— Нет, это уму непостижимо! — пробормотала она, — Как так можно?
— Вы можете всё, Изольда Мстиславовна, — доверительно сказал я и улыбнулся одной из своих самых располагающих улыбок.
— Ты наглец, Муля! — возмущённо фыркнула она и сердито добавила, — я не буду этим заниматься. Уходи! Уходи сейчас же!
— Я не уйду, пока вы не поможете уговорить Ивана Григорьевича, — настойчиво ответил я, и в этот момент дверь распахнулась, и в коридоре появился сам Большаков.
Он был в несвежей рубашке с по-домашнему закатанными рукавами и без галстука. Волосы всклокочены, а на подбородке начала пробиваться щетина. Весь вид его был недобрым:
— О чём нужно уговорить Ивана Григорьевича? — спросил он и тон его не предвещал ничего хорошего.
Обнаружив за дверью меня, он моментально побагровел:
— Бубнов! Где ты был весь день⁈ Почему не выполнил моё указание⁈ Я тебе что, твою мать, велел сделать⁈ — и он принялся орать на меня, совсем не подбирая выражений.
Я стоял и молча слушал.
Изольда Мстиславовна, вся аж побелела и продолжала держаться за сердце. Казалось, она вот-вот упадёт в обморок.
— А это что ещё такое⁈ — вдруг осёкся Большаков и вытаращился на горшок с экзотическим цветком чёрной летучей мыши в руках у секретаря.
— А это взятка, — ответил я простодушным голосом, — я хотел через Изольду Мстиславовну уговорить вас.
— Что-о-о-о-о?!! — на Большакова было страшно смотреть.
И он опять принялся орать.
Лицо Изольды Мстиславовны приняло зеленоватый оттенок и пошло пятнами.
Когда Большаков чуть иссяк и начал повторяться по третьему кругу, я сказал миролюбивым голосом:
— Иван Григорьевич, не надо так кричать. Вы пугаете Изольду Мстиславовну. А ведь она здесь вообще ни при чём.
От такой моей наглости, или же от того, что я молвил это совершенно спокойным тоном, глаза у Большакова чуть не вылезли из орбит. Он сейчас напоминал выброшенную на берег рыбу.
Вот только мне было совсем не смешно.
Потому что именно в эту минуту решалось всё.
Поэтому я сказал:
— Я хотел уговорить Изольду Мстиславовну уговорить вас пойти прямо сегодня с утра к Сталину. И доложить советско-югославский проект, как идею Комитета по делам искусств СССР.
Большаков побагровел ещё сильнее, уши его запылали:
— Я же кому сказал, отдать всё Александрову⁈ Ты покинул рабочее место! Самовольно! К тебе домой приходили люди из Института философии, так ты им что, не отдал⁈
На него сейчас было страшно смотреть.
Изольда Мстиславовна взглянула на него, что-то слабо пискнула и унеслась обратно в кабинет.
А я остался лицом к лицу с бушующим торнадо. Большаков орал, брызгая слюной, а я стоял, смотрел и понимал, что на этом всё. Точка. Судя по его позиции, ничего у меня не вышло, и я только что потерпел самое сокрушительное в обеих жизнях поражение.
Возможно, оно будет стоить мне свободы или даже жизни.
Так что терять мне уже было нечего. Поэтому я опять сказал:
— Конечно, не отдал. С чего это я должен свой труд, свою идею, отдавать непонятно кому?
— Да кто ты такой⁈ — вызверился Большаков, — да ты хоть понимаешь, утконос недоделанный, что ты натворил⁈ Да ты же нас всех под монастырь только что подвёл… да ты…
И он опять завёлся.
А я понял, что всё, что я до этого делал — ушло насмарку. Поэтому в сердцах выпалил:
— Да, цветок летучей мыши — мотивация не самая лучшая. Надо было Раневскую лучше взять.
От таких моих слов Большаков сбился, как-то сдавленно охнул и вдруг ка-а-ак заржёт.
Вот да. Реально. Как конь заржал.
Он стоял и смеялся так, что аж слёзы на глазах выступили.
Изольда Мстиславовна, которая выбежала в коридор со стаканом чего-то крайне вонючего, вроде как валерьянки, изумлённо уставилась на меня:
— Что происходит?
Я пожал плечами и кивнул на Большакова:
— Иван Григорьевич выражает скепсис по поводу успеха советско-югославского проекта.
— О-о-ох… — Большаков, отсмеявшись, принялся вытирать выступившие на глазах слёзы.
