— Ну давай же! Раскрывай! — не выдержала Валентина.
Все остальные сидели, затаив дыхание.
Я разорвал конверт и вытащил записку. Там, аккуратным каллиграфическим почерком было написано:
«Всё прошло удачно. Приходи сегодня в то же самое время. И подпись — кориантес».
Глава 14
Я снова иду по знакомым ночным коридорам. Но в этот раз на моём лице появляется улыбка. Которую я усилием воли сгоняю — не время ещё, не время.
Картонный воротничок рубашки безжалостно впивается в мою шею: Дуся, зараза, не стала даже слушать меня, накрахмалила самую лучшую рубашку и выгладила праздничный костюм. Чувствую я себя при этом капустой, которую впихнули в узкую картонную коробку. Нет, можно было, конечно поругаться с нею и потребовать мой привычный костюм, в котором я всегда хожу на работу. И она бы не посмела отказать мне. Но потом опять же тихая война начнётся: все эти морковные пудинги и манные каши комочками вместо котлет и прочей нормальной еды. Нет уж, лучше потерплю в этой отвратительной накрахмаленной броне. Всего-то один вечер только.
Прижимая к груди коробку с пирожками, ватрушками и ещё чем-то одуряюще ароматным (опять Дуся: впихнула мне это и на мои аргументы и отнекивания, сказала, что я в конце концов могу оставить всё Изольде Мстиславовне), поднимаюсь на один пролёт по лестнице, поворот налево, ещё раз — и вот я уже перед заветной дверью.
Стучу в дверь.
— Заходи, Муля! — доносится радостный голос Изольды Мстиславовны.
Захожу.
Изольда Мстиславовна вся довольная, улыбается. От её синей блузки с белым воротником хорошо пахнет какими-то цветочными духами.
Дверь в кабинет Большакова распахнута, оттуда слышится звон бокалов и чувствуется запах колбасы.
— Это Муля пришел? — кричит он из кабинета, — иди уже сюда, герой!
— Это вам, — я пихаю коробку с Дусиными пирожками Изольде Мстиславовне и иду к Большакову.
Хозяин кабинета был не один. За столом, на котором выстроились две бутылки коньяка, графинчик с какой-то наливкой и бутылка минералки, кроме Большакова, сидели Володя, Козляткин и, неожиданно… Завадский.
При виде меня он кисло скривился и зыркнул раздражённым взглядом.
— Ну, что ты встал! — оживлённо замахал руками изрядно захмелевший Большаков, — заходи давай! Не стой в дверях!
— А вот что нам Муля принёс! — с улыбкой радушной хозяйки торжественно внесла большое блюдо с Дусиными пирожками и ватрушками Изольда Мстиславовна. — Так что все проблемы решены и никуда теперь идти не надо.
И тут только я обратил внимание, что на столе, кроме шеренги бутылок, была лишь сиротливая тарелочка с тоненькими лепесточками колбасы и сыра.
Так что Дуся оказалась права. Вернусь — надо ей подарить что-нибудь. За предусмотрительность.
— Всё прошло более, чем удачно! — похвастался мне довольный Большаков и, расплывшись в широкой улыбке, лихо разлил коньяк по рюмкам. — Садись, Муля! Этот тост выпьем за тебя! За твою настойчивость и за то, что только благодаря тебе мы сегодня получили одобренный самим Вождём советско-югославский проект! Он даже хвалил!
— И Верочка будет очаровательна в главной роли моего фильма! — с самодовольным видом добавил Завадский и бросил на меня такой злобно-торжествующий взгляд, что я аж поперхнулся коньяком и закашлялся.
— Осторожнее! — похлопал меня по спине Володя, — что-то ты разволновался, брат.
— Какого ещё вашего фильма? — без обиняков спросил я Завадского, уже точно зная ответ.
— «Зауряд-врач», — снисходительно бросил мне Завадский и поджал губы. — Название так себе, примитивное. Но мы переделаем. На наш, на советский лад.
А я поднял красноречивый взгляд на Большакова.
— Что не так, Муля? — спросил тот добродушным голосом и принялся суетливо разливать ещё коньяк, стараясь не встречаться со мной взглядом.
— Какой Завадский и какая нахрен Верочка в главной роли? — медленно багровея, прошипел я. — Иван Григорьевич, мы же изначально планировали, что этот фильм будет снимать югославский режиссёр. И договаривались, что в главных ролях будут выбранные мною артисты…
— Но-но! Не кочевряжься! — фыркнул Завадский, — молоко на губах не обсохло в большие дела лезть!
