Шёпот - Пименова Анастасия

Вирус не убивает, как все думали. Он замедляет. Сердце замедляется до одного удара в две минуты и двадцать две секунды. Оно бьётся. Просто слишком медленно. Слишком бесчеловечно. Именно поэтому второй приоритет – это сердце. Там, где оно должно быть. Обычный калибр не всегда пробьёт. Но если выстрел точный, то всё, система ломается. Они умирают, как и обычные люди. Но те же ранения, в ногу, в руку, в грудь, в плечо и прочее… Им всё равно. Они не чувствуют боли, их нервные окончания просто не работают. Мне неизвестно только могут ли они умереть от потери крови, наверное, вряд ли… Если только она у них совсем почти закончится. Это нам не сообщали. Также безумные, как мы и думали с папой, не могут видеть, и они полностью лишаются обоняния. Вирус влияет на это. Единственное, что у них остается – их слух. Поэтому да, они реагируют на любой звук, даже шорох. Иногда я задаюсь вопросом, что будет если повредить их барабанные перепонки, но пока могу только гадать. Ответа на это ни у кого нет, либо есть, но мы не знаем.

Всё это мы также узнали в тот момент, когда ещё была связь. Первое время я думала об этом, как о том… что убивала людей. Не только того военного, но и тех, кто стал безумным. Когда ты стреляешь в мертвых это одно, а когда в тех, чье сердце продолжает биться – другое, но я попыталась смириться с этими мыслями. Убедить себя, что иного выхода нет. Пока это работает, но я не знаю, что будет, когда выйду и снова встречу их. Безумных, но живых людей.

Женева тихо втягивает воздух сквозь зубы, а Джоэл выпрямляется. Никто не дергается, не говорит, все продолжают внимательно слушать.

– … И помните: они не зомби. Они мутанты. Их кровь нестабильна. Клетки восстанавливаются с невероятной скоростью, но не бесконечно. Их мышцы жёсткие, сухие, почти как у мёртвых, но работают. Они могут бегать, лазить и хватать. Их зубы не крошатся, а их крики мы слышим не просто так, это значит, что их речевой центр частично работает.

Ощущаю знакомое напряжение. Это происходит всякий раз, когда нам напоминают о безумных, о живых мертвецах.

Сэр Брайс ставит автомат и отходит немного в сторону, после чего указывает на него рукой:

– Стрельба с расстояния в тридцать футов. По одному.

Мы выстраиваемся в линию и следуем друг за другом. Иногда папа что-нибудь говорит, поправляет и подсказывает, но чаще молчит, потому что за столько времени мы уже успели обучиться этому. Конечно, до профессиональных бойцов и стрелков нам ещё далеко, но для того, чтобы сражаться с безумными наших навыков должно хватить.

Я иду следом за Майки.

Когда очередь доходит до друга, то он привычно подходит к рубежу, встаёт в позицию.

Наблюдаю за ним: плечи ровные, дыхание спокойное, пальцы чётко ложатся на спусковой крючок. Он стреляет. Несколько выстрелов подряд, и глухие хлопки разносятся по тренировочной.

Папа лишь кивает, но я знаю, что он доволен.

Теперь моя очередь. Делаю шаг вперёд, после ещё один. Подхожу к стойке, беру оружие. Пальцы слегка дрожат, но я быстро беру себя в руки.

Мишень впереди. Всё выглядит просто.

Голова. Сердце.

Поднимаю оружие, когда приклад удобно ложится в плечо, словно подстраивается под меня, становится продолжением руки. Передо мной всего лишь манекен, вдобавок ничего не чувствующий, не дышащий.

Я не представляю на его месте безумных или людей, что могут представлять опасность, а такие точно будут, если им удалось каким-то образом выжить.

Я просто стреляю. Первый – в голову, второй – в сердце, чтобы следом перейти к другой цели и повторить свои действия.

Тело не дрожит, руки не срываются. Всё отточено до автоматизма.

Даже позволяю себе лёгкую, почти незаметную улыбку. Совсем крошечную не для кого-то, а для себя.

Ну, хоть в чем-то я хороша. Не в борьбе, а в стрельбе. Многое зависит от «учителя», поэтому останусь при своем мнении, что проблема в Акселе, а не во мне.

Когда возвращаюсь и прохожу мимо папы, то вижу, как родитель кивает. Не быстро, не демонстративно. Просто… чуть заметное движение головы. Своего рода хвалит меня.

