Страж Ордена (СИ) - Семин Никита

— Я слушаю!

— Вам нужен глава уездного дворянского собрания, Степан Андреевич Вяземский, — она сделала глоток чая. — Он очень авторитетен среди местного благородного сословия, его слово здесь — закон. Если он признает ваши… таланты, все остальные последуют его примеру. Его одобрение — это ключ ко всем гостиным и конторам Кунгура.

— Звучит разумно. Но к сожалению есть проблема, — я откинулся в кресле. — Для господина Вяземского я — никто. Простолюдин, хоть и в дорогом сюртуке. С какой стати ему принимать меня, а тем более слушать? Я мог бы продемонстрировать ему свои изделия, и даже более того, но… но для этого нужно хотя бы переступить порог его дома!

Анфиса задумчиво постучала кончиками пальцев по подлокотнику. Слова о «простолюдине» слегка покоробили ее. Похоже, надуманная сама себе сказка о «принце» пошла трещиной. Но при этом отказываться от помощи мне она не собиралась.

— Вы правы. Явиться к нему с торговым предложением, будто вы приказчик… это провал. Это унизит и вас, и меня, как вашу рекомендательницу. Значит, предлог должен быть иным. Не коммерческим.

Она встала и подошла к окну, глядя на тихую улочку.

— Мы не можем представить вас как равного по рождению, — рассуждала она вслух, — но вполне возможно презентовать как человека уникального, чья ценность не в гербе, а в редкостном даре.

Она резко обернулась, и ее глаза сверкнули.

— Лекарь! Вы ведь и правда лекарь, чья слава уже расползлась по всему уезду!

Она подошла к маленькому письменному столику из красного дерева.

— Степан Андреевич — человек прагматичный, — быстро говорила Анфиса, доставая письменные принадлежности, и от возбуждения на щеках ее проступил легкий румянец. — Здоровье — это единственная ценность, которую признают все сословия. А еще… он меня хорошо знает. Я несколько лет преподавала французский его младшей дочери. Он всегда был ко мне благосклонен. Я напишу ему записку. Сейчас.

Ее перо стремительно заскользило по листу дорогой французской бумаги. Я подошел и встал у нее за спиной, читая ровные, изящные строки. Она просила его о короткой частной встрече, не откладывая, этим же вечером. Просила принять ее не одну, а со спутником — «весьма примечательным человеком, искусным лекарем, чьи таланты, как мне кажется, могут быть весьма полезны его превосходительству».

— Отлично, — сказал я, когда она поставила последнюю точку. — Просто, достойно и без лишних подробностей.

Она запечатала письмо и, дернув шнурок звонка, отдала его вошедшей служанке.

— Отнести к дому господина Вяземского. Немедленно. Жди ответа.

Следующие два часа прошли в напряженном, но странно уютном ожидании. Мы говорили о пустяках: о погоде, о книгах, которые она читала. Но за этой светской болтовней скрывалось растущее напряжение — азарт совместного предприятия. Анфисе импонировало, что она может помочь загадочному незнакомцу, да еще красивому собой и не обделенному манерами. В ее глазах мы стали партнерами. Я не собирался развенчивать это впечатление, ведь сейчас мы и есть партнеры. Как сложится в будущем — покажет лишь время.

Когда служанка вернулась, протягивая Анфисе ответное письмо на серебряном подносе, я заметил, как дрогнули ее пальцы, ломая печать.

Она пробежала глазами по строчкам, и ее лицо озарила торжествующая улыбка.

— Он согласен. Ждет нас через час. У себя дома.

Дом главы дворянского собрания стоял чуть на отшибе, на главной улице, ведущей из города. Это было не аристократическое гнездо, а скорее твердыня — крепкий, двухэтажный каменный особняк, обнесенный чугунной оградой. Все в нем говорило о незыблемом, основательном богатстве, добытом не дворцовыми интригами, а потом и хваткой хозяина здешних заводов и лесов.

Нас встретил дворецкий, старик с благообразным лицом римского сенатора и, пока он принимал наши плащи, по дому разнесся его ровный, зычный голос:

— Доложить Степану Андреевичу! Госпожа Комаровская со своим кавалером прибыли!