Я не обратил на него ровно никакого внимания, всё продолжал смотреть на Большакова.
— Муля… — предупреждающе прокашлял рядом Козляткин и дёрнул меня за рукав.
На него я тоже даже не взглянул.
Над столом повисла напряжённая тишина. Слышно было, как в приёмной Изольда Мстиславовна тихо напевает себе под нос что-то бравурное, изрядно фальшивя и перевирая ноты.
— Лучше бы вы оставили этот проект у Александрова, — медленно и тихо произнёс я, отодвигая рюмку с коньяком, — этот хоть понятно, что враг. Он и не скрывает этого. Но с какой стати в мой проект вдруг влез этот… эммм… ушлый человек — вот этого я никак не понимаю!
— Муля, — благодушно ответил мне Большаков, словно, не замечая багрового Завадского и смущённого Козляткина, — ты пойми! Нам нужен такой проект, чтобы он прогремел не только на весь Советский Союз. Но и на все буржуйские страны. Мы должны показать им! Надрать буржуям их империалистические задницы!
— И мы им покажем, я даже не сомневаюсь, — перебил Большакова я, — но при чём тут Завадский и какая-то Верочка?
— Муля, Юрий Александрович очень опытный режиссёр. Да, он хоть и режиссёр в театре, но и в киногруппу от тоже будет включён. Мы обязательно пригласим югославского режиссёра. Как там его?
— Йоже Гале, — торопливо подсказал Козляткин. — Молодой югославский режиссёр, в прошлый раз приезжал к нам. Там ещё можно было Франце Штиглица пригласить, но он не молодой.
— Да Йоже Гале, — повторил Большаков, — но Йоже Гале будет выполнять техническую киношную часть. А вот основная режиссура как раз и ляжет на плечи Юрия Александровича. Он согласился…
— Нет! — жёстко сказал я.
— Что нет? — не понял Большаков.
— Завадского и всяких его Верочек в этом проекте не будет! — твёрдо сказал я.
— Ах ты ж молокосос! — вскричал Завадский и полез на меня, схватил за полы пиджака и потянул, разрывая ткань.
Володя встрял между нами и принялся разнимать с одной стороны, Козляткин — с другой.
Вбежала бледная Изольда Мстиславовна, запричитала, заламывая руки.
— А ну тихо! — рявкнул Большаков, и Завадский послушно выпустил остатки моего пиджака и встал по стойке смирно.
Володя торопливо оттащил меня подальше. А Большаков продолжил бушевать:
— Устроили чёрт знает, что такое! Да мы должны плечом к плечу сейчас встать! Сплотиться! Одно же общее дело делаем! А вы что устроили⁈
— Это всё он! — пискнул из угла Завадский, — Ещё и Веру Петровну оскорбляет! И меня!
— Помолчи, Юра! — цвыркнул на него Большаков и повернул ко мне налитое кровью лицо, — ты что себе позволяешь, Бубнов⁈ Совсем страх потерял⁈ Думаешь, что если я твой проект смог самому Вождю доложить, то ты сразу уже герой⁈
— Он вредит нашему проекту! — опять поддакнул Завадский.
— Действительно! — прорычал Большаков, — из-за таких отсталых элементов и тормозится развитие советского кинематографа!
Меня аж перекосило от таких слов.
Я смотрел на одухотворённые лица этих номенклатурщиков и ясно понимал, что я им ничего не докажу. Завадский ловко влез в проект, переступив через мою голову, и Большаков ему верит. Ему, а не мне. Если отбросить эмоции, то тут я даже в чём-то Большакова и понимаю: Завадский — известный режиссёр, имеет большой опыт, поддержку, уже не раз доказал, что может делать большие проекты. А вот я для него — тёмная лошадка, молодой щегол, который непонятно как пролез наверх и у которого от успехов сорвало крышу…
— Ты меня слышишь⁈ — рявкнул Большаков и вывел меня из задумчивости.
Я посмотрел на него более осмысленным взглядом.
— Передай все документы Юрию Александровичу! Сейчас же! При мне передавай! — прорычал он.
Я вытащил папку со сценарием и сметой из портфеля и аккуратно положил на стол, стараясь не зацепить тарелки с колбасой и пирогами. На Завадского и Большакова я старательно не смотрел:
