У меня аж глаза на лоб полезли.
— Ну, ничего себе!
— Да, Муля, так что у тебя вскоре грядут большие неприятности. Я не знаю, как ты разрулишь это. Вот я тебе этого, если что, не говорила… — она многозначительно посмотрела на меня.
— Конечно, конечно, — заверил её я. — Спасибо за предупреждение. Вы даже не думайте, что я что-то кому-то передам. Я вам очень благодарен за то, что вы мне это сказали…
— Ну, мы же друзья, Муля, — улыбнулась она и сказала совершенно другим голосом: — А вот этот кактус — это опунция. Она растёт у нас в Крыму, но я её уже три года закаливаю, приучаю к нашим холодным температурам. И она спокойно выдерживает на открытом грунте даже до октября, ты представляешь? Ну, только подкармливать её надо обильнее, чем в Крыму.
И она затрещала опять о какой-то ерунде. Я ходил за ней, кивал, но мысли мои были все о том, что планирует замутить Тельняшев.
А я ведь удивлялся, что он как-то притих и его не слышно и не видно после того памятного случая на перроне, когда его отец тогда митинговал и пытался меня выгнать. Потом они там сходили к Большакову, но чем там закончилось, я не знаю, Большаков не говорил. И вообще он последнее время со мной старается не пересекаться, поэтому что-то гарантировать или делать какие-то выводы я не могу.
А оно вот как оказывается. То есть они решили: раз Богдан не тянет, это всё не понимает, — дать мне возможность доделать проект до конца, получить нормальные результаты. И потом, когда он будет проходить этап цензурирования на Главлите, — меня пустть в расход, а Богдана поставить собирать сливки.
Меня вся эта рокировка не устраивала, и поэтому я решил на Главлите сделать им большой сюрприз. Надеюсь, они очень удивятся.
Я вернулся обратно в Москву, единственное, что мне хотелось, — это встретиться с Беллой. Для того, чтобы расспросить её о Маше. Потому как ехать в Якутию так надолго и не знать, что она там и как, я почему-то не мог. Вот не мог — и всё.
Я недавно разговаривал с Машей, и мы вроде как и поняли друг друга. Более того, у меня даже появилась надежда, что с ней будет всё нормально. Но какой-то червячок сомнения всё равно грыз меня, и я решил, что будет лучше, если я проконсультируюсь или узнаю мнение со стороны. А кто, как не Белла, может со стороны видеть всё без прикрас и рассказать, как там и что происходит.
Поэтому я отправился в тот ресторан, где работала до сих пор Белла, в надежде, что между выступлениями у неё будет антракт, и нам удастся перекинуться парой-другой слов, и я всё выясню.
Я пришёл в ресторан, но, к моему удивлению, Беллы я там не обнаружил. Официант сказал, что она уехала в отпуск. Я, уже расстроенный, собирался возвращаться обратно, как вдруг за одним из столиков я увидел одиноко сидящую Веру Алмазную.
Она сидела в одиночестве и пила вино. Сначала я не понял, решил, что она, как вот эти ночные бабочки, снимает мужика, но, посидев некоторое время за другим столиком, допив свой чай, я понаблюдал за ней, и обнаружил, что она просто сидит и банально напивается.
Изрядно удивлённый такой ситуацией, я подошёл к ней и поздоровался:
— Здравствуй, Вера, — сказал я, — можно присесть за твой столик? Я буквально на минуточку.
Она подняла на меня пьяный взгляд и криво засмеялась:
— А, это ты, Муля, — заплетающимся языком пролепетала она. — Да садись, куда ж от тебя денешься?
Я пожал плечами и молча сел напротив неё. Вера выглядела плохо: косметика размазалась, на лице появились новые глубокие морщины, причёска совершенно ей не подходила, да и одежда была подобрана кое-как и совершенно её не украшала. Лицо имело некий сероватый оттенок, и такое было впечатление, что она долго чем-то болела.
— Вера, как у тебя дела? — спросил я.
— Да какая тебе разница! — она обличительно посмотрела на меня и метнула злой взгляд. — Бросил меня! А ведь ты обещал мне помочь! Я-то все свои договорённости по отношению к тебе выполнила! Я тебе всё помогла, когда ты с этим институтом философии… искал компромат, а вот ты… ты…
Она хлопнула полстакана вина и вздохнула:
— Обманул ты меня, Муля. А ведь я тебе тогда поверила, я так надеялась, что ты мне поможешь…
Мне стало стыдно. Она была абсолютно права.
