— Лады, — отвечаю равнодушно. — Никаких линкольнов.
Хотя, если быть честным, я и не собирался. Константин еще удивится, конечно, но морские темы не в приоритете. Сейчас повестка совсем другая — школа, и мне уже давно пора двигаться дальше, не задерживаясь в этих песочницах и задачках со стикерами, но при этом тихо, без фейерверков, без резких скачков, потому что «слишком умный» в два года — это, как бы палевно. А ещё есть Ксюня, и без неё мне будет в школе скучновато. Другое дело, что уровень у неё пока не тот, она не дотягивает, и дело тут не в том, что она глупая — просто ей всего два года, а значит, нужно мне заняться зельеварением.
Методика есть, давно разработана, базируется на секретных алхимических принципах ацтеков из рода Монтесума. Рецепт я знаю. Он стимулирует нейронные связи, не вызывают побочных эффектов. Вопрос только один — как именно убедить маму это приготовить, не вызвав у неё ни тени подозрения. Или, может, самому заняться? Не люблю Алхимию, но ради Ксюни одну ночку можно потерпеть
На следующий день — выходной. Потому с Семеном едем в парк. Качаемся с Ксюней на качелях, она — высоко, я — спокойно, в ритме размышлений. В стороне, на скамейке, сидит Семён — будто бы читает газету, держит её развёрнутой перед собой. Но за нами дружинник приглядывает.
И вот тут к качелям подходит девочка. Смуглая, даже с легким красноватым отливом кожи, как у тех, кто долго под солнцем, но не в этой широте. Глаза — нефритового, почти призрачного оттенка. На шее — ошейник, металлический, с красным камнем в центре. Камень светится еле заметным внутренним жаром. Любой непосвященный мог бы принять ошейник за диковинное украшение.
Она подходит и говорит — по-русски, но с таким ломаным акцентом, что я еле сдерживаюсь, чтобы не рассмеяться:
— Можно с вами… поиглать?
Ксюня, естественно, сразу:
— Да, можно!
А я не отвечаю. Бросаю быстрый взгляд на Семёна. Дружинник на девочку даже не смотрит. Ну да, кого может насторожить такая кудрявая малышка с мягкими глазами?
Поворачиваюсь к гостье и говорю негромко:
— Утленних сумелков тебе, уважаемая.
Она повторяет:
— Утле… — вдруг замирает. Не договорила, опомнившись. Щёки бледнеют, глаза расширяются и становятся круглыми как пятирублевые монеты.
Но я уже всё понял. Сказал-то я это на ацтекском и поймал девочку с поличным. А все потому что Безумного генерала не провести. У девочки глаза зелёные, но с тем редким жёлтым отблеском, что бывает только у тех, в чьих жилах течёт кровь рода Монтесума. Такие же были у последнего вождя ацтеков, Ильуикамина Монтесумы. Которого, между прочим, я лично убил. А потом — женился на его младшей дочери. Такие уж были времена.
— ГЛАНАТА! — кричу я.
Раз потомок Монтесумы стоит передо мной, значит, сюда пришли ацтеки.
Ксюня, сработав без запинки, падает за качели, прикрывая голову — как учили. Семён реагирует мгновенно: газета летит в сторону, рука идёт к кобуре под курткой, его метнувшееся мощное тело закрывает нас.
Из-за кустов — рывком, без предупреждения — выскакивают двое краснокожих мужчин. Один с пистолетом, второй — с ножом. Оба в чёрном, у одного татуировки на шее
Семён уже в движении, как истинный профи. Без колебаний бросается вперёд и схватывается сразу с обоими.
А я смотрю на девочку. Она приподняла голову, в глазах — страх и боль. Камень в её ошейнике вдруг вспыхивает багрово, как раскалённый уголь. Она вскрикивает, тело выгибается дугой — и в следующую секунду начинается превращение.
Шерсть проступает поверх кожи — белая, густая; пальцы сжимаются в когтистые лапы, вытягиваются уши, вытягивается пасть. Передо мной уже не девочка, а белый волчонок с яростным оскалом. Я сразу узнаю клановую форму Монтесумов — волчье превращение. Моя жена тоже была белым волком, как и старик Ильуикамина.
Волчонок бросается на меня. Мы падаем. Я перекатываюсь вбок, пыль летит в лицо. На инстинктах — перехват, приём, захват. Сдавливаю её в руках, прижимаю к себе, ощущаю жар дыхания, белую шерсть, тонкий хрип. Причем она замирает и не пытается меня укусить, будто смерилась.
Запросто могу свернуть шею волчонку. Мгновение — и всё.
Но я не изверг. Всё-таки эта девочка — моя родственница по линии бывшей жены, как-никак. Надо не убивать глупышку, а спасать.
Я хватаю ошейник, пальцы тут же обжигает жар — камень пульсирует, будто живой. Это он причиняет девочке боль. Сдавливаю его в ладони, сосредотачиваюсь, формирую импульс — и посылаю Паутинку. Энергия входит в резонанс, и камень начинает трещать изнутри. Сердцевина рассыпается, словно хрупкая скорлуп.
Волчонок резко выдыхает — и обмякает в моих руках.
Я наваливаюсь сверху, прижимаю её к земле. Держу. Слежу за глазами. Там ещё всполохи уходящей боли.
Девочка-волчица кукожится. Больше не дерётся. Свернулась клубочком, поджала лапы, втянула нос, как будто хочет исчезнуть. Дрожит мелко, судорожно, всем телом. Ни рыка, ни хрипов.
Я отпускаю её, делаю резкий выдох, вскакиваю и разворачиваюсь. Ситуация кипит. Настоящее боевое варево. Ацтеки сцепились с Семёном. Один краснокожий уже валяется на земле, лицо в крови. Семён наваливается на него и бьет пудовым кулаком да ножом.
А вот второй валяется дальше, оставшись без присмотра. Его отбросило, правая рука висит плетью, но он, стиснув зубы, поднимается, держась на одних сухожилиях и упрямстве. В левой — нож. Он обходит по дуге и подбирается к Семёну сзади, как тень.
На моего дружинника позарился, вот же улод!
— Ксю! Лазляд на тли часа! — рявкаю я, не отрывая взгляда от врага.
Ксюня срабатывает мгновенно. Высунувшись из-за качели, швыряет молнию. Разряд уходит вправо — точнехонько в грудак ацтеку.
Он только и успевает что коротко взвизгнуть. Колени подгибаются, и он валится на бок, как кукла с обрезанными нитями.
Я приближаюсь на пару шагов, не давая гаду даже шанса опомниться. Мгновенно бросаю «Рассечение» — техника уходит в руку, рвёт ткань и мышцу до самой кости, с влажным звуком, как нож по сырому дереву. Сразу следом — второе «Рассечение», в колено, с сухим хрустом, будто ломаешь толстую ветку. И напоследок — ещё одно, в плечо. Он падает, дёргается, но уже вяло. Всё. Не встанет. И за нож больше не схватится, ведь обе руки нерабочие.
Семён замирает над поверженным ацтеком. Переводит офигевший взгляд с меня — на белую волчицу. Девочка-оборотень всё ещё лежит и почти не шевелится. Только шерсть подрагивает.
Семён напрягается. С ножом в руке встает и приближаясь к волчноку.
— Не тлогай её, — говорю я с нажимом.
Он замирает, смотрит на меня в упор, будто не расслышал или не поверил.
— Она же напала на вас, княжич…
— Я сказал: не тлогай, — повторяю. — Што тебе не понятно?
Он в растерянности чешет рукоятью лоб.
— И что с ней делать? — спрашивает он после паузы.
— Возьмём домой, — отвечаю.
— Ты уверен, княжич?
— Вызвал дружину? — спрашиваю сам вместо ответа.
— Вызвал.
— Тогда ждём.
Я сажусь рядом с волчонком. Прямо на траву. Она — сжавшийся клубок, почти не дышит. Уши прижаты. Спина едва заметно вздымается.
Девочку я не боюсь. Если бы действительно хотела — уже давно могла бы укусить. Я бы, конечно, не дал себя смертельно цапнуть — но она даже толком не попыталась. Она не враг. Просто испуганный ребёнок.
Ацтеки, особенно из клана Дитя Солнца, похоже, не заморачивались ни психотерапией, ни гуманизмом. Поводок, кристалл, команда. В бой. Даже если ты потомок вождей. Даже если у тебя глаза цвета нефрита и имя, которое раньше произносили на коленях.
Мне не жаль род Монтесумы. Старик Ильуикамина творил вещи и похуже, чем Дети Солнца, за что и поплатился. Но эта девочка тут не причем.
Уже позже дома я сижу на диване. Рядом устроилась волчонок, белая, пушистая, свернувшаяся плотным клубком у меня под боком, уткнувшись носом в хвост. Спина едва заметно подрагивает. Сердце стучит часто.