Гмм. «Кавалером». Слово повисло в гулком, прохладном приемном зале. Анфиса на мгновение замерла, и я увидел, как легкий румянец тронул ее щеки. Мы обменялись быстрым, почти незаметным взглядом — смесь смущения, иронии и чего-то еще, невысказанного. Похоже, в глазах всего мира мы уже были парой.

Сам господин Вяземский ждал нас в своем кабинете. Степан Андреевич оказался таким, как я и представлял: кряжистый, седоголовый, с широкими рабочими руками и пронзительным, хозяйским взглядом, который, казалось, видел тебя насквозь и мгновенно определял твою цену. И кабинет был ему под стать — тяжелая дубовая мебель, запах дорогого табака, на стенах портреты предков и карта уезда, исчерченная какими-то пометками.

— Рад видеть вас, Анфиса Спиридоновна, — пробасил он, приподнимаясь из-за массивного стола. — Наслышан, наслышан я о чудесах, что творятся в нашей глуши. Говорят, объявился лекарь, что мертвых на ноги ставит. Так вот он каков…

Он посмотрел на меня. В его тяжелом, испытующем взгляде не было ни капли аристократического высокомерия — скорее это был взгляд промышленника, оценивающего новый, непонятный, но потенциально очень полезный механизм.

Анфиса с изяществом, достойным столичного салона, сделала необходимые представления. Опустившись обратно в свое огромное кожаное кресло, Вяземский поморщился и осторожно подвинул ногу, обутую в просторный сафьяновый сапог. Жест был мимолетным, но для меня был очень показателен!

Легкий импульс, разведывательный щуп — и передо мной, как на анатомической карте, развернулась картина его болезни. Застарелая, мучительная подагра. Узлы кристаллов мочевой кислоты, впившиеся в сустав большого пальца, словно осколки стекла. Хроническое, изнуряющее воспаление, очень характерное для высших слоев общества в этом времени.

— Прошу простить стариковскую немочь, — проворчал он. — Погода меняется, кости ломит — не сесть, не встать.

Ну-с, пожалуй, пора показать ему парочку фокусов, хе-хе.

— Ваша беда — не в костях, Степан Андреевич, — спокойно произнес я. — И не в погоде.

Он удивленно поднял на меня густые, седые брови. Анфиса затаила дыхание.

— Это поражение суставов, вызванное некоторой неумеренностью в пище. Но его можно усмирить.

Я вынул из внутреннего кармана сюртука лечебную пластину из двух слоев темной «металлической» коры, соединенных медной проволокой. Небольшая настройка — и аппарат готов воздействовать на пораженные ткани.

— Вот посмотрите — это не снадобья или заговоры, а вполне рациональный инструмент. Вы позволите?

Вяземский мгновение колебался, изучая меня. Затем он благосклонно кивнул, а в его глазах блеснул огонек — знакомый мне азарт прагматика, готового на рискованный эксперимент.

Опустившись перед ним на одно колено, я осторожно приложил холодную пластину к его воспаленному, горячему суставу и запитал разрядившийся артефакт энергией. От пластины пошло слабое, едва ощутимое поле, которое начало гасить воспаление на клеточном уровне, успокаивая взбунтовавшиеся нервы.

Скептическое выражение на лице Вяземского медленно, очень медленно начало таять. Он прислушивался к своим ощущениям. Нахмурился. Снова прислушался. А затем его грубое, обветренное лицо дрогнуло. Он с неподдельным, почти детским изумлением посмотрел на свою ногу, потом на меня.

— Проходит… — выдохнул он. — Черт возьми, проходит! Острая-то боль… ушла!

Он осторожно пошевелил пальцами. Гримаса боли не исказила его черт.

Облегчение. Чистое, незамутненное, долгожданное облегчение. В эту минуту я завоевал его доверие полностью.

— Покупаю! — рявкнул он, ударив ладонью по столу. — И еще пять таких же, если у вас они еще есть! Сколько должен?

Поскольку вопрос ценообразования определялся только мной, сдерживаться я не стал, объявляя сумму в четыре раза выше, чем некогда называл купцу Ерофееву. Расчет был прост — уникальная вещь должна и стоит высоко, иначе цениться не будет. Ведь не беднякам продаю, а высшему сосоловию.