— Это слишком очевидно. Природным ромеям вы не поверите. А вот своим, что по какой-то причине вернулись к вам — вполне.
— Мы и сами много видели… — попытался неуверенно возразить этот гёт.
— Что же вы видели?
— Рас роксоланов принял под свою руку языгов, чтобы их защитить. Сего не произошло бы без твоего слова.
— Серьезно? — хохотнул князь. — Сарматы покамест меня даже за равного не держат. Полагаешь, что слово того, кого они видят лишь неудобной добычей для работорговли, имеет для них вес?
— Гатас тебе присягнул.
— Гатас юн, он мой родич и у него достаточно умная мама. Она сразу поняла, с кем ему будет лучше. Вот и настроила правильно. Остальные же… — князь махнул рукой…
Гёт же не унимался.
Но раз за разом, круг за кругом выходило все на крайне раздражающий его вариант. В словесной баталии не получалось нащупать ни выгоды для князя, ни возможности. В особенности то, как бы Берослав влиял на языгов или Марка Аврелия. Волей-неволей собеседник, который явно был каким-то конунгом, пришел к согласию со словами князя.
Нехотя и с трудом.
Проявляя изрядное упорство в сопротивлении.
Но уступил. Чувствуя себя при этом крайне раздраженно из-за появившегося ощущение стыда и собственной глупости. Ведь все то, что произнес князь, было и так очевидно им всем. Только игнорировалось в угоду удобной и привычной мысли…
— Если все так, как ты говоришь, то нам нет смысла воевать. — наконец произнес гость.
— Так и есть.
— Быть можем мы можем примириться?
— Можем. Почему нет? Но с моей стороны есть два условия. Первое — тот человек, который моего посланника обворовал, пытал, а потом продал в рабство, должен быть наказан. А его дочь, что обещана моему родичу: Валамиру, пойдет за него с богатым приданным.
— И как же ты хочешь, чтобы его наказали?
— Он нарушил святое правило гостеприимства. Само по себе это повинно смерти. Однако из-за его поведения сорвались наши переговоры, а я пытался предотвратить ту бойню у брода. Так что, этот человек повинен в гибели всех тех, кто сложил голову в той бойне. Поэтому я полагаю предать его кровавому орлу.
— Это казнь такая?
— Да.
— Никогда не слышал о такой.
— Приговоренному перебивают ребра у позвоночника топором. Аккуратно. Потом подрезают ножом мышцы необходимые. И далее вывернув ребра наружу, оставляют подыхать. А чтобы от боли сразу не умер, накачивают хмельным до крайности.
— Суровая казнь. — нахмурился и даже немного побледнев, произнес собеседник. Видимо, представил. — И почему именно она?
— Потому что именно так надо казнить тех, кто совершил нападение на посланников. Законы гостеприимства священны и обязательны для всех. Особенно если речь не о случайном путнике, а о посланнике.
— Я передам твои слова.
После чего оба гостя покинули Берослава, растворившись во тьме. Князь же отправился спать.
Дело было сделано.
Наживка заброшена, оставалось подождать поклевки…
Глава 3
171, серпень (август), 2
— Новое нападение, — произнес зять Берослава входя.
Такой взвинченный и возбужденный.
Видимо, еще не остыл. Не физически, нет. Для этого времени вполне должно было хватить. Психологически.
— Кто? — спросил его отец вставая. — Удалось взять кого-нибудь в плен?
— В этот раз — да. Но… — он покачал головой.
— Ничего не сказал?
— Умер.
— Что⁈ Как ты это допустил⁈
— Глупо вышло. Мы думали он без сознания. А он, улучив момент, на нож бросился. И мы не сумели ничего сделать — он вену себе распорол.
— Проклятье! Простые наемники, разумеется, ничего не знаю.
— Мало… очень мало. Хотя кое-что нам удалось выяснить. — произнес сын и подойдя к столику, взял кувшин с холодной водой и налив себе в кубок, жадно выпил. Летом в Египте она была чрезвычайной редкостью и признаком богатства, как и лед, в котором этот кувшин стоял.
— Не молчи! Это они⁈
— Да. Почти наверняка. — кивнул сын.
— Не простили, значит, нам.
— Отец, а ты сам бы простил?
Мужчина ничего не ответил.
Просто задумчиво уставился в окно, за которым виднелся дивный сад, услаждающий взор своим буйством зелени и цветов…
Когда-то давно его семья, среди прочих, поступила очень здраво [247]. Сразу после окончания первой Пунической войны, прикинув что к чему, они нашли нуждающийся в деньгах захудалый и почти что вымерший род патрициев. И влились в него через усыновление. Что позволило им перейти из категории врагов Рима во вполне приличных граждан с хорошей родословной и положением. Сохранив при этом корабли, связи и привычный образ ведения дел.
Да, не все в Карфагене вовремя сообразили и не каждый смог перешагнуть через себя, но львиная доля карфагенской торговой аристократии успела улизнуть из-под удара. Из-за чего уже во второй Пунической войне Риму оказалось не в пример легче, а в третьей он вообще дрался с бледной тенью былого противника, добивая там самых упрямых и непримиримых.
Впрочем, это слияние Сциллы и Харибды происходило не из-под палки, а по любви. Вчерашние карфагенские торговцы обрели мощное силовое прикрытие, а Рим — могущественный торговый флот и, что еще важнее, толковых торговцев — самых лучших в этой части света. И уже век спустя Средиземноморье «взорвалось» необычным ростом перевозок всевозможных товаров [248].
Жизнь же кипела и бурлила.
Кто-то поднимался, кто-то прогорал. Но в целом старая карфагенская аристократия вполне уютно чувствовала себя в новом доме.
Старые рода чем занимались? Правильно. Держали земельные владения. Что даже близко не могло дать таких доходов, как торговля. А деньги — это власть. Во всяком случае на длинных дистанциях. Вот новая торговая элита и оттесняла старые рода патрициев и плебеев, укрепляясь и набирая все больше и больше влияния.
Более того — именно эти ребята выступали главным двигателем внешней экспансии Рима, войдя в смычку с нарождающейся военной аристократией. То есть, обеспечили фазовый переход к империи.
Собственно, с Iвека до н.э. до III века н.э. бесконечная череда внутренних вооруженных конфликтов в Римской империи являлись «разборками» между старой земельной аристократией и торгово-промышленной [249] элитой. В ходе которой народилась и сформировалась третья сила — военная аристократия, которая и вышла победителем к концу III века. В первую очередь из-за того, что период торгового благоденствия закончился тяжелейшим кризисом ликвидности. А это, в свою очередь, привело к повсеместному переходу региональных администраций, опиравшиеся на локальные интересы местной земельной аристократии.
И началось по новой.
Только уже земельная аристократия теперь боролась с военной. Да так до самого последнего вздоха Римской империи в этом угаре и прожили. Буквально уничтожив себя самостоятельно. Что и не удивительно — ведь земельная аристократия стремилась ослабить армию и ее влияние. А это, в свою очередь, вело к ослаблению державы и разорению земельной аристократии. Ну и так по кругу. Отчего со стороны это все напоминало политическую психиатрию самого отчаянного вида…
Но то — дело будущего.
Сейчас же безраздельно доминировала торговая аристократия, которую пыталась потеснить земельная. Вяло. Так как ресурсов ей не хватало. Военная же только-только наклевывалась, выделяясь из обедневшей земельной. И тут, в этой, в общем-то, идиллической ситуации, один из крупных родов торговой аристократии начинает играть свою игру…
