да ещё и руками периодически размахивает, словно спор невидимый продолжает.

Обстановка и раньше нервозная была, а теперь и вовсе невыносимая сделалась.

19. А МЫ ПРИКАЗА НЕ ПОЛУЧИЛИ…

ВСЕ НА НЕРВЕ

Метался Сокол, пока Витгенштейн его за лацкан не схватил и прям в лицо не прошипел:

— Прекратить истерику, ваше императорское высочество! Вы своими фокусами довели половину гарнизона до цугундера! Это ж надо! Цельный Великий князь и ведёт себя как институтка! — тут Петя внезапно обернулся на меня и вызверился: — Да как мне эти казацкие прибауточки надоели-то! Я же теперь, если в столице появлюсь — для всех знакомых посмешищем буду! Какой, нахрен, «цельный»?

Этот пассаж возмутил меня до невозможности. Но вклиниться я не мог, только рот разевал, как рыба, пока Витгенштейн голосил:

— Молчи, Коршун! Вот просто молчи! Один ходит, круги нарезает по крепости, красными глазами сверкая. Второй нормальным русским языком разговаривать не может научиться! Япону мать его итить!

— Ты, друг ситный, говори, да не заговаривайся! — воспользовался секундной паузой я. — Нормальный у меня русский язык! Что с рождения во рту есть, тем и разговариваю. Наш сибирский говор, может, почище московского будет! Меньше всяких заграничных финтифлюшек в нём понацепляно! А коли у вас, господа великосветские, нервишки сдают — так, может, вам по лещу выписать? При истериках, говорят, весьма пользительно!

Сокол с Витгенштейном разом надулись и запыхтели, как два паровоза.

— Чего⁈ Чего⁈ Посмотрите на себя, эва! Ты, Петя, чего затрясся? Того и гляди заикаться начнёшь! У тебя если Коршуновские лечилки кончились, так выпей стакан да ляг усни. Толку от твоей тряски как с козла молока. А ты, Иван — давай! Колись, болезный. Обращусь к тебе превыспренне, дабы слух ваш не оскорблять: что душеньку твою терзает-беспокоит?

— Ой, лучше ты как обычно говори! — махнул рукой Витгенштейн, выпуская китель Сокола.

Оба вроде успокоились, за грудки́друг друга хватать перестали.

Иван тяжело плюхнулся на ящик, который нам стулом служил и спросил:

— А правда, выпить есть?

Мы с Хагеном переглянулись. Чтоб у Сокола выпить не было? Знать, выдул уже от расстройства. А Витгенштейн сел за стол, сложив перед собой слегка дрожащие руки:

— Есть, как не есть. Но ты сначала давай-ка поделись с друзьями. Вот кофейку хлебни, — он поднял кофейник. — Это уже из той партии, что на мои склады полетит. Так что пей княжеский кофе и рассказывай!

А не от кофию ли его мандражит?

А действительно!..

— Петь, ты с кофе завяжи-ка пока.

— А при чём тут… — А он уж, глянь, следующую порцию себе наливает! И ладно бы чашечку — бадью ведь походную!

— Да при том! Завтра связь наладим, вот и спросим, как он с успокоинами совмещается.

— Правильно! — тут же подхватил Иван и цапнул Петину кружку: — Что ещё Евдокия Максимовна скажет?

— А ты тоже вон фонарями сияешь! — Петя ревниво проводил свой кофий взглядом.

— Сияю, — согласился Сокол. — Однако ж я не контуженный. — Он шумно отхлебнул, поморщился и выдал, обводя нас взглядом: — Господа, что прикажете делать, если веление сердца входит в острое противоречие с приказом?

— Выполнять приказ! — мгновенно ответил Хаген.

— Ну, от тебя, Душнила, я другого не ожидал. Дойчевский орднунг, да? — Иван помолчал и прищурился: — А ежели бы тебе Илья запретил на Марте жениться? Он мог. Ты вассал, она воспитанница, вступила ему в башку блажь… А?

Хаген беспомощно посмотрел на меня.

— Э-э-э, ты на меня не зыркай! — сразу отгородился я. — Экие вопросики нам тут задают, а? Я же не отказал! Даже помог вроде.

— Ага, «свадебный Ворон», — пробормотал Пётр.

— Да вы задолбали уже! — вспылил я. — Если еще кто меня так назовёт — на дуэль вызову, убью, в морду плюну, и руки́потом не подам! Ясно? — я свирепо оглядел собеседников. Судя по всему, непонятливых не было. — Теперь ты, — я ткнул в Ивана пальцем. — Прекращай стенания и расскажи толком: что случилось? Чем помочь?

— Да ничем! — возопил Сокол. — Именно, что ничем! Прямой императорский запрет участвовать в атаке на Голконду! «Тебе, — говорит, — что, мало, что ты и так уже как семафор в ночи сияешь⁈ Разбежался в диверсиях участвовать! Хвост прижми и сиди на жопе ровно. Сказано: от аномалии не отходить — вот и не отходи!»

Вот, значит, как царь-батюшка иной раз в семейном кругу изъясняется…

— Ещё, поди, прибавил: «и голову мне не морочь, мне ещё с твоей матушкой объясняться»? — спросил Петя.

— А как же! — саркастически взмахнул кружкой Иван, так что кофий расплескался через край. — И «извольте соответствовать», как же без того! — он сердито брякнул кружкой о стол. — Да дайте уже выпить! Сил никаких нет. А-а-а, забыл сказать! — он почему-то обрадовался. Ткнул пальцем в Петра и заорал: — А тебе тоже запретили! Князь! А? Как тебе такое⁈ И вообще!!! Сказали передать…

— Замолчите, Сокол! — внезапно резко сказал совершенно спокойный Хаген.

Иван от удивления захлопнул челюсть аж со стуком.

— Поясню, — продолжил фон Ярроу. Он упёр руки в столешницу и навис над столом. — Вы получили возмутивший вас приказ, так?

Сокол молча кивнул. Затыкающий рот князьям Хаген выглядел страшно.

— Вы его получили. Вы передали этот приказ князю Витгенштейну. Так? — Иван кивнул. — А мы, — Хаген кивнул на меня, — подобного приказа не получали. И вы не успели нам его передать! Ясно?

Сокол, улыбнувшись впервые за день, кивнул в третий раз.

— Вы просто поможете организовать нам полёт в неизвестном вам направлении. И всё.

Мы переглянулись.

— Вот ты Душнила! — с восторгом протянул Витгенштейн. — Если мы участвовать сами не можем, то…

— Именно, господа. У нас мало времени! Через три дня здесь станет тесно от прибывающих. «Пулей» мы, к сожалению, воспользоваться не сможем, она занята на контрактах до следующей среды. Зато «Дельфин» прибывает в Бидар завтра утром и сутки отстаивается в порту до обратной отправки.