Следующим выходит Джоэл. Он, как и обычно, старается выглядеть расслабленным, будто это развлечение, а не подготовка к выживанию. Но стоит взять оружие, и маска спадает. Он сосредоточен, дыхание ровное.

Первый выстрел мимо, чуть выше головы.

Он тихо выдыхает, поправляет стойку, и второй, и третий уже по мишени. Голова.

Сердце.

Папа тоже лишь кивает и мысленно отмечает что-то про себя. Я знаю его этот взгляд.

Когда Джоэл уходит, то его место занимает Женева. У неё отличная техника, но иногда она тянет с выстрелом, будто ждёт идеального момента. Правда, это не очень хорошо, ведь в реальности такого не будет. Вряд ли какой-нибудь безумный или человек остановятся, если их вежливо попросить это сделать, сказать, что нам нужно сосредоточиться. Если это будет первый, то они вообще никак не среагируют, а если кто-то из последних, то лишь посмеются.

Следующий – Лиам, мой ровесник, то есть ему тоже уже двадцать лет. Самый молчаливый из всей нашей группы, напоминает мне чем-то Роя, того военного, который погиб из-за пули Дакса.

Лиам промахивается дважды. В группе никто не смеётся. Не из вежливости, а из понимания. Все помнят, как это было в начале. Все знают, что одна ошибка в реальности может стать последней.

Один за другим, все проходят тренировку. Мы отрабатываем стрельбу с карабинов, затем только с короткоствольников.

Последними идут тактические пистолеты. На случай, если основное оружие даст сбой, а времени не будет.

Стараюсь попадать только в цели, не тратить зря пути, вспоминая, как было раньше, когда мы с папой ничего толком о этих мутантах и не знали. Отказываюсь думать, каково будет провалиться, когда счёт пойдёт на секунды.

– На сегодня достаточно, – через время сообщает Ричард Брайс. – Можете быть свободны.

Все, как обычно, собираются быстро. У кого-то запланирована уборка, кто-то идёт в медотсек, кому-то ещё предстоит смена на посту. На каком посту? Да, у нас нет связи с внешним миром, но дежурство внутри бункера никто не отменял.

Майки поворачивается ко мне:

– Идём?

Я качаю головой:

– Иди без меня. Догоню.

Он чуть хмурится, но не спрашивает. Просто кивает и исчезает вместе с остальными в коридоре.

Когда за ними закрываются двери, в тренировочной становится удивительно тихо.

Только шум вентиляции и глухое эхо металла.

Я поворачиваюсь и направляюсь к отцу.

Папа тут же поднимает голову и встречается со мной взглядом, улыбается. Смотрит спокойно, без напряжения, будто оценивает не только мою стрельбу, но и состояние.

– Сегодня ты была молодец, милая.

Эти слова, простые и тихие, всё равно будто оседают в груди тяжёлым, но теплым грузом.

– Спасибо, – благодарю его, а после закусывая изнутри губу, когда папа едва хмурится.

– Что-то случилось?

– Я… – голос сбивается, но быстро исправляюсь. – Я переживаю насчет экзамена по рукопашной. Насчёт Акселя. Я тебе уже говорила. Помнишь? – папа выдает кивок. – Я делаю все, что могу, но он будто ждет, когда я ошибусь. Даже не пытается помочь, – хотя я понимаю, что Аксель не обязан этого делать. – И если он захочет, то завалит меня. Просто по тому, что может.

Говорить это вслух тяжело. Не потому что боюсь реакции отца, а потому что это звучит как жалоба. А жаловаться я не привыкла. Тем более… ему.

Родитель молчит чуть дольше обычного. Смотрит внимательно, оценивающе, но не с холодом с какой-то внутренней сосредоточенностью, как будто просчитывает ситуацию.

– Значит, действуй, как я тебя учил, Шоу.

– Нечестно? – выгибаю одну из бровей, а на губах папы появляется легкая улыбка.

– В бою все средства хороши. На экзамене у тебя будет одна цель – уложить его. Никаких ограничений по поводу того, как ты это сделаешь – нет. Помнишь? – теперь моя очередь выдавать кивок. – И хоть я не должен тебе этого говорить, потому что всё ещё хочу, чтобы ты осталась, но… если нужно, значит, выгрызи себе место. Ты сдашь этот экзамен, милая.