— Давайте потихоньку? — сказала она. — Потихоньку, мы же никуда не торопимся, правда?
Прорыдавшись, она пришла в себя и почти полчаса изводила меня вопросами: неужели я не смогу вернуться? Как, совсем нет? А если придумать артефакт? А если использовать магию? Почти на все ее вопросы я ответил отрицательно: мне не хотелось расстраивать Дору, но и врать ей я тоже не мог. В конце разговора она лишь вздохнула, и мне показалось, что она смирилась.
— Знаешь, что? — сказал я, когда мне окончательно надоело созерцание ее зареванного покрасневшего лица. — Мне нужно окончательно оправиться после болезни. Узнать, как изменился магический мир. Вполне возможно, что я смогу тебе помочь, я всегда любил заковыристые загадки.
И девица просияла. Вот и хорошо, ее печальная физиономия вряд ли улучшит мое настроение. Да и про заковыристые загадки я не соврал, мне всегда нравилось находить такое решение проблемы, до которого еще никто не додумывался.
Вот только пока у меня не было сил даже на то, чтоб таскать ко рту ложку с едой.
— Начнем с одной ложки, милорд, — промолвила Дора.
Мне захотелось закрыть глаза — просто ради того, чтоб не видеть ни доброты иномирянки, ни своей немощи. Но мужчины семьи Цетше никогда не отводят взгляда от проблем. Даже если с ними ведут себя, как с детьми — они все равно смотрят на свое горе и стыд. Это больно — но сбегать от этого позорно.
И я послушно открыл рот и проглотил содержимое ложки, подумав, что если Дора станет настаивать на продолжении ужина, то я точно отправлю ее на конюшню. Хватит с меня унижений. На сегодня действительно достаточно, всему есть предел.
— Давайте, я принесу артефакт, — предложила Дора, отложив ложку на скатерть. — Есть все-таки надо, вы понимаете.
— Хорошо, — кивнул я. Артефакт казался не таким унизительным выходом из ситуации. Я ненавидел эту слабость, это чувство беспомощности, самого себя — и Дору, за то, что она видит меня в таком состоянии. Это было странное ощущение, ненависть с примесью благодарности. Противное чувство, прямо скажу.
Вскоре на столе передо мной уже лежал артефакт. Сияние, которое сочилось из его золотистых боков, буквально впитывало в себя протертое мясо и овощи с тарелки. Дора задумчиво смотрела, как исчезает еда, а потом сказала:
— Жаль, что у меня не было такого, когда я ухаживала за бабушкой. Она постоянно капризничала и отказывалась есть, а будь у меня этот артефакт…
Она вздохнула. Мысленно я фыркнул. Можно подумать, мне надо знать про ее бабушку… Дора взяла заряженный артефакт и приложила его к моей груди. Артефакт дрогнул, и я почувствовал, как по телу потекли волны тепла.
— В твоем мире так и не создали артефактов? — спросил я. Вот кому стоит по-настоящему посочувствовать — людям, которые не знают волшебства. Несчастные калеки, которые не осознают собственного увечья.
Дора отрицательно мотнула головой.
— Нет. У нас ведь нет магии. Зато есть технологии.
Артефакт издавал едва слышное легкое жужжание. Дора смотрела на него с таким видом, словно перед ней было настоящее чудо. Технологии, тоже мне. Разве они могут подарить ощущение прикосновения к настоящему волшебству?
— Ваши технологии плохо вам помогают, — заметил я. — Войны никуда не делись, верно?
Дора кивнула. Артефакт чирикнул и свалился в ее подставленную ладонь.
— Везде свои проблемы, — сказала она. — И своя несправедливость. Меня не восстановили в институте. А от вас ушла жена. И нам не помогли ни магия, ни технологии. И вообще, у вас рабство есть.
С этим было сложно спорить. Я лишь кивнул, ощутив, как боль потери в очередной раз царапнула в груди. Я любил Ингу и был благодарен судьбе за эту любовь, но теперь уже ничего нельзя было исправить. Ничего.
И этой дерзкой иномирянке не стоило говорить об этом. Мои семейные отношения — не ее умишка дело.
— Мой развод тебя не касается, — сказал я так жестко, чтоб не оставлять возможности для превратных толкований. — Больше не упоминай о нем. Это понятно?
Дора снова посмотрела на меня с сочувствием. Она воспринимала меня как ребенка, который не мог ни ходить, ни есть самостоятельно, но при этом бунтует против того, кто кладет еду ему в рот.
Я не любил злиться. Злость всегда была для меня разрушительным чувством. Но сейчас она снова начинала кипеть во мне, и я не знал, что с этим делать.
Я признавал, что меня бросила любимая женщина. Ушла сразу же, как только я превратился в кусок мяса. И эта история моего крушения и слабости стала всеобщим достоянием. Весь Мир был в курсе, кто-то жалел меня, кто-то злорадствовал, и я прекрасно бы обошелся и без сочувствия, и без злобы.
Семейные дела Цетше всегда были семейными делами Цетше. А теперь в них сунула нос девчонка из другого мира.
— Я все поняла, милорд Мартин, — миролюбиво сказала Дора. — А сейчас вам пора вернуться в комнату.
Мне оставалось лишь подчиниться.
Глава 2
(Дора)
Да уж, похоже, мои неприятности только начинались.
Мартин из моего сна и Мартин, который сейчас угрюмо сидел в своей комнате, были двумя разными людьми, совершенно непохожими друг на друга. Мне приснился добрый, сильный и смелый человек — а наяву он оказался упрямым и капризным, и в нем не было ни следа ни доброты, ни силы.
Дикий помещик, который собирался выпороть меня на конюшне, вот и весь Мартин Цетше.
Я смотрела на него и не могла не вспоминать бабушку. Она очень любила меня до болезни, она заменила мне погибших родителей — и возненавидела какой-то страшной, запредельной ненавистью, когда слегла и лишилась рассудка. И мне хотелось закричать в лицо Мартину то же самое, что я когда-то все же закричала бабушке, измотанная ее злобой и непрерывной матерной бранью:
— Я сделаю для тебя все, что смогу! Но я не виновата в том, что жива и здорова, а ты нет! Я! Не! Виновата!
Мартин Цетше был неприятным типом — пусть и исключительно хорош собой, но и неприятен на редкость. Возможно, с другими людьми, особенно с теми, кого не подвело благородное происхождение, он вел себя более приветливо и сердечно, а я была всего лишь служанкой из другого мира, няней, которая должна была терпеливо кормить его с ложечки ради призрачного шанса все-таки попасть домой.
Когда я начинала думать о том, что, возможно, так и не сумею вернуться, по спине начинал бегать противный холодок, а в животе тянуло. Пусть Мартин пообещал, что он все-таки попробует отправить меня назад, это обещание могло остаться только словами. Если судить по моему опыту, то люди вроде господина Цетше как правило считали так: я своему слову хозяин — сам дал, сам назад возьму. Декан моего факультета, который прекрасно знал, почему я ушла, так и не восстановил меня, хотя прежде клялся, что восстановит. Когда дошло до дела, он предпочел забыть свои обещания и сделать вид, что ничего и не было…
И теперь мне придется с этим жить. Быть заботливой няней и терпеть чужие капризы и выходки, старательно скрывая слезы. Я не дома, я в чужом мире, я совершенно одна, и вряд ли сопротивление пойдет мне на пользу. Лучше быть милой и улыбчивой, чем нарываться на плети.
Краем уха я подслушала разговор двух служанок, натиравших перила воском. Они говорили о том, как в замке, что располагался за горами, взбунтовался раб-иномирянин — свежекупленный, только привезенный с рынка.
— И главное, такие дурные вещи кричал, — говорила одна из девушек. — Дескать, я глава… странное слово такое, кор-пора-тио, что ли.
— Это что еще за ужас? — поинтересовалась вторая, дотронувшись до сердца. Этот жест в Хаалии должен был отгонять нечистых духов.
— А то и значит, Марьянка, что сортиры чистить ему не по чину. Какие ему сортиры, когда у него пять тысяч душ в подчинении. Смекаешь?
Я невольно закусила губу от страха.
— Смекаю, — ответила Марьянка и предположила: — Плетей, небось, получил?
— Не. Повесили на стене.
Я едва не закричала. Тут со строптивцами разговор короткий, и мне не хотелось, чтоб в моем случае все закончилось петлей на замковой стене.