— Извини, Вера. Да, я знаю, что виноват. Я забегался, совершенно закрутился с этим проектом, с проблемами своих родственников. И да, я совершенно о тебе забыл.
— А я вот не забыла. Ждала, ждала, Муля. И по-моему, не дождалась, — она опять пьяно усмехнулась и долила сама себе вина.
— Вера, ты пьяна. Может, хватит пить, — сказал я осторожно.
— Не тебе меня учить! — она вдруг пустила слезу и вытерла глаза ладонью.
— Вера, что у тебя случилось? — спросил я.
— Что случилось? Что случилось? Всё случилось! Тебя это не должно больше волновать. Занимайся своими успешными фильмами, общайся с успешными людьми, а меня оставь в покое. Уходи!
Она пьяным жестом хлопнула ладонью по столу и повысила голос. На нас начали оглядываться из-за других столиков.
— Тише, Вера, — велел я. — Рассказывай.
Она ещё понемногу покочевряжилась, но потом всхлипнула:
— Ну, Валюха…
— Что?
— Ну, она… Валюха… Нонна Душечка… умерла она…
— Как? — обалдел я. — Как она могла умереть? Ей же ещё и сорока не было!
— Да как все умирают, — всхлипнула Вера. — Повесилась.
— Да ты что! — новость меня ошарашила. — Как же, у неё же дочка осталась… И Герасим… как же они?
— Да что Герасим… он на селе первый парень, там уже её младшая сестра его обхаживает. Он-то не пропадёт, а малышка с ней и с ним останется. Он так в селе и будет теперь жить. Ему-то там нормально…
— А почему же она повесилась, Вера? Что случилось?
— От жизни, от такой, — всхлипнула Вера. — Понимаешь, Муля, она же старалась, она очень старалась попробовать жить такой жизнью, как вы все живёте. Но, понимаешь, мы же не такие, как вы. И она как бы ни старалась, а она всё равно другая. И от такой жизни ей было тошно. И мне тошно. И я знаю, что ещё пару дней, и я тоже повешусь.
— Вера, прекращай, — велел я. — Зачем тебе вешаться? У тебя всё нормально.
— Да какое там нормально! — опять зарыдала она. — Я за эти дни что только не попробовала. Я и в ЖЭК устроилась работать диспетчером, я и продавать билеты в кинотеатре пробовала, и старалась устроиться в ателье… Но ничего у меня не получается. Два-три дня — и всё. Не могу.
— У тебя не получается работать? — удивился я. — Мне казалось, ты довольно трудолюбивая девушка.
— Нет, не работать… Не могу я жить такой жизнью… Я вроде как и хожу, вроде что-то там делаю, а изнутри такая тоска гложет, что я не могу.
— Вера, тебе всего лишь нужно найти дело твоей мечты. Чтобы ты сделала то, чего тебе всю жизнь хотелось. Почему-то ты выбрала для себя какую-то неосуществимую иллюзию, решила, что ты обязательно артистка. Но ты же уже сама понимаешь, что у тебя изначально старт твой не получился, что тебе уже сорок лет…
— Да какое сорок! Мне уже давно за сорок! — перебила она меня.
— Тем более тебе — за сорок, и уже никаких иллюзий ты питать не должна. Карьеру актрисы ты не сделаешь, а даже если и сделаешь, то это всё равно не то, чего ты хотела. Тебе нужна твоя настоящая мечта, Вера. Вот чего ты всю жизнь хотела, с дества?
— Не знаю, — она заплакала и схватила бутылку вина, но там уже вина не было. Она её сердито отшвырнула и оглянулась на офцианта. — Муля, купи мне вина!
— Я куплю, только чуть позже. Мы не договорили.
— Муля, я сейчас хочу вина!
— Да погоди ты, Вера, давай всё-таки поговорим нормально. Может, давай чаю?
Я пытался её отвлечь, чтобы она прекращала напиваться, но Вера была непреклонна.
Мне же всё же удалось её немного отвлечь.
— Вера, — сказал я, — но ведь ты разве всю жизнь хотела быть артисткой?
— Да, я с детства мечтала быть артисткой, стоять на сцене, чтобы на меня все смотрели, чтобы мной все восхищались, — вздохнула она.
