Страж Ордена (СИ) - Семин Никита

Услышав фамилию Вяземского, господин Алабин мгновенно сменил гнев на милость.

— От Вяземского⁈ Эх-ма, душа-человек! Степан Андреич! Так что ж ты на пороге стоишь? Айда в дом, айда ко мне!

Он по-медвежьи неуклюже, но с поразительной быстротой подскочил ко мне и хлопнул по плечу, да так крепко, что чуть не сбил с ног.

— Так это ты к нему вчера заходил? Слыхал, слыхал я про тебя, лекарь! — гудел он, таща меня за рукав ко двору. — Говорят, чудеса творишь! Вот бы мне поясницу мою окаянную… чтоб ей пусто было! Из-за нее, проклятой, все и продаю! От сердца отрываю, веришь ли!

Он картинно охнул, прогибаясь в спине.

— Коня значит, хочешь? Пойдем! Я тебе не коня покажу — я тебе зверя покажу! Огонь!

Мы вошли в просторную конюшню, и он с гордостью распахнул дверь денника.

Жеребец, действительно, был хорош. Вороной, как крыло грача, жеребец, с диким огнем в чуть раскосых умных глазах. Под тонкой, атласной шкурой перекатывались тугие, литые мускулы. Он стоял неподвижно, как изваяние, но в каждом его очертании чувствовалась сжатая пружина колоссальной мощи.

— Гляди! — ревел Алабин, любовно хлопая коня по лоснящемуся крупу. — Буран! Не конь, а дьявол! Молния! Ветер в гриве, буря в копытах! Под ним земля горит! Ух, любил я с ним охоту! Нипочем бы не продал, да вишь, здравие мое подводит. И псарню распродаю!

Я молча подошел к жеребцу. Тот прянул ушами, раздул бархатные ноздри, вдыхая мой запах, но не сдвинулся с места. Аккуратно прощупав его нейроимпульсами, не обнаружил слабых мест.

— Беру, — сказал я коротко.

— Э-э, нет, постой! — засуетился Алабин, видя, что сделка может закончиться слишком быстро. — Какой же Буран без стаи? Ты собак моих видал? Пойдем, пойдем, я тебе собачек покажу!

И он, не дожидаясь ответа, потащил меня на псарню, где спустил с привязи двух высоких, тонконогих борзых, белых, как первый снег.

— Глянь! Летят, а не бегут! Мысль, а не собака! Они зверя прямо из воздуха хватают! Бери вместе с конем, а? По-божески отдам! И ружье у меня есть, английское, штуцерной работы… и рог охотничий…

— Мне нужен только конь, — твердо сказал я, прерывая этот поток восторгов.

Алабин на миг сдулся, как проколотый пузырь, но тут же нашел новый предмет для торга.

— Ну, конь так конь, — пробормотал он. — А как же ты его без седла заберешь? Вон, погляди!

Он указал на богатое охотничье седло, висевшее на стене.

— Не седло, а трон! — с весомой убежденностью заявил он. — Кожа — воловья, в три слоя! Серебро — не дутое, чистое, литое! Мастер из Тулы делал, по особому заказу! На этом седле хоть в бой, хоть на царский смотр! Оно коня переживет, и тебя, и внуков твоих! И сбрую всю к нему отдам. Все вместе, как есть!

Я осмотрел седло. Работа была действительно безупречной. Прочно, надежно, на века.

Сделка была заключена быстро. Алабин заломил цену, но после упоминания больной поясницы и намека на неминуемое «облегчение», охотно уступил. В итоге сговорились на триста двадцать рублей ассигнациями и сеанс лечения — это примерно 80 рублей серебром. Очень солидная сумма, но в действительности конь со сбруей и седлом стоил, пожалуй, сильно дороже. Почти все оставшиеся у меня ассигнации перекочевали в пухлую ладонь Алабина. Но я не жалел. С конем я приобрел свободу, скорость и статус.

Когда я вернулся к дому Анфисы, верхом на новом коне, она ждала меня на крыльце. Она смотрела, как я легко спрыгнул на землю, как вороной жеребец пританцовывал на месте, нетерпеливо перебирая тонкими ногами.

В ее глазах я не увидел ни сожаления о прошедшей ночи, ни ожидания обещаний. Лишь тихое, теплое восхищение.

— Кажется, — сказала она, и в ее голосе прозвучала легкая грусть, — теперь вы готовы ехать.

— Пора, — кивнул я. — Но я вернусь.

Это не было обещанием. Это было утверждением.

