Она хотела что-то ответить, но тут я, наконец, увидел знакомое бело-жёлтое здание с массивными колоннами.
— Вот мы и пришли, — сказал я и Валентина умолкла.
Мы дошли до Института философии.
Глава 15
На пороге Института философии мы с Валентиной расстались: я повернул направо, к Свинцову, а она поднялась наверх, в отдел аспирантуры.
Я проводил её задумчивым взглядом — хоть бы всё получилось. Обычно я свои планы выстраиваю так, что они почти со стопроцентной гарантией реализовываются. Но когда приходится подключать посторонних людей, причём людей, к которым у меня нет абсолютного доверия в плане их успешности, то может произойти всё, что угодно. Однако выбирать не приходится. Так что пока буду довольствоваться тем, что есть. И так хорошо, что она захотела мне помогать.
Я остановился перед дверью, на которой висела скромная табличка:
СЕКТОР АНАЛИЗА РАЗВИТИЯ МЕЖДУНАРОДНЫХ СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКИХ СИСТЕМ
И ниже, буквы помельче:
Свинцов Р. Д.,
доцент, кандидат философских наук, заведующий.
Вот и чудесно. Мне сюда.
Я обозначил своё присутствие стуком и сразу же толкнул дверь:
— Можно?
Свинцов сидел за столом и что-то писал. Весь его кабинет был заставлен застеклёнными шкафами с книгами. Шкафов было так много, что место оставалось только для стола и пары стульев. С огромного портрета над столом задумчиво и величественно взирал на вот это вот всё сам Иосиф Виссарионович Сталин.
— Иммануил Модестович! — узнал меня и моментально взвился Свинцов, — что вы наделали!
— А что я наделал? — спросил я, заходя в кабинет.
— Вы мне что обещали? Что⁈ — срываясь на визг, закричал Свинцов. — Как мы договаривались с вами⁈
— Что я принесу сценарий вам сюда, — покладисто ответил я, печально вздохнул и уселся на свободный стул.
— Так почему вы не принесли⁈ Почему Большаков попёрся с моим докладом к Сталину⁈ Вы не представляете, как рассердился Георгий Фёдорович! Здесь же ужас что было!
— Да почему же не представляю, я всё представляю, — сказал я преисполненным сочувствия голосом.
— И у вас после всего этого хватает наглости сюда приходить⁈ — визг Свинцова перешёл в фальцет, и он схватился за сердце.
— Роберт Давидович, — сказал я и напустил ещё печали в голос, — как только вы ушли, я сходил и забрал сценарий. Собирался нести вам с утра, как и договаривались. Но только я вернулся домой, как пришли от Завадского и забрали его.
— Что-о-о⁈
— Ну, а что я мог сделать? — хмуро развёл руками я. — Я — человек маленький. А Завадский имеет большое влияние на Большакова. Он его и накрутил. Большаков велел отдать ему сценарий. А мне что оставалось делать? Руководство приказало, и кто я такой, чтобы ослушаться руководство⁈
— Но вы могли сказать, что уже отдали сценарий мне, — пробормотал Свинцов.
— Не мог, Роберт Давидович, — печально покачал головой я, — ложь недостойна советского человека!
— Но вы понимаете, что всё испортили? — проскрежетал зубами Свинцов.
— Не я, Роберт Давидович, не я, — приложил руки к груди я, — это всё Завадский. Как только он узнал, что проектом заинтересовался Институт философии и лично вы — так сразу начал действовать…
— Я его сгною… — прошипел Свинцов.
— Только будьте осторожны, Роберт Давидович, — от всего сердца посоветовал я, — он — страшный человек.
— Я тоже страшный! — заносчиво воскликнул Свинцов.
— К тому же он планирует снимать в главной роли свою музу Марецкую, — наябедничал я, — поэтому будет идти до конца. Ради этого он всё и провернул. И даже югославского режиссёра решил отодвинуть.
— Как интересно, — задумчиво протянул Свинцов, — как интересно…
Он так задумался, что даже не обратил внимания, что я уже покинул кабинет.
Ну вот теперь пусть соревнуются, кто важнее! — я усмехнулся и выскочил из Института.
