4. Договор
Под утро всегда тяжелая голова, а тут на душе ещё кошки скребут. Я чувствовал себя грязным и никуда не мог от этого чувства деться.
Рефлексировать о происшедшем не имело смысла. Мне и без того были понятны мотивы собственных поступков: попытки в новом отыскать старое. В известной степени это удалось, только «удавшееся» делало действительность ещё тягостнее.
Лучше не стало, когда, войдя в комнату, я лицом к лицу столкнулся с заплаканной Катрин.
— Где ты был?! — накинулась она на меня.
Голос её дрожал от переполнявших эмоций.
— Сейчас почти четыре утра! Я звонила раз сорок, наверное — ты не ответил ни разу! Да ты хоть понимаешь, что я чуть с ума не сошла?!
Мне хотелось тоже наорать в ответ, но я сдержался.
— Что ты делаешь в моей комнате? — голос мой всё же звучал суше, чем я рассчитывал. — Почему до сих пор не спишь?
— Не сплю, потому что жду тебя! Я боялась, как бы с тобой не случилось что-нибудь страшное. А когда я волнуюсь, я не могу спать. Не дожидаться же мне тебя в вестибюле? Вот и пришла сюда.
Бросив презрительный взгляд Катрин направилась к двери.
Уф! Кажется, сцена отменяется? Только почему-то от осознания этого не делалось лучше.
— Катрин, подожди!
Я сам не знал, для чего окликнул. Что хотел сказать?
— Мне жаль, что заставил тебя волноваться. Следовало позвонить, но я не привык к тому, что обо мне беспокоятся.
— Больше не стану отягощать ненужной опекой. Хотя я ведь уже обещала это, правда? — невесело усмехнулась она. — Впредь постараюсь лучше держать данное слово.
— Катрин, прошу тебя, не злись.
Но она злилась. И очень. Хоть старалась держать себя в руках и не выказывать эмоций, от неё волнами исходили разочарование и гнев.
— Постараюсь. А теперь — дай пройти. Мне вставать через три часа.
Она вышла, аккуратно прикрыв дверь.
Катрин холодна, но у этой холодности есть свои положительные стороны — она не закатывает сцен.
Голова была пустая.
Сняв с себя пиджак, я почувствовал резкий и сладкий запах женских духов. Мысль о том, что Катрин тоже заметила этот аромат была неприятна.
Никогда раньше мне не приходилось стыдиться своих поступков. Может быть потому, что чувство стыда — это вообще не то что было принято испытывать в нашей семье?
После душа я почувствовал себя лучше, будто с грязью физической смыл и грязь духовную.
Сел на диван, закурил, принялся размышлять.
Не знаю, есть ли Бог? Наверное, есть. Иначе откуда бы взялся для меня второй шанс? Небеса практически дали мне всё то, о чём я просил — возможность построить жизнь заново. Всё — с чистого листа.
А что я делаю?
Наступаю на те же грабли.
На следующий день я решил искупить вину и помириться с Катрин.
Для начала куплю ей букет, большой и пышный.
Одна беда — я понятия не имел, какие цветы она любит.
Обратившись за помощью к Ирис, натолкнулся на недоуменный взгляд.
— Лучше подари книгу. Желательно узкоспециализированную. Инструкцию по наложению хирургических швов, например. Или про какой-нибудь особенный способ операции на сердце. Что-то в этом роде Катрин гарантированно придётся по душе.
Поскольку Ирис помочь не захотела я обратился за консультацией прямо к специалисту — девушке-флористке, торгующей в цветочном павильоне.
— Мне нужно что-нибудь изысканное. Цена вопроса не интересует.
Понятие продавщицы об изысканном меня поразило.
В качество «изысканного» мне был представлен огромный, едва руками обхватишь, букетище. В нём чего только не натыкано: розы, герберы, георгины, а ещё непонятная ерунда, похожая на крохотные горошинки на стебельке-паутинке.
Зелёная трава, наводящая на мысль о тропической пальме, возвышалась над цветами на высоту ладони.
Всё это чудо великолепное затянули в прозрачный полиэтилен, но и на этом композиция оказалась не закончена.
По цветам ползали искусственные жуки из блестящих камушков, сверкали крыльями бабочки, на листиках пристроилась парочка улиток и, прости господи, гусениц.
