— Стоп! Снято! — кричит патлатый парень и мы отмираем.
— Ну что? — тихо спрашивает она, глядя на меня.
Ответить я не успеваю. Меня опередил Йоже Гале.
— Сцена снята с первого дубля, — потрясённо говорит он и недоверчиво качает головой.
А Нанович подходит к Раневской и целует ей руку.
Ну вот. Вроде всё нормально. Всё наладилось.
Дальше идёт очередная сценка. Играют Миша и пожилой серб. Тот играет солдата-ветерана. Они выходят из госпиталя, и Миша делится с солдатом махоркой. Закуривают, разговаривают.
Почему-то, глядя на них, мне тоже остро захотелось курить.
Я тихонько отошёл подальше от съемочной площадки в надежде стрельнуть у кого-нибудь сигарету (свои не брал, я же бросаю), и наткнулся на рыженькую девушку, которая недавно махала веером над Нановичем.
Девушка курила. При виде меня она белозубо улыбнулась:
— Вы Муля! — сообщила она мне и добавила, — а я — Бобана.
Я спросил стрельнуть сигарету и закурил.
— Это вы такое красивое кино придумали, — белозубо усмехнулась она, — вот увидите, всем понравится.
Я молча кивнул, соглашаясь.
Но Бобане явно хотела поболтать, потому продолжила делиться впечатлениями:
— А как она играла! Даже наш инат раздремуша восхитился.
Что такое «инат раздремуша» я не понял, но, очевидно, что-то нелицеприятное. Потому что других эпитетов Нанович явно не заслужил.
Я вежливо посмеялся, а Бобана добавила, затушив окурок:
— Ой, что теперь будет! — и весело захохотала.
Ну что ж, посмотрим.
А потом меня переловил Йоже Гале.
— Муля! — затарахтел он, захлёбываясь от эмоций, — где ты таких актёров набрал? Ты не видел, там в сценке с солдатскими матерями как Миша сказал! Как он сказал! У мня аж слёзы из глаз брызнули.
— Да, Миша может, — кивнул я. Мне было за него приятно.
— А Фаина Георгиевна! О! — он аж закатил глаза от преизбытка чувств, — даже вон Нановича как проняло. Ты же видел это?! Ну скажи, ты видел?!
— Да видел я, — усмехнулся я, — а ты разве сомневался, что всё замечательно будет?
— Ну… — покраснел Йоже, и я понял, что сомневался, да ещё и как.
— Не переживай, Йоже, — сказал я, — и поверь мне. Эта картина принесёт тебе и всем актёрам мировую славу. Вот увидишь.
Йоже зарделся. Он был молод и очень хотел мировой славы.
— А как же ты?
— А я просто хочу выполнить данные самому себе обещания, — тихо сказал я.
А потом, уже поздно вечером, они встретились.
Фаина Георгиевна со своей сестрой, Изабеллой. Бросились друг к другу и замерли. Первой не выдержала Фаина Георгиевна.
— Белла! Беллочка ты моя родненькая! — закричала она и заплакала.
Глава 8
— Фанечка! — вскрикнула женщина и крепко обняла сестру.
Они были и похожа, и непохожи. Изабелла — утончённая, вся эдакая по-французки изысканная. А вот Фаина Георгиевна — это была Фаина Георгиевна. И всё равно, видно было, что это родные сёстры.
Я деликатно прикрыл дверь и спустился вниз, оставив их общаться. Мы сейчас находились в небольшой кафане под аутентичным названием «Златни конь». Здесь было на что посмотреть: настоящую сербскую экзотику ещё не вытеснили, как в моём времени, глобализированные общепитовские тренды. О, нет, в этой кафане столы были могуче-дубовые, скатерти — из грубого самотканного полотна, причём цветасто-клетчатого, а вместо стульев — лавки. На стене, по её самому центру, висел большой портрет Тито. И я заметил, что многие посетители, когда говорили тосты, то поворачивали головы и смотрели на портрет Тито. Некоторые даже салютовали ему бокалами и рюмками, перед тем, как выпить.
Официанток как таковых здесь не было: эдакая демократичность — подходи и бери, что хочешь и сколько унесёшь. Люди сидели, ели, разговаривали и курили. Да, да, прямо здесь, в кафане. Курили, болтая, смеясь, и никто совершенно не обращал никакого внимания, если пепел от сигар и сигарет падал на стол или на колени собеседникам. Густые клубы сизоватого дыма в общем зале придавали всему эдакий нуарно-готический вид. Возможно, поэтому все посетители были смутно похожи на вампиров. А портрет Тито строго взирал на всё это вампирское великолепие.
Но при этом куревом почти не воняло. Возможно потому, что вкусно пахло кофе. А возможно потому, что запах жаренного на огне мяса был столь крепким и смачным, что перебивал все другие, лишние запахи.
Зато в углу стоял внушительный белый (!) рояль, за которым сидела тощая девица с густо подведёнными глазами. Из-за высоко взбитой башни из кудрей на голове, она напоминала томного пуделя. Томного и обалдевшего. Она так лихо наяривала бравурный мотивчик (я даже затрудняюсь сказать, что это за мелодия такая), что её плечи, затянутые в ядовито-зелёный бархат, тряслись, словно холодец.
Для Фаины Георгиевны и её сестры Изабеллы, Йоже Гале снял отдельный кабинет на втором этаже. Чтобы им весь этот шум и гам не мешали, и они могли вполне себе нормально наобщаться наедине.
Убедившись, что у них всё нормально, я спустился в общий зал и сел напротив него за столик.
— Ну как они? — спросил Йоже.
— Разговаривают и плачут, плачут и разговаривают, — с улыбкой пояснил я, — они же больше тридцати лет не виделись.
— Ого, — потрясённо вздохнул Йоже и обалдело покачал головой, — не знаю, смог бы я так долго не видеть семью…
— Такова жизнь, — вздохнул я, — я вон тоже с тётей Лизой за двадцать восемь лет вообще в первый раз увиделся.
— Но тебе же, вроде, двадцать восемь? — изумился Йоже Гале. — Я твои документы видел, когда мы приглашения готовили.
— Дак я же и говорю, впервые за двадцать восемь лет, — рассмеялся я, — мы с нею никогда раньше вообще не виделись. Только знали о существовании друг друга. И на этом всё.
— Завтра она сюда приедет, — сказал Йоже, — после конференции. Твоя тётя Лиза — настоящая деловая женщина. И хитрая, главное, такая! Ты представляешь, она совместила встречу с тобой, участие в роли консультанта в нашем фильме и ещё участие в двух научных конференциях!
— Да, ей палец в рот не клади, — с улыбкой кивнул я, — не даром она аж целый профессор. Моя мать тоже такая. Хоть и в другом направлении.
— Теперь понятно, откуда у тебя такая мощная деловая хватка, — польстил мне Йоже, и сразу перешёл к делу, — кстати, о делах. Послушай, Муля, те люди, которые взяли меха, остались очень довольны. И они просили передать тебе, что в следующий раз, когда приедешь, вези только лису. Песец пользуется меньшим спросом. Да, он красивый, но наши женщины больше знают лису.
— А ондатра? Нужна? — спросил я, вспомнив, что Адияков велел мне выяснить это.
— У вас разве так много ондатры? — удивился Йоже.
— Да, её расселили по всей территории Советского союза, — поморщился я, — так она за пятнадцать лет развелась так, что её теперь девать некуда. Мехом ондатры, который есть у нас на складе, можно завалить пять таких кафан, как эта. Или даже все шесть.
— Муля, давай я у них сначала спрошу, — неуверенно ответил Йоже, — а лучше, если ты привезёшь несколько шкурок сам, чтобы посмотреть.
— Не я, а ты привезёшь, — поправил его я.
— В каком смысле?
— Ты разве забыл, что после нашего возвращения домой, продолжение фильма снимать будут в СССР, и уже ты теперь поедешь к нам. Поэтому заранее выясни всё про шкурки, и сам всё и привезёшь. А деньги переведёшь на счёт тёти Лизы. Мы с ней договорились, она для меня откроет.
— Ты знаешь, Муля, — печально вздохнул Йоже Гале, — этот Нанович развил такую бурную деятельность, что я, боюсь, меня могут не выпустить.
— Да как тебя не выпустят? — удивился я. — Сам наш верховный благословил тебя на главного режиссёра. А ты говоришь «не выпустят»! Не выдумывай ерунды!
— Вот сердцем чую, Муля, что Нанович какую-то гадость задумал, — пожаловался Йоже, — он может подставить, да так ловко, что даже не поймёшь. Страшный человек.
