Вспоминаю о ком-либо хорошее — и он загорается, словно светлячок в ночном Злобнолесу. Светлячок — сигнал: здесь есть жизнь, свет и любовь.
И я верю светлячкам, а не Чёрной Злобе.
Вон они передо мной — целый млечный путь. Пойти по которому — значит, выйти к сияющему чертогу истины.
И я иду, несусь.
Сильная и бесстрашная.
Моя кожа бела и сияет.
Мраку не замарать её.
Глава 19, в которой я имела возможность…
— Убери! Ненавижу сказки!
Рыжеволосая девочка отшвыривает толстую книгу с цветными картинками. Книга падает корешком вверх — домиком, в который можно улизнуть от детских страхов. Спрятаться в уютных историях. Затеряться в пёстрой толпе сказочных героев и знать — ни один кошмар тебя здесь не найдёт.
Девочка тоже когда-то в это верила. А потом — сказки предали её. В них, оказывается, нельзя укрыться от тоски и боли.
Полноватая женщина с мягким добрым лицом со вздохом поднимает книгу и кладёт её на дубовый стол.
Присаживается на кровать к девочке, раскрывает объятия:
— Лидия, малышка, иди сюда.
Девочка упрямо мотает рыжей шевелюрой.
— Нет, — говорит она и поджимает пухлую губку, — уходи! Ты тоже обманщица, как и сказки.
Женщина печально качает головой. Ей нечем опровергнуть обвинения дочери. Ведь она сама обещала малышке: всё будет хорошо, надо только верить, и быть доброй девочкой. И сказка обязательно придёт.
Две недели назад Лидии исполнилось семь.
Она весь свой день рождения провела у окна — ждала фею. Ведь к хорошим послушным девочкам всегда прилетают феи и дарят им волшебные подарки. Лидия же не ждала подарков для себя. У неё было только одно желание — чтобы папа вернулся. Нет, он вроде тут, мама каждый день обмывает его, одевает в чистое и сажает в любимое кресло у камина. Но глаза у отца — там, где-то, а с ними и душа. Упорхнула и оставила лишь оболочку.
Лидия считала, что это она виновата в папиной болезни.
Ведь, говорили, папа стал таким в тот день, когда она родилась.
Он ждал сына, чтобы передать свой дар.
А родилась дочь.
Поэтому Лидия всегда изо всех сил старалась быть хорошей. Всегда помогала по дому, сколько могла в своём возрасте, вежливо отвечала старшим, никогда не обижала младших, старалась отогреть и накормить несчастных и обиженных.
Хорошая добрая девочка.
Сердобольные соседки звали её рыжим солнышком и норовили угостить крендельком или леденцом.
У Лидии были все основания, чтобы к ней пришла фея.
Девочка ждала крылатую вестницу волшебства, даже к пирогу не прикоснулась. Зажмуривала глаза, надеясь, что, открыв их, обязательно узрит фею. Но та так и не появилась.
Лидия проплакала всю ночь, а наутро вышла к столу строгой и повзрослевшей.
— Фей не существует, — сказала она тогда, едва отхлебнув ложку гречневой каши на молоке. — И больше не читай мне сказки.
Но женщина упрямо пыталась вновь и вновь. В результате и получила сегодняшнюю вспышку.
— … Нельзя так, — мягко говорит женщина. — Книги не виноваты. И ты не виновата. Отец твой серьёзно болен. Но он поправится. Нужно просто верить.
— Снова врёшь! — девочка соскакивает с кровати, сжимает кулачки, рыжие брови смешно хмурятся, а в больших серых глазах набухают слёзы. — Верить, верить, верить! Заладила! Не хочу ни во что больше верить. Всё неправда!
— Деточка, — разводит руками женщина, совсем истратившая аргументы и не знающая, что теперь делать, — нельзя так. Нельзя.
— А врать можно?
Женщина ранено улыбается.
— Я лишь хотела, как лучше. Чтобы у тебя было детство. Как у всех.
— Но я ведь не все, да? Я не оправдала ожиданий. У меня нет фантазии? Так? Почему ты молчишь? — Лидия кричит, захлёбываясь рыданиями.
И женщина не понимает, как утешить её.
Только и повторяет мысленно: «Ах, Христиан, Христиан. Как ты мог бросить меня?»
А Лидия, меж тем, бледнеет, волосы её — задорные кудряшки — распрямляются и чернеют, словно испачкались в саже. Лицо заостряется и становится злым.
— Я ненавижу тебя, старая врунья, — говорит преобразившаяся вдруг малышка и тянет руки к ножу для разрезания страниц. — Ты хотела сделать как лучше, а украла моё детство. Мою веру в сказки. Ты насмехалась надо мной.
— Что ты, доченька, — испугано бормочет женщина, отодвигаясь по кровати к стене, — я всегда старалась тебя уберечь от всего плохого.
— Снова врёшь! — девочка берёт нож и плотно сжимает костяную рукоять. — Ты не хотела, чтобы проснулась моя сила. Мой истинный дар. Подарок моей крёстной. Так ведь?
Лидия усмехается недобро и хищно, совсем не по-детски. Заносит нож над грудью испуганной женщины, отпрянувшей к стене. Но та всё ещё, несмотря на страх, пытается переубедить, достучаться до дочери:
— Болотная Ведьма тебе не крёстная. Она незваной явилась на твои крестины и прокляла, а не наградила. Она отняла твою фантазию, не я.
Полное лицо женщины куксится, губы начинаю трястись.
— Ты клевещешь на крёстную, гадкая! — вскрикивает девочка, и волосы её, взметнувшись вверх, встают вокруг головы тёмной острой короной. Рот кривится в хищной усмешке, нож опускается на высокую грудь женщины.
Крик переходит во всхлип, кровь обрызгивает белую рубаху и страницы лежащей неподалёку книги. Те темнеют, будто их лизнул огонь. Обложка корёжится.
Сказки умирают.
А Чёрная Злоба, обрётшая плоть, плотнее перехватывает нож и идёт туда, где бездушным изваянием застыл в кресле у камина последний сказочник — немой, глухой и слепой.
* * *
Выныриваю из видения, как из проруби, куда меня окунули головой и долго держали. Хватаю ртом воздух, грудь ходуном ходит.
А Чёрная Злоба щурится и щерится.
— Узнала?
— Узнала, — соглашаюсь я. — И мне тебя жаль.
Она смеётся мне в лицо, а кажется, будто сечёт ледяной крошкой.
— Посмотрим, кто пожалеет тебя, когда я оторву тебе крылья?!
На миг мне становится так страшно, как никогда раньше. Но прежде, чем успеваю утонуть в страхе, вперёд выступает кудесник.
— Ты её и пальцем не тронешь, — говорит он уверенно и строго, закрывая меня собой. И с рук его, змеясь, соскакивают длинные плети, похожие на узловатые корни старого дерева.
— Тебе меня не одолеть! — нагло заявляет Чёрная Злоба и, взмахнув чёрным рукавом платья, оборачивается огромной хищной птицей и взмывает под потолок. Но до того, как взметнуться за ней, кудесник командует:
— Разбуди их!
И я понимаю, о ком он. В мыслях вижу замок, оплетённый тёрном. И это нервирует ещё больше.
Я ненавижу проклятие вечного сна. Потому что по канону оно снимается лишь П.И.Л. Но я же не могу любить всех, чтобы их перецеловать и разбудить. Вообще тот единственный, кого я бы хотела целовать, вон, бьётся сейчас, бедный, с Чёрной Злобой.
Обвожу взглядом зал: нужно найти того, кто мне по-настоящему дорог и… с кем безобиднее всего… ну, в общем целоваться.
Злобинда не подходит.
Галет тем более.
Девочки отпадают сразу.
Хмурус. О, нет! Пусть мне сначала откусят голову!
Иолара. Она так и застыла со скалкой в руках в погоне за…
…Мурчелло!
Конечно же, он!
Вредный, пушистый и очень дорогой мне.
К тому же в его рогатой голове всегда полно идей. А ещё он взломщик и прощелыга. В общем, союзник что надо. Вон как улепётывал от Иолары, когда зал накрыло это одеревенение.
Сверху доносится шум боя, и падают красные капли.
Кровь! У Злобы наверняка чёрная. Значит…
…кудесник!
Любимый мой!
Чувствую, как сердце пропускает удар. Дышать становится тяжело. Страшно поднять глаза и посмотреть, что там творится. Потому что боюсь увидеть его раненным. Не выдержу! Влезу и всё испорчу. А это ещё не моя битва. Пока не моя!
Давай, Айсель, буди уже этого кота, говорю себе, наклоняюсь и чмокаю Мурчелло в розовый носик.
Мяв-кун тут же оживает, изумлённо хлопает радужными глазами и продолжает оборвавший вопль:
