Не влюбиться в Элленджайта, когда он рядом?
Есть вещи и явления, которые объективно вызывают определённую реакцию. И есть люди, на которых невозможно не реагировать.
Цветок поворачивается за солнцем потому, что это в его природе. Люди проникаются необычным и красивым, потому что такова их природа. Можно сколько угодно спорить с природной — нельзя её победить.
Холодный ветер студил шею, теребил волосы и норовил забраться под воротник. Катрин подняла его выше.
Свет от фонаря коротко мигнул. Фигура, сливающаяся до этого с тенью, отделилась от стены, двинувшись навстречу — тонкая женская фигура, затянутая в чёрное. Кожаные брюки, кожаная куртка, высокий конский хвост. Капризные губы, яркая помада, густо подведённые глаза. Катрин с трудом признала в этой девицу, похожей на ночную бабочку, свою мучительницу из склепа.
Госпожа Элленджайт…
— Привет, — остановилась Синтия в нескольких шагах, подчёркнуто-демонстративно разглядывая её.
Катрин не ответила.
Ей казалось, что при виде проклятой сестрички Альберта ей должно стать страшно. Это логично бояться того, кто непонятно каким чудом исхитрился пережить столетия и воззвать из праха брата, пролежавшего мёртвым добрую сотню лет.
Это нормально, испытывать страх перед существом столь упёртым, что его не останавливают никакие преграды и запреты. Кто, идя к цели, готов пройти даже по трупу собственной матери.
Но Катрин не испытывала страха. Она испытывала ненависть.
Это вульгарно одетая красотка, фальшивая от начала до конца, потому что ни в малейшей степени не была тем, кем выглядела, стояла между Альбертом. Если бы не эта светловолосая гадина, он был бы другим. В Альберте много хорошего. По-настоящему хорошего. Такого, что не часто встретишь в людях.
Но эта змея-искусительница делала всё, чтобы пробудить в нём всё самое темное.
Хуже того — ей это удавалось.
Нет, Катрин, конечно же, не была настолько наивна чтобы полагать, что Альберта, будто телка на верёвочке, можно повести куда-то против его воли. Но, не будь Синтии, не было бы и этой многолетней привязанности, этой извращённой любви, наполовину состоящей из дружбы, наполовину из общего прошлого и на треть из дикой, кровосмесительной, противоестественной похоти.
Если Альберта представить картиной — Синтия была пачкающей её грязью; если драгоценным камнем — затаённая трещиной, если цветком — шершнем.
Как ни глянь — змея! Ненавистная гадюка.
Пусть Альберт выбрал бы другую девушку, Катрин со временем, смогла бы с этим смириться. В конце концов, ей не привыкать уступать лавры другому — так уж сложилась жизнь, что на её долю всё чаще выпадала работа, а не праздник. Но знать, что, выбирая Синтию он выбирает тёмную сторону самого себя было не просто душевной раной — это походило на ожог.
Синтия его погубит.
Тот мягкий свет, что был в нём — она погасит его. Раз за разом будет пытаться превратить его в подобие самой себя: пустой, как могила и холодной, как мертвая царевна.
Если бы только ненависть могла убивать!
Но что ненависть для той, что пережила столетия?
— А ты живучая! — ухмыльнулась Синтия в лицо Катрин.
Глаза белокурой стервы были спокойны и темны, как омут. И так же холодны.
— Всё никак не сдохнешь?
Катрин глубже запустила руки в карманы. Хочет спровоцировать её на ответную грубость? Обломается — не дождётся.
— Ты ведь Альберта ждёшь? — сощурилась Синтия, сделавшись похожей на кошку, готовую вот-вот прыгнуть и придавить лапой мышь, с которой до этого только играла.
— Жду.
— О! Всё-таки умеешь говорить? А то я, грешным делом, начала думать, что ты немая.
Катрин передёрнула плечами:
— Я сделала ошибку, что вышла из больницы. Там ты, возможно, не посмела бы ко мне приставать.
— Приставать? — рассмеявшись, облизала кровавые губы Синтия. — Хотя… смотря какой смысл вкладывать в эти слова. Но ты права в одном, мам слишком много света. А я не хочу, чтобы Альберт видел нас вместе. Он, дурачок, привязался к тебе — мужчины любят беззащитных женщин. А Альберт, ты, наверное, заметила? Он такой рыцарь!
— Возможно, всё дело в том, что он благодарен мне за то, что я помогла ему выжить? Я не бросала его, как ты.
— Я его тоже не бросала. Мне просто было нужно, чтобы вы оказались рядом. Как бы иначе ты смогла в него влюбиться? Выйти за него замуж? Я не жадная, бери, пользуйся. Всё равно ты скоро сдохнешь. Исчезнишь, будто тебя никогда и не было.
— Альберт в курсе твоих планов?
— Признаться, он их не одобрил. Это для него свойственно — всё усложнять. Но пока я вынуждена с ним считаться — живи.
— Спасибо.
Синтия вздохнула:
— Альберт моё единственное слабое место. Вот так шестёрка и бьёт туза, а змея кусает собственный хвост. Любовь — это слабость, от которой не хватает сил отказаться, потому что в мире без слабостей сила теряет смысл.
— Мне не интересны твои чувства, Синтия. Я не собака, чтобы мне со скуки изливали душу.
— Я изливаю её тебе вовсе не со скуки. Я хочу, чтобы ты знала своё место. Не смей переходить мне дорогу. Альберт — мой! Он принадлежал мне до твоего рождения и станет принадлежать после твоей смерти.
— Если ты так сильно в этом уверена, что ж пользуешься каждой свободной секундой, чтобы лишний раз мне об этом сообщить?
— Встанешь у меня на пути, и я тебя уничтожу.
— Уже одно то, что ты всё это мне сейчас говоришь, способно внушить надежду.
Катрин говорила правду. Если до этого момента она планировала тихо отойти в сторону, то теперь её охватило неистовое желание бороться. Почему нет? Если бы не было шанса, соперница перед ней сейчас не стояла бы и не сыпала сквозь зубы угрозами.
— Надежду на что?
Синтия наступала агрессивно, но Катрин не была намерена ей уступать.
— Кто ты такая, чтобы мне мешать? Девочка, ты раскрываешь рот на кусок, который тебе никогда не проглотить.
— Откуда ты можешь это знать? Я, как и ты, Элленджайт. И пусть тебя не смущает мой обманчиво кроткий вид. Возможно, я не смогу до конца постоять за себя, но я, однозначно, буду пытаться.
— Прежде чем пытаться, нужно для начала определиться с целью, которую хочешь достичь. Готова ли ты всю жизнь быть второй? Или, может быть даже первой, но никогда — единственной? Всю жизнь делить того, кого любишь, со мной? А помимо меня, его постоянной тени, будут другие, вспыхивающие, словно звездочки, бабочки-однодневки. Альберт и сам-то едва запомнит их имена или лица. Но ты будешь знать — они были, они есть, они будут. И жить с этим знанием очень больно.
Синтия вздохнула, зябко поведя плечами. Ничего удивительного. Её эффектная куртка как-то не производила впечатления тёплой и комфортной. Для комфорта на ней было слишком много острых заклёпок.
— Я знаю, Катрин, у тебя нет причин меня слушать. Ты видишь во мне врага, но на самом деле я не хочу тебе зла. В моём отношении нет ничего личного — имею ввиду ту маленькую сцену в склепе. Просто я хотела получить Альберта, а ты была моим лотерейном билетом. Тебе удалось выжить? Отлично. Я не против. Но теперь для твоего же блага самое время отойти в сторону. Чтобы ты там себе не придумывала, ты не такая как мы — он и я. Жизнь с нами превратится для тебя в ад.
Катрин в упор посмотрела на эту пантеру, которая не пойми с какой радости решила прикинуться пушистой кошечкой.
Да за кого она её держит?! Неужели и впрямь думает, что можно купиться на сладенький сироп в её голоске? Фальшивая злобная стерва! Змея. Гадюка.
— Я не собираюсь жить с тобой. Я на порог тебя не пущу.
— Придётся. Не может же брат не знаться с родной сестрой? — издевательски засмеялась Синтия. — Увидимся, Катрин. Думаю, скорее, чем тебе бы хотелось.
Поспешное отступление Синтии объяснялось появлением Альберта.
Они почти столкнулись, обменявшись взглядами и довольным он явно не выглядел.
— Ты ещё здесь? Ты же обещала…
— Не нервничай, братец, я уже ухожу. И ничего плохого я твоей невесте не сделала, — мурлыкнула Синтия, посмеиваясь. — Правда, крошка?