Вновь вскочив в седло, я тронул поводья. Буран, выгнув шею, плавно перешел на рысь. Я не оглядывался, но чувствовал ее взгляд, провожавший меня, пока стук копыт не затих за поворотом. Игната я отправил домой своим ходом еще раньше, прямо от имения Алабина.

Путь домой лежал через весь город. Я ехал не спеша, с прямой спиной, чувствуя под собой упругую мощь коня. Я был не просто мужиком в господском платье. Я был всадником.

Навстречу мне ехала крестьянская телега, и возница почтительно посторонился, давая дорогу, и при этом глядя на меня со смесью страха, зависти и уважения. Пора выходит на новый уровень!

Пермский генерал-губернатор, его превосходительство Алексей Петрович Волков, человек умный, усталый и давно познавший тщету человеческих амбиций, разбирал очередную кипу донесений.

— Что там еще? — лениво спросил он своего адъютанта.

— Пустяки, ваше превосходительство, — Верхотуров подал ему лист гербовой бумаги. — Купец второй гильдии Ерофеев из Кунгура жалуется на некоего простолюдина, что якобы опутал злыми чарами вашего покорного слугу.

Губернатор пробежал глазами по витиеватым строчкам, полным раболепных заверений и плохо скрытой злобы.

— Поручик, — он поднял на адъютанта тяжелый, проницательный взгляд. — Я ценю вашу преданность и острый ум. Но что, черт возьми, за истории доходят до меня из этого вашего Кунгурского уезда? Что за мужик смог «затмить вам разум» до такой степени, что о вашем здравии печется этот торгаш?

Илья Васильевич не смутился. Он ждал такого вопроса.

— Место там, ваше превосходительство, необычное. Я бы даже сказал — уникальное, — спокойно ответил он. — И люди там появляются под стать месту. Я позволил себе на свои средства приобрести там небольшой участок леса. Для опытов.

— Опытов? — в голосе губернатора прозвучал интерес. — Какого рода?

Вместо ответа Верхотуров сделал короткий, едва заметный жест рукой. На массивном письменном столе, в шаге от локтя губернатора, лежало тяжелое металлическое перо для бумаг. Оно дрогнуло. Медленно, противоестественно, нарушая все законы физики, оно проехало по полированному дереву пару дюймов и замерло.

Губернатор отшатнулся в кресле. Его усталость как рукой сняло.

— Что… это было? — выдохнул он.

— Это, ваше превосходительство, результат посещения того самого леса, — ровным голосом пояснил Верхотуров. — Там, в земле, таится сила. Дар. Но он слеп и дик. А тот простолюдин, Михаил, о котором пишет купец… он единственный, кто понимает природу этой силы. Он проводник. Наставник.

Губы губернатора скривились в сложной усмешке — смесь азарта, жадности и страха.

— Такой… дар… — медленно произнес он, глядя на перо. — Его можно приобрести?

— Не всякому он дается, — осторожно ответил Верхотуров. — Мне повезло. Десяткам других, что живут там — нет. Процесс непредсказуем. И смертельно опасен без проводника.

Губернатор откинулся на спинку кресла, барабаня пальцами по столу. Мысли его работали стремительно. Новая, неконтролируемая сила на его территории — это угроза. Но сила, взятая под контроль — это невиданная власть.

— Хорошо, Верхотуров. Я даю вам добро. Займитесь этим… феноменом. Лично. Но я хочу знать все. И держать руку на пульсе, — он помолчал и криво усмехнулся. — А в знак моей благосклонности, привезите мне оттуда… каких-нибудь диковинок. Вроде той, что вы мне уже дарили.

Он щелкнул «вечным огнивом». Язычок оранжевого пламени весело вспыхнул в полумраке кабинета.

— Будет исполнено, ваше превосходительство.

Верхотуров уже собирался откланяться, когда дверь кабинета приоткрылась и в щель просунулась бледная физиономия писаря.

— Ваше превосходительство… там… купец Ерофеев. Просится по делу чрезвычайной важности! Говорит, от этого зависит безопасность всей губернии!

Губернатор, заинтригованный до предела, махнул рукой.

— Пустить.

Дверь распахнулась, и в кабинет, шатаясь, ввалился Василий Захарович. Он был страшен. Сюртук его был смят и забрызган дорожной грязью, лицо осунулось, глаза лихорадочно блестели. Но самое жуткое было в его волосах и бороде. Они были испещрены черно-фиолетовыми разводами, словно он окунул голову в чан с чернилами.