Темучин придержал своего гвардейца:
– Подожди, отделить голову от туловища недолго, но я ни разу не видел, чтобы она приросла обратно. Ответь, смельчак, ты хотя бы сожалеешь о сделанном?
Бритый огорчённо ответил:
– Да, моя уставшая от битвы рука дрогнула в последний момент, и стрела промахнулась мимо твоего горла, хан. Небесные охотники, к которым ты отправишь меня, будут потешаться и показывать пальцами на Джиргоадая, который даже не способен точно попасть в цель всего лишь с пятидесяти шагов!
Темучин рассмеялся, велел развязать побеждённого и сказал:
– Я встречал умелых воинов. Я встречал честных людей. Я встречал дурачков, не умевших врать для своей выгоды. Но я впервые вижу, чтобы все эти качества соединились в одном человеке. Будешь моим нукером, багатур. И отныне нарекаю тебя Джэбэ, что означает «стрела».
И теперь Джэбэ-нойон, один из четырёх «верных копыт Чингисхана», покоритель каракитаев и хорезмийцев, спросил у Субэдея:
– У русичей вместе с кыпчаками – не меньше сорока тысяч всадников, вдвое больше, чем нас. Они – сильные, умелые воины. Ты хорошо подумал, прежде чем мы пойдём на битву?
Темник удивлённо поднял брови:
– Что я слышу?! Наш храбрец Джэбэ, обычно бросающийся с горсткой багатуров в безумную атаку на огромное войско врага, теперь задает странные вопросы. Здоров ли ты, мой соратник? Не узнаю тебя.
– Ты не понял, – нетерпеливо ответил Джэбэ, – я здоров и спрашиваю: ты хорошо подумал, куда мы денем столько пленных?
Субэдей захохотал, хлопая ладонями по бёдрам.
– А теперь – узнаю «стрелу» Джэбэ, самого безумного полководца у Океан-хана. Не переживай! Вокруг моей ставки бродит куча персидских и сарацинских купцов, которые с нетерпением ждут возможности купить тысячи пленных русичей.
Джэбэ довольно оскалился и вышел из шатра.
Глава восьмая. Сражение
Третий день шло русское войско по степи. Далеко позади остался синий приветливый Днепр, прибрежные деревеньки с цветущими вишнями и белыми хатками под жёлтыми соломенными крышами. Дикое поле встречало юной травой, ещё не успевшей выгореть под злым солнцем, пением жаворонков и брошенными дымящимися кострищами. После стычки у Днепра, когда волыняне легко опрокину ли сторожевой отряд кочевников, монголы больше не вступали в бой, исчезли в горячем мареве, и только отдельные всадники виднелись на горизонте. Это лазутчики Субэдея зорко следили за движением огромного русского войска.
Дмитрий несколько раз пытался отогнать шпионов, бросаясь в безнадёжную погоню за ними с парой десятков добришевцев, но почин не поддержали остальные князья. Усмехаясь, замечали:
– Князь Тимоша сам блаженный, и воеводу себе такого же подобрал, головой скорбного. Носится по степи, как та собака, которой мальчишки хвост подожгли. Чего суетиться-то? Чего за одиночками гоняться? Вот доберёмся до татарского войска и всех спокойно перебьём. А испугаются басурмане битвы, сбегут в свои неведомые земли – так ещё и лучше. Зарекутся в следующий раз приходить.
Ярилов был неприятно удивлён беспечностью и разбродом в русском войске: каждая дружина двигалась отдельно, с удобной ей скоростью, и вставала на бивуак когда вздумается. Никакой разведки, никакого передового и флангового охранения! Экзамен по тактике капитану Ассу князья точно бы не сдали.
Безвозвратно прошли времена, когда в этих же степях князь Святослав налегке водил свои стремительные полки на хазар, покрывая в день по три нынешних суточных перехода – теперь войско двигалось медленно, вразнобой, отягощённое многочисленными обозами.
Зато настроение у всех было приподнятое. Победу над татарами считали делом решённым – такая мощь идёт! Дмитрию не без труда удавалось поддерживать серьёзный настрой в своей дружине, улучая время долгих остановок для войскового учения. Бойцы поначалу охотно занимались тем, что было в новинку – эволюциями сомкнутого конного строя, которому их старательно обучали Анри и Дмитрий, но уже начинали потихоньку ворчать.
Несколько раз за этими занятиями наблюдал сам Мстислав Киевский. Удивлялся, хвалил Дмитрия:
– Невиданное дело! Как это у тебя ловко выходит. Надо поразмыслить – может, и в киевской дружине такое умение внедрить.
А Мстислав Удатный только надсмехался:
– Придёт же в дурную башку такая ерунда, сучье подхвостье! Какое такое учение? Витязю нужен добрый конь, да острый булат, да храбрость и Божья помощь, а более – ничего. Я вон в сражении на Липицком поле трижды сквозь вражеский строй, как калёная стрела сквозь листву, вихрем проносился! И без всякого учения.
Дмитрий только мрачнел, стараясь не слушать старожилов. А по ночам вспоминал подробности из книги «История боевой конницы», записывал с помощью подаренной иноком Варфоломеем чернильного прибора, чтобы утром продолжить:
– Первый взвод, галопом! Правый фланг, вперёд!
Надрывались рожки, подающие команду. Трещали на ветру треугольные взводные флажки – нововведение Ярилова. Зеваки из чужих дружин скребли затылки:
– Во дают! Воевода ихний на выдумки горазд.
За спинами наблюдателей сутулился, стараясь спрятаться, худой черноглазый кыпчак из галицкого войска.
Но подобраться к Ярилову ближе у него пока не получалось – добришская дружина всегда вставала отдельным небольшим лагерем, и часовые на постах не спали – воевода быстро от такого отучил. Недаром добришские дружинники поминали своего воеводу за глаза «Ярило». Именем древнего солнечного бога его назвали за сверкающие рыжие волосы, за коня золотой масти и за пылкий, будто пронизанный огнём, нрав. Ярило – всё подмечающий и скорый на расправу за провинность.
* * *
– И долго нам тут торчать? Прячемся, что твои суслики в вонючей норе, – Ведмедь недовольно сплюнул и продолжил: – Может, хоть костёр запалим? Ребята второй день на сухомятке, без горячего, так и завыть с голодухи недолго.
Хорь, единогласно избранный атаманом маленькой шайки из десятка бродников-дезертиров, сполз по склону оврага вниз, покидая наблюдательный пост. Равнодушно спросил:
– Ты сколько сегодня татарских разъездов приметил, Ведмедь?
Здоровяк задумчиво поскрёб голую грудь под драным кожухом:
– С утра два проскакали вроде. А после полудня – только наших видел, русичей. Вон, пылят без остановки.
Хорь рассмеялся:
– Как ты сказал, «наших»? Забыл, из чьего войска сбежал семь дней назад? Запомни, Ведмедь, нам тут все – чужие. С удовольствием башку отрубят и те, и другие. Переждём, как князья пройдут, и дальше двинемся. А огонь зажигать нельзя. Вмиг на дымок любопытные прискачут с расспросами. Только, боюсь, ответов наших им не надо будет – могут и языки для зачину урезать.
Ведмедь вздохнул и начал спускаться к остальным, прячущимся на дне оврага.
Неделю назад, после бурного обсуждения, бродники согласились с Хорем: пока в степи татары с русичами гоняются друг за другом, лихим молодцам хабару не добыть, голову бы унести. Да и богатых обозов меньше стало не в пример прошлым временам. Торгаши тоже побаиваются кипящего Дикого Поля, отсиживаются в приморских городах.
Хитроумный Хорь додумался, как и жизни свои сберечь, и прибыли не упустить: надо самим добраться до крымского Сурожа и там предложить услуги по сопровождению каравана. Татарские начальники купцов уважают, выдают им охранные грамоты, и искать дезертиров среди охранников не додумаются. А коли товар того стоить будет – так ведь недолго наивных иноземных гостей в тихом месте прирезать и ценности себе забрать.
Надо было лишь кое-какую одежду, доспехи и оружие прикупить, чтобы каждый понял – перед ним не лихие разбойники, а добросовестные воины-караульщики. Ну, за этим дело не станет – деньги у Хоря имелись, и немалые. Золото, утаенное от Плоскини, лежало в перемётной суме. И ещё кое-что, не менее, чем золото, любопытное.
Всё вроде бы складывалось удачно. Но широкоплечий бродник не радовался. Тосковал по Анри и Дмитрию. Нехорошо из Киева ушёл, даже весточки не оставил. А друзья ведь волнуются, ищут. Простят ли?
