— А талантливые люди, такие, как Валентина — они талантливы во всём. Ваша дочь — очень разносторонняя. И я уверен, что она блестяще справится с аспирантурой и быстро напишет и защитит диссертацию.
— Но она же будущий бухгалтер и зачем ей…
— А что, разве научная степень ей в карьере помешает? — чуть улыбнулся я, и у Осипова в этот раз никаких возражений не нашлось.
После столовой я распрощался с Валентиной и, так как времени было ещё достаточно, то отправился в театр к Глориозову. Рановато, конечно же, но, надеюсь, там репетиция уже началась, и я его застану.
И я не ошибся.
На сцене стоял Серёжа и нудным заунывным голосом читал текст с листочка, едко комментируя какие-то места. Рядом, на табуретке, сидела Леонтина Садовская с кислым лицом. Время от времени она тоже вставляла реплики:
— Какой ужас!
В зале находились ещё артисты. Так как репетиция была черновая, рабочая, то одеты все были в повседневную одежду и разобраться кто из них есть кто, не представлялось возможности.
— Ну где же она? — возмущённо воскликнул тщедушный мужчина. Явно какой-то то ли худрук, то ли помощник режиссёра.
— Давайте ещё пару минут подождём, товарищи, — умоляющим голосом произнёс Глориозов, — буквально минут пятнадцать. Если она не придёт — тогда начинаем без неё.
— Ну и куда это годится⁈ А если мы все опаздывать начнём⁈ — Леонтина поджала губы, всем своим видом выражая возмущение.
— Да она на особом счету потому что! За неё постоянно из Комитета искусств просят, — подала язвительный голос из зала какая-то толстуха.
Я присмотрелся: явно тоже из актрис. Но что-то я её вообще не помнил.
— А я предлагаю, если она таки изволит явиться, давайте её будем игнорировать, товарищи! — воскликнул долговязый субъект с длинным мясистым носом. — Таких воспитывать нужно!
— Правильно! — поддержали другие.
Среди возмущённых голосов был и Глориозов. Но больше всех старалась Леонтина Садовская и толстуха в зале.
Я, кстати, уже понял, о ком идёт речь.
И в своих предположениях не ошибся.
Буквально на исходе пятнадцати минут дверь в зал открылась и вошла Фаина Георгиевна. Была она в приподнятом настроении и вся аж лучилась:
— Здравствуйте, товарищи! — воскликнула она радостным и бодрым голосом.
Все промолчали, не ответил никто. Даже Серёжа уткнулся в свои листочки и сделал вид, что страшно занят и вообще его тут нет.
— Товарищи, что-то случилось? — немного нервничая, спросила Злая Фуфа.
Все промолчали опять. Раневская вспыхнула:
— Ну, раз никого здесь нет, я, пожалуй, пойду поссать! — громко и выразительно заявила она и, развернувшись, стала выходить из зала. И тут её взгляд наткнулся на меня:
— Муля! — воскликнула она, — какая встреча! Что-то ты совсем пропал! Я тебя сто лет уже не видела!
— Да дела, всё дела, — вздохнул я, мучительно размышляя, как рассказать ей о подлости Завадского.
— А квартиру твою другим отдали, — вздохнула Злая Фуфа. — Хорошо, что Глаша отговорила меня начинать ремонт там делать. А то мы бы сделали, а туда других людей поселили.
Кровь бросилась мне в лицо. Других поселили, значит.
— Фаина Георгиевна, — сказал я ровным безэмоциональным голосом, — мы же с вами разговаривали, и я вам ясно сказал, что эта квартира будет моей примерно через месяц-два. Время ещё не подошло. Может, этих людей временно поселили.
— Но они грузили вещи, — недоверчиво покачала головой Раневская, — я сама видела, как грузчики тащили пианино. Зачем бы пианино тащить на третий этаж, если они там жить месяц будут?
— Может быть, они настолько любят музыку, что жизни без неё не мыслят, — предположил я, что вызвало скептическую ухмылку у Раневской.
— Вот вы где! — внезапно к нам подошёл Глориозов и с деланным радушием воскликнул. — А что же вы опять опаздываете, Фаина Георгиевна? Мы вас всем коллективом ждём, ждём, а вас всё нет и нет. Уже даже репетицию переносить хотели.
