Мои ребята уже вваливались в коридор следом за мной. Завязалась короткая, яростная схватка. Звон стали, крики, хрипы. Я действовал почти на автомате, полагаясь на рефлексы и подсказки нейросети. Парировал удар шпаги, сам нанес выпад — короткий, точный. Еще один противник остался позади.
Схватка стремительно перемещалась вглубь дворца. Пираты, опьяненные первой кровью и близостью добычи, врывались в комнаты, залы, сметая все на своем пути. Грохот выстрелов и лязг оружия эхом разносились по всему зданию, смешиваясь с треском ломаемой мебели и воплями. Это уже не был бой, это была резня, хаотичная и беспощадная. Коридоры и лестницы превратились в арену для десятков мелких стычек. Где-то слышался победный клич, где-то — предсмертный стон. Я пробивался вперед, к центру дворца, где, по моим расчетам, должен был находиться губернатор. Вежа непрерывно сканировала пространство, предупреждая о засадах, указывая на уязвимые точки в обороне испанцев. Без нее в этом лабиринте роскоши и смерти было бы куда сложнее. По пути мне то и дело попадались мои парни, отчаянно рубившиеся с испанскими гвардейцами. Кто-то махал мне рукой, кто-то просто скалился в кровавой ухмылке и продолжал свое дело. Бой закипел с новой, еще большей силой, перекатываясь из зала в зал, с этажа на этаж.
Я уже не считал, сколько раз мне пришлось перезаряжать пистолеты или отбивать вражеские клинки. Копоть и пот заливали глаза, руки гудели от напряжения, но азарт боя подхлестывал, гнал вперед. С каждым новым коридором, с каждой новой комнатой, превращенной в арену для смертельной схватки, мы приближались к цели. Вежа в голове работала четко, как хронометр, отсекая лишние эмоции, оставляя лишь голую тактику и анализ угроз. «Двое слева, за колонной. Один с аркебузой у окна. Осторожно, граната!» — ее бесстрастный голос был лучшим проводником в этом аду.
Наконец, после очередной короткой, но яростной стычки в широком, богато украшенном холле, где на полу уже валялись тела и гвардейцев, и моих парней, мы вышибли массивные резные двери и ворвались в то, что, несомненно, было главным залом резиденции.
Помещение оказалось огромным, с высоким сводчатым потолком, расписанным фресками, с огромными окнами, выходившими на площадь (теперь уже забитыми и забаррикадированными изнутри), и увешанным гобеленами стенами. В центре, на небольшом возвышении, стояли враги.
Губернатор Гусман, собственной персоной. Седой, как лунь, но спину держал прямо, словно аршин проглотил. В руке, несмотря на возраст, он сжимал длинную, тонкую шпагу, и смотрел на нас с ледяным спокойствием обреченного, но не сломленного человека. Рядом с ним, чуть впереди, стоял Педро. Его левая рука была наспех перевязана окровавленной тряпкой — видимо, получил свое в одной из предыдущих стычек, но правая сжимала эфес рапиры так, что побелели костяшки. Глаза его метали молнии в мою сторону.
Узнал, гад. Ну что ж, взаимно.
За их спинами, образовав некое подобие последней линии обороны, выстроился десяток гвардейцев в начищенных кирасах и шлемах, с мушкетами наизготовку. Эти ребята явно были элитой, последним резервом губернатора, и сдаваться без боя не собирались.
— Вот и все, господа, — произнес я, стараясь, чтобы голос звучал ровно, хотя сердце колотилось как бешеное. — Дальше пути нет.
За моей спиной уже толпились мои пираты, человек пятнадцать самых отчаянных, тех, кто прорвался со мной. Их лица были перемазаны кровью и пороховой гарью, одежда порвана, но в глазах горел огонь предвкушения решающей схватки.
Педро не стал дожидаться приглашения. С яростным ревом, в котором смешались ненависть и отчаяние, он бросился на меня. Его рапира сверкнула в тусклом свете, проникавшем сквозь щели в баррикадах.
— За все ответишь, собака! — выдохнул он, делая выпад.
Я отступил на полшага, отводя его клинок своей шпагой. Искры посыпались от столкновения стали. Педро был быстр и техничен, ярость придавала ему сил. Но я тоже не вчера родился, да и навыки от нейросети давали неоценимое преимущество. Наша короткая дуэль была похожа на смертельный танец, лязг клинков, резкие выпады, уходы, финты. Я видел каждое его движение. Он дрался, как раненый зверь, а я — как хирург, хладнокровно и расчетливо.
В какой-то момент он слишком раскрылся, пытаясь достать меня сложным уколом. Этого мгновения мне хватило. Моя шпага скользнула по его клинку и чиркнула по предплечью правой руки. Неглубоко, но достаточно, чтобы он ослабил хватку. Рапира со звоном упала на мраморный пол. Педро отшатнулся, схватившись за раненую руку, на его лице отразилась смесь боли и бессильной злобы.
Пока мы с Педро выясняли отношения, мои парни и подоспевшие пираты Моргана, которые ввалились в зал следом за нами, уже сцепились с гвардейцами. Зал наполнился грохотом выстрелов, звоном стали, криками и стонами. Гвардейцы дрались храбро, но их было слишком мало. Пираты, разъяренные долгим штурмом и потерями, были безжалостны. Через пару минут все было кончено. Последний гвардеец свалился на пол, пронзенный несколькими клинками.
Губернатор Гусман остался один. Он стоял на своем возвышении, окруженный десятками мрачных, тяжело дышащих пиратов, и его шпага все еще была направлена вперед, хотя рука его заметно дрожала. Он обвел взглядом зал: трупы его верных гвардейцев, раненого, обезоруженного племянника, и нас — победителей, залитых чужой и своей кровью.
Губернатор не смотрел на меня. Его отсутствующий взгляд медленно блуждал по залу — по телам его верных гвардейцев, безжизненно распластанных на дорогих, забрызганных кровью восточных коврах, по своему племяннику Педро. Тот сидел на полу, привалившись к резной ножке массивного стола, прижимая обеими руками раненое предплечье и глядя на меня с бессильной, почти детской яростью.
Я медленно опустил свою шпагу. Лезвие было покрыто свежими зазубринами, рука, сжимавшая эфес, ощутимо гудела от напряжения, но это была приятная, правильная усталость — усталость человека, только что вышедшего победителем из смертельной схватки.
— Довольно крови, Гусман, — мой голос прозвучал в наступившей мертвой тишине неожиданно громко, но без малейших триумфальных ноток. Скорее, как спокойная, почти бесстрастная констатация очевидного факта. — Город пал. Ваши солдаты, кто еще остался жив, мертвы или пленены. Дальнейшее сопротивление абсолютно бессмысленно. Сдавайтесь.
Я не пытался угрожать, не собирался уговаривать. Я просто предлагал ему единственный разумный, единственно возможный в сложившейся ситуации выход. Мне совершенно не нужна была его смерть, если только он сам не вынудит меня на этот шаг. Живой губернатор, даже плененный и лишенный власти, мог оказаться гораздо полезнее мертвого. Да и кровавая бойня, откровенно говоря, порядком надоела. Хотелось уже какой-то определенности.
Он медленно, словно нехотя, перевел взгляд на меня. Он мог бы, конечно, умереть здесь, с оружием в руках, как подобает гордому испанскому идальго. Возможно, в глубине души он даже хотел этого — такой финал мог показаться ему более достойным. Но что бы это изменило по существу? Только добавило бы еще одно бездыханное тело к уже имеющимся, да отняло бы у меня несколько драгоценных минут.
Мои парни затаив дыхание, ожидали. Атмосфера в зале была наэлектризована до предела. Каждый мускул на их телах был напряжен. Они были готовы к любому его движению, к любому последнему, отчаянному акту неповиновения. Но Гусман не двигался. Он просто смотрел, и в этом его долгом, тяжелом взгляде читалась вся невыносимая тяжесть принятого, выстраданного решения.
Прошло несколько бесконечно долгих секунд. Казалось, само время замерло в этом зале, наполненном смертью. Затем он тяжело, прерывисто вздохнул. Этот вздох, казалось, вместил в себя всю боль, все унижение и всю горечь проигравшего правителя, всю неподъемную ответственность за павший по его вине город. Его плечи, до этого момента гордо и упрямо расправленные, как-то сразу заметно опустились, ссутулились. Он медленно, очень медленно, словно рука весила тонну, поднял кисть со шпагой, посмотрел на отполированное до блеска лезвие, словно прощаясь с ним навсегда, и затем его пальцы разжались.
