Вяземский нахмурился.
— Утром? — спросил он недовольно.
— На рассвете, — кивнул я.
— Плохое будет завтра утро… — покачал головой Петруша. — Но что ж с тобой сделаешь — конечно, соглашусь! Изволь спросить только, с кем на этот раз ты собрался драться?
Цыкнув, я махнул рукой:
— Да так, наглец один с горячей головой. Немного остыть ему будет только на пользу. Некий Завадский.
— Кристоф? — удивленно поднял брови Вяземский. — Кристоф Завадский?
— Он самый, — кивнул я. — Вы знакомы?
— Да не то, чтобы близко знакомы, лишь виделись пару раз… Но он же ребенок еще совсем! Как же ты собрался с ним драться?
— Битье в воспитательных целях — оно любому ребенку пойдет только на пользу, — заверил я Петрушу.
— Если ты его убьешь, то в острог тебя может и не отправят, но в ссылку скатаешься знатную. И прослывешь детоубийцей. И заслуги твоего батюшки тебе тут не помогут, брат Сумароков!
— Я буду аккуратен и нежен, — сказал я со всей убедительностью.
— Ну-ну… — ответил Вяземский. — Не хотел бы я повстречаться с твоей аккуратной и нежной шпагой! — После этих слов он вздохнул и вдруг просиял. — Но сестрица у него — блеск! — он чмокнул кончики своих пальцев и распахнул их у себя перед лицом розочкой. — Софи Завадская!
— Она тоже еще ребенок? — спросил я с усмешкой, вспомнив девушку-лисицу в нежном персиковом платье, что прогуливалась вместе с Завадским.
— Ну разумеется! — улыбаясь во весь рот, отозвался Петруша. — Я бы с ней понянчился!
Мы одновременно гоготнули, но тут же взяли себя в руки и оправились.
— Кстати, Алешка, я все спросить у тебя хотел… — сказал Вяземский. — Кто эта барышня, что вытащила пулю из Бахметьева? Я видел, ты был с ней в доме.
Я глянул на Петрушу искоса. Но он на меня не смотрел — пялился перед собой прямо в двери, то и дело без всякой надобности поправляя очки.
— Родня моя из Новгороду, — медленно ответил я. — Катерина Романова. Но нянчиться с ней я бы тебе не советовал. Костей не соберешь, Петруша.
Вяземский скосил на меня глаза и кивнул.
— Ясно, — молвил он. — Кузина?
— Кузина, — подтвердил я.
— Что ж, вопросов больше не имею. Вот если бы у меня была такая кузина…
— Помолчи! — посоветовал я.
Вяземский прикусил язык, и мы вошли в дом.
В огромной зале на первом этаже народа хватало, но все в основном сидели за столиками, негромко переговариваясь. От атмосферы праздника не осталось и следа. Правда, за парой столиков уже пытались играть в карты, но разговоров при этом почти не вели, при необходимости сообщая друг другу что-то лишь шепотом.
Спросив у лакея на входе, где можно найти дворецкого, я оставил Вяземского внизу, а сам отправился по лестнице наверх, где сразу наткнулся на Силантия. Он стоял у распахнутых дверей комнаты, держа перед собой руки, сложенные в молитвенном жесте. Взгляд его был устремлен внутрь комнаты, где я увидел лежащего на кушетке князя и сидящую над ним Катерину.
— Как он? — спросил я у дворецкого вполголоса, кивнув в сторону комнаты. — Живой?
— Живой, кажись, — отозвался Силантий. — Барышня рану ему вычистила и водкою обработала. С минуты на минуту доктора Сарычева ждем, подъехать должны. Да только барышня ваша все уже сделала, теперь только уход его сиятельству требуется. Уверен, что доктор Сарычев скажет тоже самое. Видывал я уже такие раны.
Тогда я достал из кармана платок, который нашел у мертвеца в кустах, расправил его и показал дворецкому.
— Не можешь ли ты припомнить, Силантий, кому принадлежит сей вензель? Ведь насколько я знаю, ты лично принимал все пригласительные билеты на ассамблею. А все письма князя наверняка проходили через твои руки.
Дворецкий взял платок и внимательно рассмотрел вензель, задумчиво надувая губы.
— Что ж, этот вензель мне знаком, — ответил он наконец. — Граф Румянцев Александр Никифорович. Это совершенно точно его вензель.