— Я с Мулей разговариваю, — величественно парировала она, — пришла вот на репетицию, а в зале нет никого. Непорядок, Фёдор Сигизмундович!
Она демонстративно взглянула на часы и проворчала:
— Уже полчаса, как надо репетицию начинать. Что-то вы все совсем разболтались!
Глориозов побагровел, не в силах ничего сказать умного.
Злая Фуфа незаметно подмигнула мне и величественно продефилировала к сцене.
Мы с Глориозовым остались вдвоём.
— Как движутся дела с проектом, Иммануил Модестович, — обволакивающе мягким голосом сказал Глориозов, — получается что-то? Как там наши договорённости?
— А вы разве не знаете? — спросил я подчёркнуто удивлённым голосом.
— Что не знаю?
— Этот проект Большаков уже доложил Иосифу Виссарионовичу, и он получил всестороннее одобрение… — начал я.
— А я всегда говорил, что у вас талант, Иммануил Модестович, — заламывая от волнения руки, буквально вскричал счастливый Глориозов, — так вы возьмёте Серёженьку и Леонтину на главные роли?
— Увы, Фёдор Сигизмундович, увы, — с печалью в голосе сказал я, — взял бы с радостью, но не выйдет.
— Как это не выйдет? — побледнел Глориозов и многозначительно посмотрел на сцену, где в это время Фаина Георгиевна выразительным голосом зачитывала монолог по листочку, который она отобрала у Серёжи.
— Так Завадский уже подговорил Большакова и тот велел отдать проект ему, — наябедничал я, — он и будет главным режиссёром. И на главную роль он видит Веру Марецкую.
Оставив взволнованного такой несправедливостью Глориозова, я с довольной улыбкой отправился дальше.
Ну а что: сделал гадость — на сердце радость.
И это ведь только начало!
Я вышел на улицу. Можно было начинать собирать компромат на Александрова. Но что-то мы все устали, и я разрешил Вере и Валентине начинать завтра. Сам тоже решил отдохнуть.
По дороге решил купить Дусе подарок. Всё-таки она в эти дни сильно меня поддержала. Благодаря её находчивости, столько всего удалось преодолеть. Да и поддержка в виде пирожков тоже оказалась не лишней.
И вот кто бы подумал, что неграмотная домохозяйка, может так прекрасно ориентироваться во всех этих интригах мадридского дворца. Нет, не зря говорил Владимир Ильич о кухарке, которая может управлять государством (ну, или ему приписывали эту фразу, я уже и не помню точно). В принципе он в чём-то и прав: если кухарка может управлять своим домашним хозяйством, то почему она не справится с хозяйством побольше, пусть и в масштабах страны?
Пока я размышлял, по дороге мне попался большой «Универмаг».
Я вошел и сразу же, на первом этаже, в отделе женской одежды, обнаружил взволнованную очередь.
— Что дают? — спросил я какую-то толстую тётку, которая тревожно пыхтела передо мной.
— Кофточки выбросили, — недовольно ответила она и припечатала категорическим голосом, — за мной ещё три женщины занимали!
— Хорошо, — покладисто сказал я и пристроился сзади.
Очередь двигалась медленно. Казалось, ей не будет конца краю. Кроме того, в помещении было душно, а окна открыть и проветрить никто не додумался. От многих женщин несло приторными духами и жаренным луком. Смесь просто убойная.
Я терпеливо стоял и понимал, что долго так не выстою. Мне, человеку двадцать первого века, который привык к качественному и комфортному сервису, возвращаться к советским очередям оказалось сложно.
Я уже раздумывал, чтобы плюнуть на всё это и идти искать что-то другое, как вдруг часть женщин с возмущениями и ворчанием начала расходиться.
— Что там случилось? — спросил я тётку, что стояла впереди меня.
— Да остались только большие размеры, — сердито сказала она, но в очереди осталась.
Как бы то ни было, но буквально через каких-то сорок минут я приобрёл вожделенную кофточку, нежно-голубого цвета. Надеюсь, Дусе понравится. Как раз её размер.
Домой летел, словно на крыльях.
— Дуся, это тебе, — улыбнулся я, и протянул подарок.
