Я не могу уснуть. Я не могу думать. Я не могу молчать. Мне некомфортно! Вы слышите меня?
МНЕ НЕКОМФОРТНО!
Всё повторяется… Круговой цикл моей жалкой жизни снова схватил меня в свою орбиту и крутит по кругу.
Крутить и крутить. И я как будто снова оказался на той жёсткой койке в душном купе.
В ту ночь я мчался в поезде со скоростью 120 километров в час где-то на окраине нашей великой страны. Я ворочался третий час к ряду, не в состоянии целиком отдаться глубокому сну. Простыня успела пропитаться потом, а своё одеяло я одолжил соседу — он быстро остывал.
Еще до наступления темноты мы с соседом приятно общались, употребляя всевозможные спиртные напитки. Прикид у него — огонь! Серая майка с изображением пухлой бабы, у которой бокал пива зажат между огромных сисек. Голубые треники. Серые носки. Он по-пацански ставит ногу на диван и протягивает мне пачку сигарет.
Мы сидим напротив друг друга. Между нами столик с металлической окантовкой, а за окном мелькают голые деревья и мёртвые поля, устланные белым снегом. Сосед своим внешним видом вызывает у меня мерзопакостные ощущения: он тощий, бледный, дерзкий, пахнущий древними носками и никотином, пропитавший все его зубы до коричневой желтизны.
— Куришь? — спрашивает он.
— Здесь нельзя.
— Что ты как маленький, — недовольно заявляет он, глядя на меня с хитрым прищуром.
Когда он кладёт свой щетинистый подбородок себе на колено, я вижу, как из его зияющей дырени между ног вываливается бледное яйцо, покрытое свалявшимися волосами. Он просовывает пальцы в дырку и слегка оттягивает клетчатые семейники, тем самым пряча свои причиндалы.
Мы чокаемся.
Я закидываю стакан, обжигаю себе глотку, и мой сосед уже не такой гадкий, как мне казалось вначале нашего знакомства. Он снова протягивает мне пачку, но тут же вспоминает мой ответ и деловито её отводит в сторону.
У нас на столе много закуски. Тут и солёные огурцы, тут и кислая капуста. Есть селёдка и шпроты в клюквенном соусе. Я закусываю всем поочерёдно.
Водка. Закуска. Повторить.
Стакан за стаканом.
Сосед зажимает сигарету губами — и меня это напрягает. Затем он встаёт, распахивает узкую форточку окна — и меня это уже парит. Прикуривает сигарету, делает тягу, выдыхает дым, часть которого возвращается в купе, и когда тонкие струйки затекают мне в лёгкие — меня это уже бесит!
— Здесь нельзя курить, — я спокоен, держу себя в руках.
— Не парься, — говорит он, — я всегда так делаю.
Может, мне действительно последовать его совету и перестать парится? Я сам хочу курить и с удовольствием припал бы сейчас губами к серому фильтру, но мои принципы не позволяют вот так брать и нарушать установленные правила. Какой я зануда! Я беру бутылку водки и наполняю два стакана. Два гранёных стакана, вздрагивающих на каждом стыке рельс.
Выбросив окурок, он возвращается на место. Когда он протягивает руку к стакану, я вижу пучок серых волос, вывалившихся из его подмыхи. Я не только их вижу, но и ощущаю. И запах никотина уже мне не кажется столь мерзким. Когда мы уже практически чокнулись, он вдруг говорит:
— Постой. Меня эта рыба уже заебала.
Это ты меня уже заебал своими вредными привычками, своей неопределённостью и, просто, своим несерьёзным отношением к гигиене! Мне хочется его придушить, вставить стакан ему в глотку, а внутрь стакана, как в вазу, напихать сигарет и наслаждаться видом прекрасного «букета», торчащего из раскрытых губ. Но пока он ковыряется в своей сумке, я делаю обжигающий глоток, закусываю селёдочкой, и мой сосед уже не кажется мне таким уж конченым мудаком.
Водка. Закуска. Повторить.
Стакан за стаканом.
— Да куда эта тупая пизда положила пачку⁈ — это так он ругает свою жену.
Пока мы ехали, он успел её вспомнить раз пятьдесят, и каждый раз недобрым словом. Он любит её, и любит своих детишек. А еще он любит свою любовницу и её детишек, которые, кстати, от него. У него два кошелька — один на каждую семью. И для него каждый кошелёк — отдельная жизнь, которой он не просто наслаждается, а получает кайф. Обалдеть! Я не могу и одну жизнь прожить правильно, как хочет моя мать, а тут оказывается, что есть люди, которые спокойно себе проживают несколько жизней, и всё, что для этого нужно — работать вахтой.
— Живём один раз, — говорил он тогда, — надо всё попробовать.
Выложив на потрескавшийся линолеум практически всё содержимое сумки, он облегчённо выдохнул. Выудил плоскую упаковку с надписью: «копчёный бекон». Взявшись за уголок упаковки зубами, открыл её, и достал тонкую полоску жирного мяса.
— Будь здоров! — говорит он, закидывает стакан и сразу же, словно птица кормит червячками своих птенчиков, поднимает руку над головой и опускает тонкую полоску мяса себе в глотку.
Бекон — вкусный и скрытый убийца. Когда вы его жуёте — по факту вы его не пережёвываете. Ваши зубы всего лишь мнут миллионы тонких прожилок, оставляя полоску мяса целой. И вот, когда ваш мозг уже думает, что пища готова к поглощению, вы допускаете роковую ошибку. Вы глотаете. Пытаетесь заглотить и давитесь.
Кашляете, пытаясь выгнать из себя застрявший кусок и снова давитесь.
Давитесь и давитесь.
Сосед покраснел. Задёргался. Своими граблями смахнул со стола стакан и пачку сигарет. Сам свалился на пол, но умудрился встать на колени. И кинуть на меня умоляющий взгляд.
Я, не проявляя никакого сожаления, наливаю себе стакан тёплой водки, цепляю вилкой кусочек холодной селёдки и говорю:
— Твоё здоровье!
— Гх-х… — отвечает он, засунув пальцы в рот.
Сам себе он точно не поможет, только с посторонней помощью можно вытащить застрявший кусок мяса. Я вижу, как от страха он кусает свои пальцы, которыми пытается вытащить ускользающий кусок бекона. Его глаза покрылись красной паутиной и уже начали закатываться за веки. Кожа на лбу посинела. Затряслись руки. Я поднимаю с пола пачку сигарет и прячу в карман.
— Гх-х… — говори он.
— Не парься, — отвечаю я, — я всегда так делаю.
На адреналиновой тяге он умудряется встать на ноги, залезть на стол и спрыгнуть на пол. Ну не долбаёб? И что вообще это был за пируэт?
За дверью, там, в коридоре, раздался тяжёлый топот. Что-то, стуча каблуками о мягкий ковёр, двинулось в нашу сторону.
Когда проводница распахнула дверь, я уже сидел возле соседа, делая вид, что помогаю. Она наклонилась, посмотрела на безжизненное тело. Затем посмотрела на меня.
— Что с ним? — спрашивает она.
— Подавился…
Она спрашивает:
— Он мёртв?
— Он мёртв.
Проводница тогда сказала, что так бывает. На каждый сотый маршрут кто-нибудь да умирает. Это у неё такая статистика, типа — сто к одному.
— Как правило, — говорит она, — случается инсульт. Бывает остановка сердца. Как правило, все смерти неожиданные. Как по щелчку пальцев. Щёлк — и нет человека. Щёлк — и вот он валяется на полу, синий, остывающий, и все узнают, что у него было две семьи. Тайна всегда становится явной. Факт.
А потом, она еще сказала, что ничего страшного, но вам (то есть мне и моему мёртвому соседу) придётся вместе доехать до конца маршрута.
Я выпучил глазки и охуел. И даже пол литра влитой в меня водки не дали мне спокойно принять эту чудовищную новость. Может мне еще с ним рядом лечь?
— Вместе? — спрашиваю я, не скрывая полного охуевания.
— А что вы хотели?
До конца маршрута еще где-то сутки. Сутки, мать вашу! Сутки. И всё, что мне сейчас хочется — ехать с живыми людьми. И этой пухлой проводнице я так и говорю:
— Я хочу ехать среди живых людей!
— У нас нет свободных мест, — говорит она, пропихивая свой зад в купе.
Затем закрывает за собой дверь и говорит:
— И я буду вам очень любезна, если вы не будете про этот инцидент распространяться.
— Но это неправильно…
— Поймите, если мы сделаем остановку, запросим наряд полиции, скорой помощи — пройдёт время. А для нас время это не только деньги, но и имидж.