А мы с Изольдой Мстиславовной стояли и ждали, пока Большой Босс придёт в себя. Она держала стакан с валерьянкой, а я — горшок с цветком летучей мыши, больше напоминающим не цветок, а гигантского гипертрофированного таракана.
— Где документы? — отсмеявшись, буркнул Большаков. — Давай сюда.
Гроза явно миновала, он уже не злился и разговор принял деловой тон. Однако направление данного разговора меня не устраивало. Поэтому я сказал:
— Не дам, — и отрицательно покачал головой; и от этого моего покачивания тараканьи усики цветка летучей мыши начали покачиваться вместе со мной.
Вот так мы и стояли в коридоре, и покачивались.
— Не дури, Бубнов, — усталым голосом сказал Большаков. — Я, конечно, оценил твои бойцовские качества. Но сейчас не место и не время. Давай сюда!
— Иван Григорьевич, — ответил я, — я не понимаю, зачем отдавать проект Александрову, чтобы он доложил его Сталину, если вы можете сделать это всё намного лучше⁈
— Потому что я не хочу связываться с Александровым из-за ерунды! — опять взревел Большаков, — мало мне его интриг и обвинений, так ещё из-за такой херни опять начнётся…
— Мой проект — не ерунда! И не херня! — возмутился я, а Изольда Мстиславовна сердито дёрнула меня за рукав и отобрала цветок.
— Муля, — устало потёр виски Большаков и тихо сказал, понизив голос почти до шёпота, — по сравнению с тем, что Александров творит, твой несчастный проект — это самая что ни на есть ерунда и херня…
— Иван Григорьевич, — твёрдо сказал я, — этот проект в будущем принесёт такие доходы и преференции, что мало кому и снилось!
— Я же не спорю, — вздохнул Большаков, — но это будет когда-то, в будущем. До которого мы можем и не дотянуть. Понимаешь?
Я понимал, но отдавать проект всё равно не собирался. Поэтому предпринял последнюю попытку:
— Давайте так. Вы сегодня с утра докладываете мой проект Сталину. Чтобы он остался нам. А я буквально за месяц уничтожу Александрова.
— Нет, Муля, — поморщился Большаков, — даже не думай. Убийство — не наш метод.
— Никого убивать я не буду. Я полностью уничтожу его репутацию, Иван Григорьевич, — твёрдо пообещал я. — Причём так, что там камня на камне не останется. Ни у него, ни у его шайки. Разотру их всех. Его даже дворником после этого не возьмут.
— Как? — глаза Большакова заинтересованно блеснули, он аж подался вперёд.
Рассказывать ему мой план я не собирался. Но и не сказать ничего тоже было нельзя. Поэтому, чтобы не быть голословным, я сказал:
— Вы же, наверное, знаете, что я из семьи нескольких поколений учёных?
Большаков кинул и с недоумением посмотрел на меня:
— Да, я читал твоё дело.
— А среди учёных секретов друг от друга мало… — и я с загадочным видом умолк.
— Ах, вот как… — пробормотал Большаков, зачем-то посмотрел на потолок, а потом уже на меня, — А если не получится?
— Сто процентов получится, — пообещал я. — Информация стопроцентная. Мне только нужно время, чтобы компромат собрать. Ну, чтобы он не отвертелся. Я несколько актёров подключил. Будем ловить «на живца».
Лицо Большакова приобрело заинтересованное выражение, даже Изольда Мстиславовна насторожила уши. Поэтому я сказал категорическим тоном:
— Но сейчас я ничего рассказывать не буду, Иван Григорьевич. Вдруг что-то сорвётся, а так вы вообще не в курсе были. Расскажу потом. Обещаю.
— Ты думаешь, может сорваться? — поморщился Большаков.
— Нет, я так не думаю, — покачал головой я, — но и исключать вероятность не надо.
Большаков умолк. По его лицу было видно, что внутри него шла нешуточная борьба. Я стоял и молча ждал. А внутри меня всё аж бурлило. От результата его раздумий зависело всё.
Наконец, я не выдержал и перевёл красноречивый взгляд на Изольду Мстиславовну.
Она нахмурилась и сделала вид, что она здесь вообще случайно оказалась.
Тогда я многозначительно посмотрел на цветок летучей мыши и криво усмехнулся. Изольда Мстиславовна заволновалась. Я опять криво усмехнулся, ещё даже более криво, чем в первый раз, и ещё более многозначительно.
