– Так уж и слоновой, – усомнился Мадон.
– Разумеется, нет, – ответил Урбанович. – Откуда на Авалоне слоны? Здесь одни сапрофиты и сапрофаги, причем не обнаружено ни единого живого организма, превышающего по размерам детский башмачок. Просто этот образ был первым, какой пришел в голову первооткрывателям при виде Башни.
– Они сами придумали эту странную метафору? – с интересом спросил Белоцветов.
– Разумеется, нет, – сказал Ветковский. – Откуда у ксенологов образное мышление? Посмотрите хотя бы на нас с Марком или вот на Консула… Кажется, Сент-Бёв.
«Еще один тупик на моем пути», – подумал Кратов. Кое-что об этой парочке он уже выяснил. Несмотря на то, что Ветковский был ксеносоциологом, то есть занимался сравнительным исследованием общественного устройства внеземных культур, а Урбанович изучал языковые системы вокального типа и по этой причине считался ксенолингвистом, создавалось впечатление, что оба владеют информацией, простирающейся далеко за пределы их профессиональных интересов. Темными крыльями вздымались за их спинами какие-то неясные тени неких широко не афишируемых спецопераций, странным образом связанных с мрачноватой организацией под названием «Департамент оборонных проектов», и не только они… В свете этих сомнительных аллюзий возникал резонный вопрос: что эти люди потеряли на скучной планете с бедной биосферой, где по указанной причине нет ни общества как такового, ни языковых систем, ничего, что бы имело касательство к самому понятию цивилизации.
– Башня есть, – сказал Белоцветов прямо и бесхитростно. – А хозяев нет? И вы торчите в этом смердеже, чтобы их отыскать и вернуть забытую вещицу?
– Мы не торчим, – возразил Урбанович. – Это полевые ксенологи торчат, и довольно давно. Мы присоединились примерно декаду тому назад. Речь идет, разумеется, о местной декаде, что эквивалентно четырем земным неделям.
– И каковы результаты? – спросил Кратов.
– Никаких, – сказал Ветковский. – Дело в том, что Башня никого не впускает.
– А вы пробовали постучать? – осведомился Мадон.
Ветковский захохотал, а Урбанович, болезненно кривясь, сказал:
– Мы… а точнее, они испробовали все неразрушающие способы получить информацию об устройстве Башни. Загвоздка в том, что материал, из которого она сложена… мнимая слоновая кость… представляется чрезвычайно прочным и одновременно хрупким. Эти данные получены при помощи квантового сканирования. Прорезать в нем отверстие означает вызвать разрушение неопределенного фрагмента всей структуры, а то и обрушение. Чего, по понятным причинам, мы допустить никак не можем.
– Хорошо, – сказал Мадон. – Сканирование. Тогда вы, по крайней мере, имеете представление, что находится внутри.
– Ни малейшего, – сказал Ветковский, моментально сделавшись серьезным. – Помехи… возможно даже, энергетические поля высокой насыщенности.
– И чего тогда они здесь торчат, эти ваши ксенологи? – удивился Белоцветов. – Только время теряют.
– А что им остается? – пожал плечами Урбанович.
– Домой вернуться, – желчно сказал Мадон. – В семью.
– К новым обещающим свершениям, – подхватил Белоцветов.
Ветковский ограничился саркастическим хмыканьем, а Урбанович пояснил:
– Ксенология – это такая научная дисциплина, которая желает ясности во всяком вопросе, который перед нею поставлен.
– И чем она отличается, к примеру, от математики? – спросил Белоцветов.
– О, это богатый вопрос, требующий развернутого ответа! – сказал Ветковский. – Может быть, коллега Кратов сочтет возможным?..
– Как всякая научная дисциплина, – сказал Кратов, – ксенология использует математический аппарат quantum satis. Как всякая научная дисциплина, ксенология не может утверждать, что имеет дело исключительно с точными, однозначно определяемыми параметрами изучаемого предмета. Как всякая научная дисциплина, ксенология подразделяется на изрядное число специализированных направлений. Упомянутые уже три ксенолога принадлежат к трем различным направлениям. Бывает и хуже, когда ксенологов трое, а направлений пять, а то и все шесть, я сталкивался с такими ситуациями…
– Вы уклонились от ответа, Консул, – сказал Белоцветов укоризненно. – И только всё запутали еще сильнее, чем было.
– Алекс, друг мой, – сказал Кратов ласково. – Ничем ксенология от математики не отличается. Только предметом исследования. И то не всегда.
Ветковский в очередной раз закатился благодарным смехом.
– Консул, – произнес он проникновенно, – неужели вы побываете на Авалоне и упустите возможность повидать Башню?
Кратов не успел ответить, что именно эту возможность упустить он намерен с большой охотой. С музыкальным перезвоном растворились прозрачные двери отеля «Камелот», и на пороге возник Элмер Э. Татор. Он был облачен в легкий скафандр модели «Арамис» с дыхательной маской и просторный плащ из тонкого пластика ярко-желтого цвета. Плащ и сапоги были заляпаны тяжелой бурой слизью, которая медленно сползала на пол и тотчас же им впитывалась без следа.
– Всем доброе утро, – сказал Татор звенящим от негодования голосом. – Доктор Ксавьер Монтойя, черти бы его полоскали, так и не сможет выбраться из своего болота, но нисколько не возражает, если мы доставим ему груз самостоятельно. Очень мило с его стороны… – Он помолчал, уставясь в пространство, вздохнул и продолжил уже спокойнее: – Во всяком случае, столь изящное логистическое решение позволит нам поскорее убраться с этой прекрасной во всех смыслах планеты. Есть желающие совершить спонтанную экскурсию по просторам Авалона?
– Есть, – одновременно отозвались Кратов и Белоцветов.
– Лучше пристрелите меня, – проворчал Мадон. – Найду занятие на борту корабля. Оглушу себя транквилизатором и постараюсь уснуть. Не смейте меня будить до отлета! И кто-нибудь видел Мурашова со вчерашнего вечера?
– Я видел, – сказал Татор, но развивать тему не стал.
– Тогда уж и нас прихватите, – попросил Урбанович. – Дела наши в поселке завершены, а от хозяйства Монтойи до форпоста ксенологов мы доберемся сами.
– Жду всех через десять минут на причале, – объявил Татор.
5
Гравиплан, огромная платформа с двумя палубами, пассажирской и грузовой, опустилась на посадочную площадку, грязно-белый диск с красными концентрическими окружностями посреди сплошного грязно-бурого болота, в клочьях тумана, по ощущениям такого же грязного. Здесь все казалось неприятно грязным, жирным и липким, отчего сразу же, едва сделав первый шаг, нестерпимо хотелось в душ. Визитеры сошли на твердую поверхность, которая не выглядела достаточно надежной. Доктор Ксавьер Монтойя встречал их у трапа. Он был тщательно, со знанием дела, упакован в непременный желтый плащ. Капюшон однако же был небрежно откинут, дыхательная маска на бледном бородатом лице отсутствовала.
– Очень рад, – с пылкостью говорил доктор Монтойя, всем поочередно пожимая руки. – Очень… Вы нас чрезвычайно выручили. Практически вы нас спасли.
За его спиной безмолвными истуканами сгрудились приземистые сервомехи, когда-то синие и чистенькие, а теперь размалеванные на манер амазонских дикарей и, что греха таить, грязноватые. Сервомехи были традиционных моделей, человекообразные. «Вы ж мои дорогие!» – с нежностью сказал Белоцветов и сразу же увел всю дикую орду на разгрузку гравиплана.
– Пойдемте, – сказал доктор Монтойя. – Я покажу вам Авалон.
Они покинули белую площадку и в полном безмолвии ступили на изящный, словно бы сплетенный из стеклянистых лиан и на вид совершенно ненадежный мостик. В просветах переплетений, в нескольких футах под ногами хищно чавкала, хлюпала и пузырилась мерзкая трупная жижа. Доктор Монтойя едва ли не вприпрыжку возглавлял шествие. Туманная занавесь внезапно рассеялась, и по ту сторону мостика обнаружилась твердь – черная, рыхлая, но после болотных ландшафтов показавшаяся всем отрадой для взоров и чувств. Твердь простиралась необозримо, ее края таяли в тумане, от нее исходили едва различимые токи теплого воздуха.
