Страж Ордена (СИ) - Семин Никита

— Двести рублей серебром!

Мой расчет оправдался, Вяземский и ухом не повел.

— Это значит, на круг тыща двести? Хорошо, сударь, воля ваша. А что еще у вас есть?

Когда вопрос цены был улажен, разговор потек в совершенно ином русле.

— Так, так… — бормотал он, прикидывая что-то в уме. — С подагрой-то понятно. А ежели другие хвори имеются? У меня тут приятель, Аристарх Петрович Запольский, уже третий год ишиасом-с мучается. Здоровенный был мужик, а теперь ходит вперекосяк. Немец-доктор из Перми к нему ездил, пиявками лечил — как мертвому припарка. Сдюжишь такую хворь?

— Вероятнее всего, — спокойно ответил я. — Принцип тот же, только прикладывать нужно вдоль позвоночника.

— Вот! — глаза Вяземского загорелись. — Это дело! Завтра же пошлю к нему весточку. А еще…

Он на мгновение замолчал, а я продемонстрировал ему «вечное огниво». Этот простой артефакт произвел на него не меньшее впечатление, чем лечебная пластина. Он тут же оценил его пользу не как игрушки, а как незаменимой вещи для своих людей на лесных делянках и удаленных рудниках.

— Такую штуку, Михайло, у тебя с руками оторвут! — гудел он, щелкая язычком белого пламени. — Всем заводчикам нашим надобно! Управляющим, приказчикам, егерям… Бесценная вещь! Ты готовь побольше, а уж я слово замолвлю, куда следует. Сведем тебя с людьми нужными.

Он поднялся, уже не морщась от боли, и прошелся по кабинету, широкий, кряжистый, полный энергии и новых планов.

— В общем, так, — подытожил он, останавливаясь передо мной. — Ты, я вижу, человек серьезный, не шарлатан. Так что ежели какие затруднения будут в нашем уезде — с властями ли, с купцами ли — обращайся напрямую. Помогу, чем смогу. Такие мастера, как ты, на дороге не валяются.

— Благодарю за доверие, Степан Андреевич, — сказал я. — И раз уж речь зашла о затруднениях… Мне бы конь добрый понадобился, чтобы не на телеге трястись.

Вяземский хлопнул себя по ляжке.

— Вот! Как знал! Тут сосед мой, помещик Алабин, как раз продает жеребца. Дивной стати и лучших в уезде кровей! Скажешь, от меня. Не обманет и цены не загнет.

Мы расставались почти друзьями. На прощание он крепко пожал мне руку своей широкой, как лопата, ладонью.

Мы вышли из его дома в сгустившиеся сумерки. Улица была залита мягким светом газовых фонарей. Эйфория от первого крупного успеха пьянила сильнее любого вина. Говорить не просто на равных с дворянином, да еще главой собрания, а к тому же заключить договор и заручиться его поддержкой — дорогого стоит.

— Кажется, — сказала Анфиса, и в ее голосе звенели смешинки, — сегодня у нас есть повод для небольшого торжества.

Мы вернулись в ее дом победителями, пьяными от успеха. Воздух в тихой гостиной, казалось, все еще искрился от пережитого напряжения и азарта совместного достижения.

Анфиса, скинув шаль, упорхнула и вернулась с запотевшей бутылкой французского вина и двумя тонкими, высокими бокалами. Любопытство в ее глазах стремительно уступало место чему-то куда более глубокому и тревожному. Она смотрела на загадочного мужчину, стремительно ворвавшемуся в ее жизнь. Она прикоснулась к тайне и одновременно к делам дворян.

— За успех нашего… предприятия, — провозгласила она, и ее глаза смеялись. Ей было очень лестно, что она поучаствовала в обычной по сути сделке, но крайне высокого уровня.

Прохладное, терпкое вино сняло остатки напряжения. Мы сидели в уютных креслах у изразцовой голландской печки, в которой догорали поленья, и говорили. Вернее, говорила в основном она. А я слушал, впервые за долгое время позволяя себе просто быть, а не сражаться, не просчитывать, не защищаться.

Ночь опустилась на город, укутав его тишиной. Лишь редкий стук копыт запоздалого экипажа нарушал покой. В полумраке, освещенном лишь парой свечей на столе, ее лицо казалось особенно прекрасным, а голос — низким и обволакивающим.

— Поздно уже, Михаил, — сказала она, и в ее внезапно ставшем чуть хрипловатом голосе не чувствовалось ни капли жеманства. — Дорога в ваши края долгая и, говорят, небезопасная. Да и не по статусу теперь вам, после такого приема, возвращаться в деревню на крестьянской телеге среди ночи.

Она встала и подошла к окну, глядя на темную, спящую улицу.

— Останьтесь. Проведите этот вечер со мной!

И я остался.

Позже, в прохладе ее спальни, в тишине, нарушаемой лишь биением наших сердец и стонами страсти, мы долго демонстрировали друг другу, на что способны изголодавшиеся по близости мужчина и женщина. Не было больше загадочного лекаря и светской дамы — лишь мужчина и женщина, желающие друг друга. Вдова оказалась любовницей и опытной, и пылкой: покорно принимая мои ласки, она с радостью и страстью отдавалась любой моей фантазии. Ну, что тут сказать по результатам… За прошедшие 200 лет женщины не очень-то изменились!

Утром я проснулся от мягкого перезвона колоколов где-то в городе и от настойчивого солнечного луча, пробившегося сквозь щель в тяжелых бархатных шторах. В воздухе, густом и теплом, висел тонкий аромат ее духов и остывающего воска свечей. Я был один.

Приподнявшись на локте, я оглядел комнату. Это был мир, сотканный из вкуса и тишины: резная спинка кровати из темного ореха, акварели в тонких рамах на стенах, серебряная щетка для волос, забытая на туалетном столике. Все здесь дышало ее присутствием.

Дверь тихо скрипнула, и вошла Анфиса. Уже одетая, в простом домашнем платье цвета утреннего неба, которое шло ей куда больше вчерашних шелков. В руках она держала большой поднос, на котором белел фарфор и серебро.

Она старалась не встречаться со мной взглядом. Движения ее были плавными, но в них сквозила легкая, почти неуловимая скованность, на щеках играл слабый румянец.

— Я подумала… вам следует подкрепиться перед дорогой, — тихо произнесла она, ставя поднос на небольшой столик у окна.

На белоснежной салфетке стоял дымящийся кофейник, кувшинчик с густыми сливками, тарелка с теплыми, пахнущими ванилью булочками, розетка с янтарным абрикосовым вареньем и сливочное масло — простой, но изысканный завтрак. Давненько я такого не видел в своей деревне!

— Спасибо, — сказал я, и голос мой прозвучал в утренней тишине неожиданно хрипло.

Она подняла на меня быстрый, почти испуганный взгляд, и, встретившись с моей теплой улыбкой, наконец позволила себе улыбнуться в ответ. Напряжение спало.

Мы завтракали в почти полном молчании, которое было красноречивее любых слов. Вкус горького, крепкого кофе, сладость теплой сдобы, тихий стук серебряной ложечки о фарфор. За окном просыпался город, доносился далекий перестук копыт и крики разносчиков, но здесь, в этой комнате, время, казалось, замерло. Это была неловкость двух душ, которые на одну короткую ночь посмели забыть о правилах мира и теперь не знали, как к ним вернуться.

Впрочем, опыт прежней жизни научил меня, как преодолеть неловкость после секса. Нужен… следующий секс! И вот уже мои руки обвивают Анфисину талию… И вот уже летит на пол шелковый капор… и вот уже в такт нашим движениям позвякивает крышечкой фарфоровый кофейник. В общем, к помещику Алабину я выехал сильно позже, чем рассчитывал.

Имение Алабина оказалось добротной, но несколько запущенной усадьбой — не царством коммерции, а берлогой страстного, до фанатизма, охотника. Огромная псарня на полсотни собак заливающихся яростным лаем, а воздух густо пах сеном, кожей, псиной и той особой, ни с чем не сравнимой силой породистого животного.

Не успел я выпрыгнуть из телеги, как из дома, будто выкатившись из него бочонком, появился и сам хозяин: плотный коротыш в съехавшем на затылок картузе, из-под которого выбивались вихры сальных волос. Красные, лоснящиеся, словно натертые салом поросячьи щеки горели на солнце, а маленькие, живые глазки смотрели на мир с неуемной, бурной энергией.

— Кого там черти несут⁈ — гаркнул он. — Ты кто таков будешь, мил человек?

— Не ругайтесь, сударь, я к вам от Вяземского! — поторопился я представиться.