Сикли печатали все — хетты, сангары, хурриты, эсоры. Монеты сильно отличались внешним видом, определяющим фактором было содержание меди и серебра. Разменные монеты ше или мина, как их называл Инлал, были сплавом меди и олова. Пропорции мне были неизвестны, но в каждом государстве Ближнего Востока за этим строго следили. Как всегда, наименьшим доверием обладали монеты эсоров, которые чуть уменьшали содержание меди в монетах.
Лошадей Шутарна нам дал из трофейных сангарских — они выглядели немного крупнее и продавались дороже. Хурритские и хеттские лошади были мельче, но лучше приспособлены для гор.
Последняя ночь перед дорогой, мы закатили пиршество, но без местного пива. По меркам Вешикоане, меня можно было отнести к богачам — три коана железа и коан серебра тянули на лучший дом и богатое подворье. Но у меня были другие планы насчёт железа — зачем продавать его чушками, когда можно пусть на изготовку изделий и утроить заработок. Кроме этого, товары на моих двадцати верблюдах и сами животные, тоже могли дать большой барыш. В разгар пиршества я попросил внимания. Мы все сидели за одним пиршественным «столом» разложив еду на кусках ткани.
— Хурре, — обвёл глазами весь свой отряд, — весь доход от нашего путешествия в Хаттуш, я разделю между вами поровну. Себе возьму только одну долю, — удивлённые восклицания хурритов прервали мою речь. По лицам воинов их ошарашила такая новость.
— Мы отдадим десятую часть Шутарне, а всё остальное поделил по одной доле каждому, включая меня и Этаби. Может, не все смогут вернуться, мы идём в страну врагов, и, возможно, будут столкновения с хеттами. А теперь слушайте внимательно: тот из вас, кто первым начнёт ссору с хеттами, не получит своей доли, будет изгнан из отряда и никогда не сможет сказать, что он мужчина-хурре!
Гул прошёл среди воинов, еда отошла на второй план, воины ловили каждое моё слово. Я говорил довольно долго, обрисовав, что, если мы успешно выполним поручение правителя и вернёмся назад, о нас будут слагать легенды. Ещё и ещё раз напоминая о необходимости дисциплины, беспрекословного выполнения приказов, заставил каждого из воинов проникнуться важностью миссии.
Цели своей я достиг — обещание полной доли каждому, встретило горячее одобрение. Хурриты видели, насколько богат наш караван и даже одна доля могла надолго обеспечить каждого из них.
Несмотря на то что мы встали с первыми лучами солнца, в путь тронулись лишь ближе к обеду. Навьючивание животных тюками с грузом, заняло много времени: Этаби с воинами давно уже находился наготове, пока мы спешно крепили грузы.
— Очень плохо, — прокомментировал Самум действия хурритов, ставших караванщиками. Его племянник, Ахбухч и Берди быстро справились со своей задачей и даже успели помочь многим.
— Если так будем работать, пять дней до Хаттуша, — скривил лицо старый караванщик.
— В следующий раз будет быстрее, — успокоил Самума. И оказался прав — на второе утро мы управились гораздо быстрее. Я не забыл про свои голубые глаза, цвет, который здесь встречался крайне редко. Этаби выпросил у своей кузины «накидку для лица» из тончайшего полупрозрачного шёлка. Этими накидками знатные хурритки закрывали лица от посторонних взоров. Женщины победнее, заматывали лицо головным платком, оставляя щель для глаз.
— Скажешь, что болел «цаст», — проинструктировал Этаби, передавая мне платок. Цастом хурриты называли заболевание, когда на лице оставались рубцы. После некоторого размышления, пришел к выводу, что это оспа. Хетты, как и остальные народы Месопотамии, считали эту болезнь сглазом. Существовало поверье, что тот, кто посмотрит на лицо переболевшего «цастом», может сам этим заболеть. Мне пришлось видеть одного такого человека в Вешикоане. Его не чурались, но никто не лез к нему с разговорами.
По «легенде» я переболевший «цастом», ищущий облегчения у бога Тешуба. Путешествуя с караванами, уже успел посетить храмы Тешуба в Уруке, Вешикоане и теперь направляюсь в Хаттуш. Последнюю часть легенды добавил в готовый план по спасению Ады, после слов Этаби про переболевших «цастом». Единственным минусом этой легенды для меня являлась необходимость всё время носить этот платок для лица при посторонних.