— Что-нибудь ещё?
Букеты экзотических орхидей тоже не приглянулись. Вроде бы и изыскано, как заказывал, но — не то.
— Камелии?
Камелии когда-то любила мама.
В Кристал-холле под них в своё время половина оранжереи отводилась.
— Конечно, — услужливо кивнула продавщица.
— Прекрасно. Создайте композицию в классическом стиле, без обертки и бабочек.
Погода была отвратительная. Северный циклон принёс с собой снег вперемешку с дождём.
Во второй половине ноября на улицы Эллинджа обычно ложился снег и грязь подмораживало. А тут сплошной кисель. Колёса автомобилей взбивали лужи как миксером — до пены.
Часы показывали четверть третьего, а вокруг уже сгустились сумерки.
Пристроившись в длинный ряд автомобилей, я пристально вглядывался в поток студентов, хлынувший через двойные двери центрального входа. Взгляд практически сразу выхватил в толпе хрупкую, чуть сутулящуюся под тяжестью рюкзачка, фигурку в серой куртке.
— Катрин!
Она обернулась, но не сразу меня узнала.
— Альберт? — тонкие брови тревожно сошлись над переносицей. — Что-то случилось?
— Вот, решил тебя встретить. Может захочешь со мной покататься по городу?
Катрин продолжала в нерешительности перебирать чуткими пальчиками ремешок рюкзачка:
— Сегодня был трудный день.
— Мы просто посидим и поболтаем. Это несложно.
— Хорошо, — со вздохом согласилась она.
— Это тебе, — протянул я букет.
— С чего ты сегодня такой милый?
— Я всегда милый. Ты просто мало меня знаешь, вот и не заметила.
— Спасибо. Цветы красивые, — спрятала она лицо в ароматных лепестках.
— Рад, что ты любишь камелии.
— Цветы красивые, но… давай на чистоту. Чего ты хочешь от меня, Альберт?
Я нахмурился:
— Чего хочу? — протянул удивлённо. — Хочу, чтобы мы были друзьями.
— Друзьями? — протянула она. — Только друзьями и больше ничего? И потому даришь мне цветы и расточаешь очаровательные улыбки? Я ценю твои попытки быть милым, Альберт, но знаю, что на самом деле ты не такой.
Катрин снова вздохнула:
— Рано или поздно нам придётся серьёзно поговорить. Почему не сейчас? Ты должен понимать — я не такая дурочка, какой кажусь…
— Ты не кажешься мне дурочкой! — попытался возразить я.
— У меня хватает интеллекта, чтобы понять мотивы твоих поступков, — продолжала она, словно не слыша. — По правде говоря, тебя нельзя за это винить. Состояние Элленджайтов принадлежит тебе куда больше, чем мне, и я не возражаю против того, чтобы так оно и было. Только не знаю, как вернуть его тебе законным путём. Такого пути нет.
Она помолчала, кусая губы:
— Ни одного, кроме заключения брака. И в этом контексте становится понятным твоё желание быть милым, — пожала она плечами. — Я благодарна уже за то, что ты не стал разыгрывать из себя рокового соблазнителя. Хотя мог бы.
— Даже не знаю, что сказать на это.
— Ничего не говори. Я верну тебе твоё. И если для этого мне придётся выйти за тебя замуж — я готова. Только с одним условием: ты не будешь разыгрывать из себя Ромео.
— То есть, — насмешливо протянул я, — ты согласна по доброй воле отдать мне всё, что имеешь? Не то чтобы я не был рад такому повороту событий, но ты не думаешь, что это глупо?
— Вся эта история с внезапно свалившимся наследством для меня с самого начала тягостна. Так что, глупо или нет, но я рада тому, что всё закончится. Я без сожалений отдам тебе то, что ты жаждешь получить. Но прошу тебя, Альберт, будем честным со мной.
— Честным? В каком смысле?
— Разве в честности может быть какой-то иной смысл? Быть честным значит не лгать, не притворяться, не хитрить. И, в контексте нашего разговора позволь честно закончить: я не уверена, что мы сможем с тобой любить друг друга как Тристан и Изольда. Но мы можем стать друзьями.
