Митяй Желтоглазый спит на спине. Когда Мокша начинает его расталкивать, он переворачивается на живот. Мокша хочет уже потрясти его повторно, но тут Митяй, замычав, приподнимается. Некоторое время стоит на четвереньках и трясет опущенной головой, как сшибленный с ног кулачный боец. Казалось, одна сила прижимает его к лавке, другая же пытается оторвать от нее.
– Чего? – спрашивает он, свешивая с лавки ноги.
– Мы же ныряем! Ты хотел мне что-то показать на двушке! Что-то очень важное! – напоминает Мокша.
Митяй зевает. Косится на окошко, откуда едва пробивается свет.
– А-а, ясно! Ну и рань же!.. Как сам встал?
Мокше неловко признаться, что он и не ложился вовсе. Торчал в конюшне у Стрелы. Митяй выходит во двор и, чтобы окончательно проснуться, опускает голову в бочонок с дождевой водой. В бочонок этот неугомонные ручки Кики недавно запустили двух карасей. Караси ходят по дну, отливают серебром. Рукой не дотянешься. Кадка велика, почитай ведер в двадцать.
Пока Митяй жует хлеб, Мокша наспех проглатывает вареную луковицу. Затем седлают пегов. Митяй, как всегда, берет Ширяя. Мокша треплет по щетке гривы Птенчика, который только-только пристроился сосать Стрелу. Ему неловко сразу оторвать жеребенка от матери, и потому он заставляет себя возиться с седлом и долго обирает с упавшего потника колючую солому. Затем все же не выдерживает и, сказав «Ну-ну! Потерпи! Мы скоро!», отгоняет Птенчика от кобылы.
– Может, на Чалой? – негромко предлагает Митяй, но Мокша мотает головой.
Сборы затягиваются, и когда Митяй с Мокшей выводят пегов из конюшни, обнаруживается, что Кика Златовласый уже встал и даже ссорится с Фаддеем Ногатой.
– Ты больной! – тоненьким голоском пищит Кика.
– Зато ты здоровый! – как из бочки гудит Фаддей.
– Ты больной!
– Так я разве ж спорю? Зато ты здоровый!
– Ты больной!
– Зато ты здоровый! На всю голову здоровый! – спокойно отвечает Фаддей. Он знает, что Кике хочется бесконечными повторами вывести его из себя, но это бесполезно. Терпение у Фаддея воловье.
Заметив Митяя и Мокшу, Кика оставляет Фаддея и подбегает к ним. Сильно не пристает. Знает: Мокшу не заболтаешь. Остер на язык. Митяй же, как всегда, думает о чем-то своем и смотрит так отрешенно, что выводить его из себя неинтересно.
Мокша и Митяй садятся на пегов. Ширяй горячится, ему хочется сразу взлететь, но Митяй прежде прогревает его. Стрела то и дело поворачивается мордой к пегасне. Хочет обмануть хозяина: вдруг он решит, что они уже прилетели? Но все ее уловки тщетны.
– Пошла! Пошла! – Мокша хлопает ее по крупу.
Стрела неохотно взлетает. Уже в воздухе она несколько раз с беспокойством оглядывается: ей мерещатся злые волки, которые из всех углов пегасни лезут на Птенчика.
– Н-ну! Не ленись! Я его в обиду не дам! – обещает Мокша.
Сберегая силы пегов, они медленно набирают высоту. Круг за кругом поднимаются над городом. Какая же маленькая Москва сверху! Ладонью накрыть можно. Жмется к реке, прячется за стенами, разбегается отдельными избами, покачивает мачтами купеческих кораблей. Они поднимаются выше, ныряют в белую перистую тучу. Выходят из тучи туда, где верхний край ее бугрится, образуя таинственные, волшебным снегом занесенные города. Вот колокольня, а вот пасется стадо коз. Одна из них, самая рогатая, забралась на пригорок и застыла на нем, задрав закругленные рога. Мокша глядит. Рот его разинут. Можно положить туда монету, а после достать: он и не заметит. Мокша с детства способен так засматриваться, что надолго выпадает из реальности. Одни утверждают, что это эхо небесного дара, другие же считают Мокшу из-за этого дурковатым. «Сил моих больше нет! Пошлешь его за водой, а он стоит как пенек перед курицей какой-нибудь. Глазеет на нее, а у самого мухи в ушах женятся! Выпорю!» – кричал когда-то отец Мокши.