Пока шёл по коридорам и переходам — всё смотрел, что да как. Но в целом ничего такого. Обычный научный институт, всё чинно-благородно. Не подкопаешься. Придётся рыть глубоко. Вся надежда на Веру и Валентину.
Я вышел во двор. Там меня уже ждала Валентина. Мы ещё с утра договорились подождать друг друга у входа, и я думал, что буду первым. Но она меня опередила.
— Как всё прошло? — одновременно спросили мы друг друга и рассмеялись.
— Давай ты первая рассказывай, — сказал я.
— У меня всё отлично! — похвасталась девушка, видно было, что её просто переполняют эмоции. — Лекции начнутся уже послезавтра. Прямо словно нарочно даты совпали! И как раз места ещё есть. В общем, я записалась в группу слушателей. Заодно мне и справку дадут, чтобы в универе прогулов не ставили.
— А то, что учёбу пропустишь? — нахмурился я.
— Да какая у нас уже учёба, — легкомысленно отмахнулась Валентина, — идёт подготовка к практике, потом будет сессия. А сейчас зачёты сдаем, да ерунда всякая. А у тебя как прошло?
— У меня просто отлично, — обрадовал девушку я и, чтобы не вдаваться в подробности, предложил, — может в столовую зайдём, а? Как раз обеденное время почти…
— А давай, — с довольным видом кивнула она. Вся эта таинственная суета ей очень нравилась.
И так мы, весело болтая, вышли из ворот Института философии, как вдруг сбоку раздался возглас:
— Валентина!
К нам торопливо шагал какой-то мужик, в строгом костюме, белой рубашке и при галстуке. Он показался мне смутно знакомым, вот только вспомнить его я не мог.
— Папа! — радостно воскликнула Валентина, и я сразу вспомнил, что да, точно, это же Осипов.
Просто я видел его всего один раз, тогда Мулина мама праздничный ужин со смотринами устраивала. Но особо не запомнил — народу тогда было много, да и не общались мы за столом почти.
Видимо, Осипов-старший меня тоже не особо узнал. Потому что смерил несколько удивлённым взглядом, поздоровался со мной, а потом осторожно спросил дочь:
— А что ты тут делаешь? Разве ты не на парах сейчас должна быть?
— Да мы с Мулей в институт ходили, — выпалила Валентина и кивнула на жёлто-белое здание.
— Зачем? — чуть напрягся Осипов, продолжая пристально меня разглядывать.
— Я в аспирантуру поступать решила, — сказала она и радостно посмотрела на меня, — Муля считает, что лучше, если я на марксизм-ленинизм пойду. Вот мы и зашли узнать, будет ли начитка лекций. До осени как раз успею подготовиться…
— Вот как, — на лице Осипова появилось изумлённое выражение. — Муля так считает? И ты решила поступать в аспирантуру?
— Написать и защитить кандидатскую по бухгалтерии сложно, — пояснил я, словно само собой разумеющееся, — а вот по философии намного легче, да и перспективнее. Тем более, что на стыке этих двух наук, философии и экономики, можно хорошую работу написать. И отец мой тоже так считает.
Он продолжал молча и испытующе смотреть на меня. Тогда Валентина прыснула и пояснила:
— Папа, это же Муля Бубнов! Ты не узнал, что ли⁈ Сын Надежды Васильевны.
— Ах, Бубнов… — чуть сконфуженно разулыбался мне Осипов, но тут же спросил Валентину, — А мама знает про аспирантуру?
— Нет ещё, — покачала головой Валентина, — я вообще не думала рассказывать, вдруг не поступлю.
— Поступишь, — сказал я, в душе кляня Осипова, что он нам так не вовремя встретился и сейчас приходится выкручиваться.
— Эммм… Муля, я, конечно, рад, что вы столь высокого мнения о Валентине, но она у нас девушка с характером… и к гуманитарным наукам склонности не имеет… — начал было Осипов.
Валентина вспыхнула.
Предваряя зарождающийся семейный скандал, я сказал:
— Валентина — очень талантливая девушка. Благодаря тому, как она замечательно сделала нам расчёты сметы по съёмкам советско-югославского фильма, товарищ Большаков успешно доложил проект Иосифу Виссарионовичу и тот его поддержал!
— Ах… — пробормотал полностью деморализованный глава семейства, но я опять не дал ему сформулировать мысль:
