— И что? — спрашиваю я.
— Поймите, — она поправляет на шее белый платочек, неумело скрывающий её третий подбородок, — если остановим наш поезд — остановятся другие, едущие за нами.
Мой сосед всего лишь хотел закусить водку чёртовым куском сала!
— Если остановятся десять поездов, — она цинично продолжает мне рассказывать про убытки, которые понесёт железнодорожная компания, если они решат «избавиться» от тела, — сдвинется график. Если сдвинется график — фирма понесёт убытки, имиджевые потери.
— Но он умер!
Она поправляет серую пилотку на своём чёрном кусте волос, блестящего от десятка слоёв лака, и говорит:
— Формально, пока поезд едет, ваш сосед жив.
— Но он мёртв! Или вы хотите сказать, что я могу сесть и продолжить с ним выпивать?
— Формально.
И вы знаете, после того как она помогла мне уложить моего соседа на его койку, после того, как она принесла накрахмаленные простынь и пододеяльник, которыми я накрыл своего соседа, формально я продолжил с ним выпивать.
Но ночью мне так было неудобно лежать на своей твёрдой постели, что я решил поменяться местами с соседом. Я переложил его на своё влажное от пота бельё и улёгся спать на его место. И сейчас я думаю, что мне стоит поступить так же. Да и нечем тут мне питаться. Я могу, конечно, начать жрать мозги бедной девчонки, но какая мне от этого польза, когда я могу поселиться в тёплых кишках и жить там, не причиняя вреда организму.
Струясь как ручеёк, я ползу по шершавой кости в сторону глаза. Ползу медленно, стараясь сохранить связь с мозгом. Ползу, оставляя за собой густой след молофьи, при помощи которой та самая связь и существует. Своей тонкой головой нащупываю тугой узловатый тросик. Наматываюсь на него. И ползу вперёд, впихивая своё утончённое тельце в узкий проход, ведущий прямиком к глазу. Я словно врываюсь в туннель метро, сидя в пустом вагоне, после того как заснул и уехал в депо. Я как ребёнок, что прыгнул в водяную горку и радостно понёсся в объятия темноты, но дух захватило с такой силой, что я описался и зарыдал.
Я упираюсь в слизистую глаза. Ползу по влажному шарику, огибаю его, и чем ближе я к свободе, тем сильнее окружающие меня мышцы давят на моё тельце. Они давят с такой силой, что я ощущаю пульсацию крови в венах. Я ощущаю боль и дискомфорт. Но не смотря на всё, у меня получается протиснуться сквозь веки, нащупать влажный слезный канал, и уже от него, вдоль носа, я подползаю к губам, оставляя за собой блестящий узкий след. Связь с девичьим сознанием есть, но она хрупкая, и в любой момент может оборваться.
Передо мной распахиваются губы как врата. За ними белые зубы, розовый язык. Повсюду слюни, но меня они не пугает! Наоборот! Я целиком проваливаюсь в рот и, искупавшись в луже густой слюны, проскальзываю в глотку. Затем в пищевод (главное не попасть в гортань).
В желудке — еще не успевавшая целиком перевариться пища. Кислота. И спустя несколько секунд — моя молофья. Я уже в нескольких шагах от дома. Я так устал. Мне хочется поскорее залезть в кишки, укутаться тёплым одеялом мягких фекалий и быстро провалиться в сон. Но моим мечтам не суждено сбыться. Твою мать! Опять!
Как только я испустил молофью, обрёл полный контроль над разумом девчонки, — в ту же секунду я слышу:
— Червячок!
Бля, меня спалили!
Открыв глаза, я вижу возле себя ошарашенного Отто, смотрящего на меня с широко раскрытыми глазами. Какого хрена! Я так и говорю:
— Какого хрена! Ты что, подглядываешь за мной?
Он начал мямлить и оправдываться, как подросток, пойманный своей мамашей за онанизмом. Одеяло валялось на полу, и я уже начал представлять: что-то он там разглядывал, но тут же расслабился, увидев белую повязку, окутавшую мою грудь.
— Ах ты засранец!
Я хватаю его за шею, спрыгиваю с кровати, и мы вместе валимся на пол. Чуть придушив его, спрашиваю:
— Ты что, дрочил, глядя на меня?
— Он хрипит, хватает меня за руки, пробует их отвезти в сторону, но не тут-то было, хватка у меня железная.
— Я… — произносит он, задыхаясь, — я…
— Что: Я? Ты дрочил?
— Я ничего не делал… меня отец послал тебя разбудить…
— Никакого червячка ты не видел! Понял меня?
— Но я видел, как из твоего глаза…
— Нихуя ты не видел! — и встряхиваю его, хорошенько, чтоб выбить всё дерьмо, что успело скопиться в его голове. — Понял?
— Но червячок…
Блядь! Тупой пиздюк!
— Ты ничего не видел, это была сопля, длинная!
— Но она из глаза…
Мне хочется его отпиздить, врезать как следует, вырвать язык! Так, стоп, это уже перебор…
— Отто, — говорю я спокойно, — тебе показалось. Нет никакого «червячка»! Хорошо?
Он открыл рот и прохрипел: хорошо.
— Ну, вот и славно.
Я медленно слезаю с него, но в этот момент дверь в комнату открывается. Отец Отто!
— Что случилось? — спрашивает он. — Я слышал шум. Отто, ты почему лежишь на полу?
— Мы играли, — улыбнувшись, я начинаю сочинять очередную небылицу. — Играли в слона.
— Играли в слона… это что еще за чудо?
Отец Отто явно удивлён. Видимо, они не то чтобы не видели ни разу слона, но даже и не слышали о таком звере.
— Это не «чудо», а игра, и Отто в ней победил меня. Верно, шкет?
Я протягиваю ему руку. Он хватает меня за ладонь и начинает подниматься.
— Победил, — он напуган, растерян, но, посмотрев на меня, добавляет: — Победил её, пап. Я победил!
— Ладно, Отто, пойдём. Инге нужно одеться, — он перевел взгляд на меня, и с присущей отцовской теплотой говорит: — Твои грязные вещи мать забрала в стирку. Но у неё для тебя приятный презент. На стуле найдёшь одно из её любимых платьев. Ну, когда она была молода… Одевайся и мы ждём тебя. Завтрак стынет.
Они вышли из комнаты, а в голове у меня только и крутиться — платье-платье-платье. Блядь, да какого хера! Еще и платье носить? Я подбежал к стулу, осмотрелся. Ничего! Вещей моих нет! Только грёбаное платье, которое я быстро скинул на пол. На мне белая повязка вместо лифчика, и трусы. И в таком виде даже мне будет стыдно выйти на люди. Ну что же, платье так платье.
Подняв с пола платье, я примерил его к своему телу. В голове всплыли образы музыкальных кумиров, позволявших себе на концертах выходить в подобных вещах. Они были крутые, но только до тех пор, пока не вышибали себе мозги или не отправлялись в бесконечный сон после очередной передозировки наркоты. Слабаки! Я вот смог устоять! Встать на подоконник и устоять! Может, я и не рок звезда, но это платье — белое, облегающее, доходящее до колен, с двумя тонкими лямками, — было мне к лицу. Однозначно, при первой возможности, я его сменю.
Одевшись, я выхожу в кухню. Запах горячей еды сразу же сводит меня с ума. В кишках совсем нет еды, а та, что переваривается в желудке, не сможет нас прокормить. У меня закружилась голова, тело охватила еле заметная судорога, словно у меня поднялся сахар, и, если я немедленно не сделаю укол инсулина — упаду в обморок.
— Инга, присаживайся, — увидев мою растерянность, мать вежливо приглашает меня за стол.
Отец поставил рядом с Отто стул и указал мне на него рукой. Круто, у меня будет офигенная компания! Я хочу жрать, пить, и меня никто не остановит!
Я ныряю за стол. Хватаю ложку и вижу в тарелке кашу. Настроение моё быстро опустилось, как хер при виде ляжки сморщенной старушки, но ничего страшного, и это сойдёт.
Только я успеваю пару ложек сунуть себе в рот, как отец спрашивает:
— И как ты собралась искать Роже?
С полным ртом я отвечаю:
— Пока не знаю. Пойду по дороге, следом за «Кровокожами», а там тропинка приведёт куда надо.
Мать не выдерживает и начинает истереть:
— Но ты можешь заблудиться, потеряться! Дикие звери…
Блядь, можно мне спокойно поесть? Пожалуйста, заткнитесь! Дайте мне пожрать!
— Она не заблудится, — говорит отец, — лес — её второй дом. Правда? — и смотрит на меня.
Заебали…
— Правда! — и кусочки каши вываливаются из моего рта.
