— Ты совсем страз потерял, Бубнов? — как-то потерянно удивился Большаков.
— А мне уже терять нечего, — равнодушно ответил я, — я уже потерял всё, что мог.
— Свобода у тебя ещё осталась, — прищурился Большаков и внимательно посмотрел на меня.
Я рассмеялся:
— Моя свобода или несвобода никак не помогут вам, Иван Григорьевич спасти проект. Завадский его угробит. А знаете почему? Да, он — хороший режиссёр, я и не спорю. И, может быть, он даже и гениальный. Но этот проект он не вытянет. Потому что он — творческий человек, ему в облаках летать — самое место. А для реализации этого проекта нужен человек, который умеет в стратегию. Который стоит на земле обоими ногами! Крепко стоит! И смотрит на десять шагов вперёд! Причём на международном уровне. Который понимает, что такое целевая аудитория! Причём как у нас, так и за рубежом! И зарубежных зрителей тоже надо делить — на зрителей из соцлагеря, и буржуинов. И нужно этот проект забабахать так, чтобы и нам, и тем, и третьим было интересно. Чтобы они оторваться не могли! Только тогда проект получится!
— И этот человек — ты? — нервно хохотнул Большаков и язвительно добавил, — ну и самомнение у тебя, Бубнов, аж противно.
— А я не считаю уместным скромничать, — ухмыльнулся я, — и ещё раз говорю: да, именно у меня есть все необходимые компетенции. Вы забываете, кем был мой дед и в какой обстановке я рос и воспитывался. Меня готовили к великим делам. Правда я в науку не пошёл. Ну нет у меня педантичности и скрупулёзности. Зато как чиновник я вижу, как этот проект надо правильно внедрять, чтобы получить не просто результат, а такой результат, чтобы все остались более, чем довольны!
— Вот и внедряй, Бубнов! — наигранно развёл руками Большаков, — что ты здесь обиженную ромашку изображаешь⁈ Кто тебе внедрять не даёт⁈
— Вы! — протянул я.
— Да я тебя уже который день уговариваю работать в нём! — возмутился Большаков.
— Да ну! — ехидно хохотнул я, — вы мне предлагаете быть на побегушках у Завадского. А он проект сольёт. Смотреть, как тупо убивает мою идею — это выше моих сил. Кроме того, я прекрасно всё понимаю: если проект взлетит — то молодец будет Завадский, а если рухнет — то виноватым буду я!
— Я буду виноватым, — глухо сказал Большаков.
— И вы, — согласился я. — Поэтому с Завадским я работать и не хочу.
— Но ведь он дельные идеи предлагает, — начал Большаков, но я перебил:
— Какие? Взять на главную роль Веру Марецкую вместо Фаины Раневской? Это вы считаете дельной идеей? Вон Эйзенштейн уже Бирман вместо неё взял, и что получилось?
При упоминании эпического провала «Ивана Грозного» Большаков помрачнел и нахмурился.
Я замолчал. А что ещё говорить? Основное уже не раз сказано. От своего я не отступлюсь. Поражения тоже нужно уметь принимать с достоинством. Делать выводы, проводить работу над ошибками, вставать и идти дальше. Во всяком случае я прекрасно знаю, что я всё это время старался, как мог. Но, очевидно, и в великом Советском союзе один человек против Системы — это ноль. Песчинка. Букашка.
Пауза всё затягивалась.
Наконец, Большаков как-то крякнул с непонятным выражением лица и вдруг сказал совсем другим голосом:
— Давай-ка садись, Иммануил.
И сам первым сел в своё кресло. Ну ладно, раз велено садиться — я сел в кресло для посетителей.
Большаков молчал. Долго. О чём-то думал. Я ему не мешал. Наконец, он не выдержал и спросил:
— Говорят, ты в Якутию намылился?
Я кивнул.
— Что там делать?
— Отец хочет, чтобы я семейную традицию продолжил, — ответил я, — буду работать на факториях и лабазах по заготовке пушнины.
— Хорошее дело, — одобрил Большаков и спросил, — но там, говорят, очень холодно. Минус пятьдесят.
— Ничего страшного, и при минус пятьдесят люди вполне себе живут, — пожал плечами я. — Буду тепло одеваться, валенки носить. А в домах топят. Во всяком случае, должны топить. Как-то буду.
— Молодец! Храбрый какой, — чуть насмешливо усмехнулся Большаков, но потом стал серьёзным. — Это я так спросил. Во время войны, помню, мы зимой в окопах сутками сидели и ничего — выжили. А в Советской Якутии тем более выжить не проблема тебе будет.
Я кивнул. Уже прям мечтал уходить, но хозяин кабинета всё не отпускал.
Опять молчал.
Затем сказал:
— Ты точно уверен, что сможешь сам, без Завадского, вытянуть этот проект?
— Уверен, — глухо сказал я (котлет хотелось всё больше и больше, а этот странный разговор всё никак не заканчивался).
— Тогда на, держи, — Большаков протянул мне какую-то бумажку, свёрнутую вдвое.
— Что это? — сперва не понял я.
— Ордер на квартиру в высотке на Котельнической. Она твоя, — вздохнул Большаков и добавил, — и попробуй только завалить проект, Муля! Уши оборву!
— Так Завадского и всей его подтанцовки там не будет? — всё ещё не веря своим ушам, спросил я.
— Не будет, — ответил он.
Глава 8
Столы вынесли прямо во двор, и сейчас сидели хорошо и весело. Собрались все соседи: были и Белла, и Муза, и Ярослав, и Орфей Жасминов, и Верка Алмазная, и слесарь Михалыч, и тётя Валя из четвёртой квартиры, и даже Михайловы из соседнего подъезда пришли, как водится, всем семейством, и даже мелкого карапуза Борьку с собой притащили. Дуся, в подаренной мною новой жёлтой кофте, с заколотым брошью воротом, расселась надутым коршуном во главе стола и зорко следила, чтобы на столах не заканчивались закуски. Верка и Муза были у неё на подхвате, и, если нужно было внести ещё пару тарелок винегрета или там сало с чесноком — они моментально бежали и всё, что надо, приносили. Так что столы буквально ломились.
— Ой, вы знаете, этот мой Муля — прямо охламон, ей богу! — деланно возмущалась она бабе Балалаихе из восьмой квартиры, которая считала себя лучшей хозяйкой во дворе и негласно соревновалась с Дусей. Правда шептала-таки на ушко, чтобы сидящая рядом Валентина не слышала (Дуся всё ещё лелеяла мечту, а вдруг мы поженимся). — Ну вот почему не сказать мне хотя бы за два дня! А лучше и за три. Я бы успела щуку нафаршировать. А так на базаре только карп был, да и то по знакомству взять получилось…
Баба Балалаиха менялась в лице и ревниво бросала полный зависти взгляд на большие тарелки, где вальяжно возлежали пузатые, набитые всякой кулинарной вкуснятиной, карпы. А гадская Дуся ещё и поиздевалась над честными людьми — в рот каждому карпу сунула веточку петрушки, и теперь эти карпы были словно из известного каждому советскому человеку стихотворения: « ешь ананасы, рябчиков жуй…». И ведь даже не поспоришь! Были на столах, пусть не рябчики, но жаренные куры, были даже два запечённых и набитых гречневой кашей гуся, и чесночная колбаса была, да не абы какая, а домашняя, пальцем пиханная, и исходящий сочностью сальтисон тоже был (Дуся явно имела контрабандную смычку с окрестным селянством). А уж про всякую мелочь, типа котлеты-отбивные-бризоли-голубцы, и говорить нечего!
— Ну, откуда он мог знать, что всё так получится, — снисходительно ответствовала баба Балалаиха на Дусины стоны, при этом с удовольствием наяривая кусок сдобного пирога с жаренной требухой и грибами. — Может, случайно так вышло…
— Ой, а то вы нашего Мулю не знаете! — возмущённо фыркала уязвлённая Дуся. — Не удивлюсь, если он это всё распланировал ещё до того, как в эту коммуналку переехал! Это же Муля! Весь в деда! Покойный Пётр Яковлевич, царство ему небесное, тоже такой был. Великим человеком стал. А я и говорю — Муля его ещё и повыше станет! Вот увидите!
— Зато теперь вы переедете на новую квартиру, с удобствами, — расстроенно влезла в разговор Муза. — А я ведь к вам с Мулей уже так привыкла… Сиротливо теперь будет в коммуналке нашей…
— Ну так и тебе никто не мешает к своему мужику перебраться! — парировала Дуся, немного сердитая, что её перебили на самом интересном месте, во время расхваливания Мули, — сколько он ждать может⁈
— Я всё ещё надеюсь, что выйдет Софрон, поселится в моей комнате, а я тогда со спокойной душой уйду к Виталию, — смутилась Муза.