На третий день, караван приблизился к отрогам гор — впереди находилась хеттская крепость Нарриш. Во время бегства с каменоломен мы смогли её обойти. Но караванная тропа вела через крепость, и следовало приготовить ше для прохода. Отсчитав сорок ше, вручил их Самуму, чтобы он мог рассчитаться с хеттами. Нам не надо было в саму крепость, но дорога в сторону Хаттуша проходила вдоль стен города-крепости.
Ворота крепости открылись, и конный отряд хеттов направился к нам.
— Стой, — прокричал Самум, останавливая движение каравана. Хеттов было десять человек, но со стен крепости за нами наблюдало немало воинов.
— Куда путь держите? — старший из хеттов едва не напирал грудью лошади на Самума, встретившего хеттов полупоклоном.
— В славный город Хаттуш, милостью Тешуба, — Самум знал, как отвечать. Хетт скользнул по каравану скучающим видом:
— А зачем вам столько охраны хурре?
— Времена неспокойные, господин. Мы из самого Урука, путь лежит через земли хурре, кто же нас защитит от хурре, если не сами хурре?
— На землях хаттов вас лучше защитим мы, — едва хетт произнёс эти слова, я поймал взгляд Этаби. Хуррит начинал закипать несмотря на мои многочасовые лекции. По устоявшейся традиции, охрана каравана не вступала в диалог со стражей крепостей по дороге. Их задача охранять караван от разбойников, а не мериться пиписьками с воинами земель, по которым идёт караван.
— Хатт, — стегнул по ушам голос Этаби, — благодари Тешуба, что мы не на поле битвы.
К моему удивлению, хетт спокойно воспринял слова Этаби. Усмехнувшись, он коротко ответил «будем» и подставил ладонь. Самум торопливо отсчитал сорок ше, но хетт задрал планку, требуя по одному ше с каждого охранника. Из крепости выехал второй конный отряд численность порядка тридцати человек — не доезжая до нас, они остановились, наблюдая за караваном и охраной из хурритов.
Я еле заметно кивнул, Самум, причитая, что работает себе в убыток и господин в Уруке спустит с него шкуру, отсчитал десять ше. После небольшой паузы хетт тронул поводья, разворачивая лошадь. Его взгляд упал на меня, хотя я максимально старался не отсвечивать, съёжившись между тюков на спине верблюда.
— Это кто?
— Больной ищущий милости Тешуба. Побывал с нами в храме Урука, Вешикоане, едет в Хаттуш, — Самум, понизив голос, поманил пальцем хетта. Тот склонился с лошади, караванщик шептал ему на ухо, бросая на меня взгляды.
— Проходите, — махнул рукой хетт. Бросив мою сторону неприязненный взгляд, он вместе с отрядом поскакал к крепости. Второй отряд последовал за ним, убедившись, что проблемы с охраной каравана не возникло.
— Этаби, сколько тебе лет? — спросил во время ночного привала. Пройдя первую крепость, мы до вечера встретили небольшой конный разъезд, удовлетворившийся двумя ше со всего каравана.
— Двадцать шесть, — ответил хуррит, переставая жевать.
— Тогда веди себя не как ребёнок, которому семь лет, — семь для хурритов магическая цифра. До семилетнего возраста с мальчиков нет спроса — им разрешается всё. С семи начинают серьёзный спрос, с четырнадцати хуррит считается ответственным за свои поступки наравне со взрослыми.
Мои слова граничили с оскорблением, и любой другой, произнеся такую фразу, немедленно был бы вызван на бой. Но я имел право так говорить и Этаби это знал. После прохода Нарриша, он несколько раз встречался со мной взглядом, в котором читалось раскаяние. Но меня начинало доставать его поведение, — нельзя себя вести так, тем более зная, что поставлено на кон.
— Ты прав, Арт, — каждое слово хурриту давалось с трудом. Он буквально наступал себе на горло, попирал свою гордость, признавая свою ошибку.
— Ты мой брат, Этаби, я не доверяю никому кроме тебя. Я должен быть уверен, что ты тоже мне доверяешь и постараешься сдержать свою гордость.
