Тяжёлая реальность. Клетка - Усманов Хайдарали

Он медленно поднялся и обошёл пещеру, оценивая её заново. Небольшая, сухая, в глубине сужающаяся – прятаться удобно, но не жить. “Дом”, если так вообще можно было бы сказать, требовал определённого обустройства. Раз уж он уже был здесь, ему теперь надо было учиться выживать. Хоть день… Хоть неделю… Хоть месяц… Пока не найдёт хоть какой-то шанс найти людей. Или хоть какую-то цивилизацию.

Мысль о цивилизации ударила его определённой тяжестью. Вчера он ещё надеялся на то, что вот-вот выйдет к какой-то деревне, встретит костёр, дым, голоса. Но сон показал обратное. Этот мир мог быть целиком чужим. Может, здесь и вовсе нет людей. А если и есть, то кто сказал, что они будут похожи на него? И именно чтобы не застрять в этих мыслях, Кирилл заставил себя действовать.

И тут из памяти всплыло лицо прадеда – сухого, жилистого старика с вечно пахнущими дымом руками. Лесник. Человек, в дом которого Кирилла возили в детстве на лето. “Для закалки”. Тогда это казалось деревенской каторгой. Так как там ему приходилось таскать воду… Учиться разводить костёр… Ставить смешные, наивные ловушки… Но сейчас эти воспоминания обожгли странным теплом. Прадед ведь знал, как жить в диком лесу. Пусть не в таком, но всё же…

Кирилл пошёл к выходу пещеры, собрал несколько сухих веток и травы. Наученные руки почти автоматически начали складывать очаг у стены, ближе к выходу, но так, чтобы дым уходил наружу. Камни нашлись неподалёку, и он выложил их кругом.

Огонь пока оставался проблемой. Спичек нет. И зажигалки тоже. Он вспомнил прадеда, показывающего трение палки о дощечку, и стиснул зубы. Если он мог, значит и я смогу.

Затем Кирилл принялся осматривать окрестности у ручья. Тщательно, с осторожностью. Теперь он не просто смотрел на мир – он чувствовал угрозу. Какие-то места давили, словно там притаилось что-то невидимое. Их он обходил стороной, даже близко не подходил. А на безопасных участках искал длинные тонкие ветки и лианы.

Из этого можно было сплести простейшие силки – на мелких животных. Прадед учил его подобному Их нужно ставить на той самой тропинке, где зверьки бегают. Кирилл нашёл следы у ручья – мелкие отпечатки лап и копыт, ведущие в заросли.

Он вернулся в пещеру с охапкой лиан и веток, устроил что-то вроде настила, чтобы лежать было мягче. А потом начал работать руками, словно его жизнь зависела от этого:

“Да, теперь я Робинзон. Только хуже. У Робинзона был шанс на корабль. А у меня – только камни, узоры и тишина, которая смотрит мне в спину.”

И чем дольше он двигался, тем отчётливее чувствовал, что окружающий мир словно наблюдает, оценивает каждый его шаг.

………..

Кирилл сидел на корточках у выхода из пещеры, перед собой сложив камни в круг. Внутри уже лежала сухая трава, мелкая щепа, чуть потолще веточки. Он смотрел на всё это, и сердце у него колотилось так, будто он собирался не костёр разжечь, а экзамен сдавать.

Огонь.На Земле он просто щёлкал бы зажигалкой. В худшем случае – спички. Даже дома, в городе, он иной раз ленился и подносил газовую горелку, чтобы быстрее заварить кофе в турке. Но теперь – ничего. Только он сам, его руки и палки.

Он выбрал прямую сухую ветку и другую – потолще, положил её на землю. Кончик ветки приставил к маленькому углублению, которую процарапал острым камнем и обложил сухим мхом. Сжал зубы и начал крутить. Сначала легко. В голове мелькнула детская усмешка:

“Ха! Как в кино.”

Но через минуту лёгкость ушла. Пальцы начали скользить, ладони жгло трением. В дощечке углубление становилось темнее, но дыма не было.

Кирилл стиснул зубы. Продолжал, несмотря на боль. Пальцы уже не слушались. Сухая кожа рвалась, и он видел – на подушечках появляются алые полоски. Боль обожгла, но он не остановился. Прадед бы не остановился. И я не остановлюсь.

В какой-то момент он почувствовал – всё тело работает в такт с руками. Спина мокрая, дыхание сбито, руки дрожат. И вдруг – тонкая струйка дыма. Настоящего, живого. Сначала он не поверил. Замер. Потом, очнувшись, торопливо насыпал сверху щепы, подул. Дым усилился, и в сердце что-то дрогнуло.

И тогда, совсем внезапно, щёлкнуло. Сухой мох сначала задымился, а потом всё же вспыхнул оранжевым язычком. Огонь. Настоящий. Его огонь. Только сейчас Кирилл откинулся назад, и хриплый смех сам вырвался из груди. Нервный, ломкий, но настоящий. В глазах стояли слёзы – от дыма или от усталости. Он держал ладони перед собой, на которых выступала кровь, и смотрел на этот крошечный, едва живой огонёк, словно это был дар.

Огонь трепетал, жил, и вдруг он понял. Что впервые с того момента, как очнулся в этом мире, он не чувствует себя чужим. Не совсем. Пусть этот мир смотрит на него, пусть выжидает – но он тоже может дать ответ. Пусть маленький, пусть через кровь и боль.

Он бережно подложил ещё веточек, глядя, как пламя медленно разгорается. И понял – здесь, в этой каменной пасти, впервые стало теплее не только телу, но и душе.

“Если есть огонь, значит, я ещё жив. Если есть огонь – значит, я могу.”

……….

Следующая ночь опускалась незаметно, словно густая ткань, которую медленно, слой за слоем, накидывают на плечи. Кирилл сидел у своего первого костра и смотрел, как огонь тянется кверху тонкими языками, колышет воздух, отбрасывает дрожащие тени на стены пещеры. Ещё несколько часов назад он боялся этой тьмы – глухой, чужой, полной невидимых глаз. Казалось, что за каждым поворотом скал прячется что-то хищное, готовое прыгнуть. Но теперь всё изменилось. Свет костра отодвигал мрак, выталкивал его за пределы пещеры, будто выставлял охрану. С каждым потрескиванием ветки Кирилл чувствовал: он не один, с ним – его огонь.

Тени на стенах больше не были угрожающими. Они стали похожи на неровные рисунки, детские каракули, которые шевелились, но не пытались напасть. Даже скалы за пределами входа выглядели мягче – их острые линии смазывались дымом и светом, теряли враждебность. Мир словно признал: да, ты добываешь своё место здесь.

Голод, однако, напомнил о себе тягучей пустотой в животе. Кирилл пошёл к ручью, светясь внутри ощущением первобытной решимости. Там, среди камней и травы, он заметил движение – длинное тёмное тело скользнуло вблизи воды. Змея. Она не бросалась, не шипела, лишь свернулась кольцом, словно наблюдая.

Кирилл замер, присматриваясь. Голова не треугольная, окраска спокойная, без ярких предупреждающих пятен. Глаза – круглые, не узкие щели. К тому же, голова змеи была прямоугольная, а не сердцевидная. Он помнил, как прадед ему говорил:

“Если глаза круглые, или голова прямоугольная, то чаще всего такая змея не ядовитая.”

Неужели это было что-то вроде местного ужа? Он медленно, осторожно прижал её к земле длинной веткой и резким движением поймал за шею. Сначала руки дрожали, но он заставил себя не отпускать. Змея билась, скользила, но силы были на его стороне.

Для разделки он вернулся к ручью и стал искать подходящий камень. Нашёл плоский, с трещиной. Ударил другим – и тот раскололся, оставив острый, почти ножевидный край. Кирилл даже не ожидал, что получится так чисто. В голове мелькнула ироничная мысль:

“Ну здравствуй, Каменный век.”

Работая осторожно, он снял с твари шкуру, разрезал мясо на несколько кусков. Запах был резким, неприятным, но терпимым. Внутри у него всё сжималось – никогда в жизни он не делал ничего подобного. Всегда магазин, всегда готовое. Но здесь – выбора не было.

Потом он нанизал куски на тонкие веточки и поднёс к огню. Сначала жар шипел, куски сжимались, жир капал и вспыхивал маленькими искрами. Затем запах изменился. От острого и дикого – к мясному, напоминающему курицу, только чуть жестче.

Сидя у огня, он переворачивал прутья, слушая, как потрескивает костёр, как жужжат ночные твари в темноте. И в первый раз за всё это время его желудок не сжимался от пустоты, а наполнялся ожиданием.

Когда мясо начало даже немного подгорать, он откусил первый кусочек. Горячий… Обжигающий… Немного жестковатый. Но вполне съедобный. Даже вкусный. В горле стоял дым, в животе – тепло. Он ел медленно, осторожно, словно боялся, что вкус исчезнет. Но с каждым глотком внутри росло странное чувство победы.