Мысли у меня в голове так и запрыгали как горошины. Граф Румянцев… А ведь я был знаком с Александром Никифоровичем! При дворе мы встречались неоднократно, были представлены и даже пару раз беседу общую имели.
Очень уравновешенный господин, образованный и с чувством юмора. Управлял коммерц-коллегией, которая ведала всеми торговыми делами в государстве Российском. Любил хорошее вино, белую рыбу и ананасы. Я слышал, он у себя в имении целую оранжерею воздвиг для выращивания ананасов. Уж и не знаю вышло ли у него что из этой затеи или нет. Хотя, теперь это уже и не важно.
Но как же так, Александр Никифорович⁈ Ай-яй-яй! Не замечал я за ним ранее подобных наклонностей. Он и в дуэлях-то особо замечен не был. Во всяком случае, я ничего о них не слышал, а, значит, если и было что, то без смертельного исходу. Баловство всякое, в общем. Вроде того, что предстояло мне завтра на рассвете.
А тут он берет с собой на светский прием сразу два пистолета, затем отзывает хозяина в сторонку во время фейерверка и стреляет ему в сердце. А следом сносит себе лицо выстрелом в подбородок.
Глупо как-то. И неправильно. Если уж князь Бахметьев чем-то ему сильно не угодил, или же оскорбил каким-то образом, то можно было просто послать вызов, а затем заколоть его шпагой. Так поступил бы любой дворянин. И уж совершенно точно никто не стал бы тайком стрелять в князя, словно разбойник в ночи, а потом и себя лишать жизни, потеряв при этом всякую надежду отправиться в райские кущи.
Это нужно хорошенько обмозговать. Черт, как жаль, что именно сегодня генерал-полицмейстер Шепелев не смог лично явиться на ассамблею! Уж он-то живо сообразил бы, где тут собака зарыта. Не особо часто бывая при дворе, он каким-то образом умудрялся быть в курсе всех придворных интриг и сплетен. Наверняка мог что-то знать и о причинах, побудивших графа Румянцева на подобный поступок.
— Ну что ж, спасибо тебе, Силантий! — поблагодарил я дворецкого. — Ты очень мне помог!
Стараясь ступать бесшумно, я прошел в комнату. Но не успел приблизиться к Катерине и на несколько шагов, как она вдруг бросила резко, не оборачиваясь:
— Я же велела никому в комнату не заходить!
Я замер, как вкопанный.
— Это я, Като — Алешка.
— А, Сумароков… — протянула Катерина, повернув, наконец, голову. — Ну что там у тебя? Выяснил что-нибудь?
— Самую малость. Надеюсь, князь придет в себя и сможет нам рассказать, что там случилось на самом деле.
— Я тоже надеюсь. Но сегодня его лучше не беспокоить. Силантий дал ему какие-то «квакерские капли», которые князь принимает, когда его мучает боль в почках. И теперь он уснул. Но я понятия не имею, что это за капли такие.
— Это болеутоляющий препарат на основе опия, — пояснил я. — Говорят, при сильных болях он неплохо помогает.
— Я так и подумала, — кивнула Катерина. Растерла себе докрасна щеки. — Знаешь, Алешка, еще вчера я была уверена, что являюсь хорошим доктором. У меня красный диплом, интернатура… Но сегодня я поняла, что без лаборатории и лекарств я не смогу сделать больше, чем делают ваши местные врачи! А может быть и того меньше, потому что я понятия не имею, какие у вас есть лекарства, и какие есть инструменты!
Я заметил, что на глаза у нее навернулись слезы, и сразу подошел к ней почти вплотную. Внезапный порыв обнять ее и прижать к себе крепко-крепко нахлынул и окатил меня с головы до ног — даже в жар бросило. Но я не мог этого сделать, хотя бы потому, что Катерина сидела на стуле у кушетки и подниматься не собиралась.
Тогда я просто положил руку ей на плечо.
— Като, — сказал я проникновенно. — Порой ты говоришь так заумно, что я не в силах понять всего. Но уверяю тебя: даже доктор Сарычев не смог бы сделать больше для князя Бахметьева, чем сделала ты!
Тихо всхлипнув, Катерина утерла нос и подняла на меня глаза. От приступа нежности к ней сердце у меня так и сжалось. Прямо-таки до боли в горле.
— Ты знаешь этого доктора? — спросила Катерина.
Я присел перед ней на одно колено, взяв в руки ее кулачок и прижал его себе к подбородку.