Митяй свистит, привлекая внимание Мокши. Складывает пальцы утиным клювом, показывает вниз. Мокша мешкает и когда наконец направляет Стрелу к земле, Митяй с Ширяем уже стали размером с точку. Стрела полусгибает крылья, заводит их назад, и вот они уже несутся вслед. Мокша склоняется к гриве лошади. Ветер режет глаза, вышибая слезы. Седло вдруг начинает съезжать, и Мокша вспоминает, что, жалея кобылу, плохо затянул подпруги. Он торопливо вцепляется в гриву. Пытается распластаться на спине у Стрелы, одновременно боясь слишком навалиться ей на шею.
Земля все ближе. Она начинает размываться, и Мокша, укрытый сомкнувшимися крыльями пега, пронизывает границу миров. Митяй уже далеко впереди, почти у прохода через болото. Мокша не обижается. Он знает, что в Межмирье мешкать нельзя. Здесь Ширяю уже не разогнаться, утомлять же его Митяю смысла нет. Одно ему досадно: неужели Митяй всегда будет впереди? Всегда и во всем?
Стрела уже мчится к тоннелю. Мокша делает несколько торопливых вдохов, спеша заполнить легкие воздухом – хоть и тухлым, но все же более приятным, чем тот, что ждет его в болоте. Он знает, что последний вдох нужно совершить в миг, когда граница болота, представлявшаяся до того прямой линией, начнет прогибаться внутрь. Это и есть начало тоннеля.
Болото Мокша проходит неожиданно легко. Сейчас его больше волнует съезжающее седло, чем образы, которые могут ему представиться. Лишь одна легкая паутинка касается его ноги. Мокша напрягается, готовый сражаться, но сражаться не с кем. Он улавливает едва слышный шепот: «Ты лучший! Не Митяй, а ты… Но не будем сейчас об этом! Просто знай это!»
И тотчас паутинка рвется.
Митяй ждет Мокшу на выходе из тоннеля. Вопросительно оглядывается, пытаясь понять, в чем дело. Мокша вскидывает руку и сгибает ее в локте, показывая вниз. Этот шныровский сигнал означает, что ему нужно сесть.
Они опускаются на траву, и Мокша разбирается с седлом. Стрела фыркает, переступает с ноги на ногу, зубами прихватывает Мокшу за плечо. Тот кричит на нее, хлопает ладонью по крупу. Съехавшее седло натерло ей основание крыльев. Это не так уж страшно, но кобыле больно, вот она и кусается.
Митяй молча наблюдает, как его спутник воюет с подпругой. Лицо у него самое обычное, не укоряющее, но Мокша ощущает досаду. Он все же надышался гнилостными мокротами болота, и теперь ему чудится, что Митяй думает: «Вот, вечно этот Мокша так! Даже собственная лошадь его не уважает! Вначале проявит ненужную жалостливость, а потом, чтобы его уважали, вынужден руки распускать!»
Они опять садятся на пегов. Мокшу удивляет, что Митяй летит медленно и будто не к Скалам Подковы. Неожиданно впереди возникает светло-голубое пятно. Оно становится все больше и вскоре приобретает форму ладони. Пять заросших кувшинками протоков – как пять пальцев. Сходство настолько сильное, что кажется: здесь ночевал великан. Утром встал не в духе и так хлопнул рукой по земле, что оставил огромный отпечаток.
Митяй заставляет Ширяя опуститься на песчаную косу между двумя «пальцами», сбрасывает одежду, снимает седло и заводит жеребца в воду. Ширяй вытягивает морду, работает ногами, изредка пытается даже подгребать крыльями – точно летит в воде. Митяй плывет рядом, порой из озорства проныривая под Ширяем. Кожа у Митяя белая, с расходящимися ручейками прожилок, а сам он худой, почти тощий, хотя, конечно, жилистый.
– Иди сюда! – кричит он Мокше. – Надо вымокнуть хорошенько, иначе не выдюжишь!
– Чего не выдюжу? – не понимает Мокша.
Митяй не отвечает, но молчание его так загадочно и обещает так много, что Мокша тоже раздевается и лезет купаться. Вода такая холодная, что представляется ему обжигающей. Трижды он выбегает на берег и трижды опять бросается в воду. Потом, расседлав, заводит и Стрелу. Кобыла заходит только по колено. Нюхает воду, фыркает, упрямится.
Наконец Митяй выбирается на берег, а за ним выходит и Мокша. Он так замерз, что кажется синим. Даже говорить не может, лишь зубами стучит.
