— Ладно, сгодится, — наконец сказала она. Повернулась ко мне. — Жар у него, не меньше тридцати восьми. Но это даже хорошо, значит организм борется. Лишь бы температура выше не поднималась, иначе может не выдержать. И пульс высокий, за сотню.
— Ангел… — снова прошептал Ванька и, протянув руку, взял Катерину за грудь.
Она шлепнула ему по пальцам.
— Брысь! Ты смотри: того и гляди богу душу отдаст, а сам туда же!
— Он у нас такой, — с гордостью подтвердил Мишка.
— Все вы такие, — ответила ему Катерина.
Склонившись над Ванькой, он срезала с него серую с пятнами крови повязку и бросила ее на пол.
— Грязища у вас тут! — сказала она недовольно. — Как можно в такой грязище жить?
— Да чисто, кажись, — ответил Гогенфельзен, недоуменно озираясь.
— «Кажись»… — передразнила его Катерина. — Ну-ка живо открыли здесь все окна, пусть проветрится!
— Ну так ведь… — начал было Мишка, но я его пихнул локтем в бок: мол, не спорь с ней, хуже будет.
Пока мы открывали окна, Катерина осматривала рану с весьма критическим видом.
— Кто у вас доктор в полку? — спросила она у Ваньки, который не отводил от нее глаз столь откровенно, что у меня даже ревность слегка взыграла.
— Врачует нас штаб-лекарь Петров, сударыня.
— А почему бы вам было сначала этого Петрова не зарезать, а потом уже друг на друга кидаться? — спросила она.
— Не положено штаб-лекарей резать, — усмехнулся Ванька. — Их у нас не так много.
— Не так много — это хорошо, — покивала Катерина. — Вреда меньше будет.
Тут к ним и мы с Мишкой подошли, встали почтительно неподалеку. Катерина на нас внимания не обращала — она кончиками пальцев надавливала на грудь вокруг раны. Ванька болезненно морщился, но терпел.
— Рана не очень глубокая, но видны следы нагноения, — говорила Катерина, скорее сама себе, нежели кому-то еще. — Больной находится в сознании, но у него сильный жар. Пот обильный, но не липкий, и это хорошо. Сердцебиение наполненное, кровяное давление скорее повышенное, чем пониженное. Это тоже хорошо. Явных признаков сепсиса нет… По краям раны кровь высохла, но из-под корки сочится гной. Вокруг раны видно покраснение и опухлость — вероятнее всего воспалительный процесс пока локальный и внутрь не ушел… Я бы рекомендовала глубокую чистку раны с обрезанием загнивших краев и курс антибиотиков.
На этом месте Катерина подняла на меня глаза и почему-то очень глубоко воздохнула.
— А я предлагаю прижечь рану порохом! — объявил Мишка.
Катерина посмотрела на него очень долгим взглядом, а потом ткнула ему пальцем прямо в лоб.
— Жопу себе порохом прижги, Михаил, — сказала она, и Мишка надолго остался стоять в неподвижности с раскрытым ртом.
А Катерина повернулась ко мне.
— Алешка, неси мне теплую прокипяченную воду, — потребовала она. — Я видела в углу на входе самовар… Михаил, вот тебе простыня, нарви ее на полосы.
Она выставила на стол графин с водкой, который я захватил из дома. Подумав, протянула его Мишке.
— Глотни, а то вид у тебя совсем уж ошалелый.
Мишка послушно глотнул прямо из графина, закашлялся.
— Крепкая? — спросила Катерина.
— Очень, — просипел Мишка в ответ.
— Это хорошо. А теперь смочи тряпку водкой и тщательно протри стол и Ванькину кровать. И вот этот стул! — она придвинула к изголовью койки стул с высокой спинкой.
Глава 19
Заплесневелая дыня, жабья икра и другие прелести
Мы с Мишкой быстро и беспрекословно выполняли все, что нам приказала Катерина. А сама она тем временем застелила сиденье стула у изголовья койки куском простыни и выставила на нее водку. Также выложила пинцет, купленный мной в аптеке Иосифа Фрида, и нож, взятый из дома. Старательно протерла их водкой, потому и со своими ладошками сделала то же самое.
— Я мог бы целовать эти ладони день и ночь, — прошептал Ванька, глядя на Катерину затуманенным взглядом.
— Ага. И в морду бы схлопотал, — заверила его Катерина. За словом в карман она по-прежнему не лезла. — Сейчас будет больно, Вань, но тебе придется потерпеть. Палку в зубы вставить, или так обойдешься?
— Обойдусь, — слабо улыбнулся Ванька.
Но нет, не обошелся. Едва Катерина принялась чистить ему рану, как Ванька стиснул зубы так, что их скрип стало отчетливо слышно. Тогда Катерина сделала Мишке жест головой, и тот моментально ее понял. Скрутил в тугой жгут обрывок простыни и вставил его Ваньке в зубы. Тот сразу вцепился в него, как изголодавшийся пес вгрызается в брошенную ему кость. Катерина еще раз промыла рану и продолжила обрезать ее гноящиеся края. Продолжалось это несколько мучительных минут, в течение которых Ванька обливался потом, тихо рычал, испачкал кровью жгут у себя во рту, но все же терпел.
Закончив кромсать и чистить несчастного Ваньку, Катерина еще раз обтерла водкой ему грудь вокруг раны, накрыла ее чистой салфеткой и наложила повязку. Мокрой салфеткой утерла ему пот с лица и оставила ее лежать у него лбу.
— Все! — объявила она. — Давайте ему больше пить чистой воды, и мокрую салфетку меняйте три-четыре раза в час. Это хорошо снимет жар. Завтра я снова приеду и еще раз прочищу рану от остатков гноя. Если воспаление не уйдет внутрь, то жить он будет долго и счастливо.
Она склонилась над Ванькой и похлопала ему по щеке.
— Эй, раненый боец! — позвала она. — Будешь жить долго и счастливо?
Ванька слабо улыбнулся.
— Буду, мой ангел, — пообещал он. — Обязательно буду.
— А на дуэлях снова драться будешь?
— Буду, мой ангел! — опять ответствовал Ванька.
— Тьфу на тебя! — в сердцах сказала Катерина. И повернулась ко мне. — Алешка, я сделала все, что могла. Можно возвращаться.
На выходе из казармы нам повстречалась целая толпа гвардейцев, которые уже были наслышаны: лечить Ваньку Ботова прибыла та самая девица, что ночью оказывала помощь раненому князю Бахметьеву. Среди них я приметил своих старых знакомцев, братьев Орловых, всех пятерых. Были они как на подбор — огромные, крепкие и хитростью не обделенные. Друг за друга они стояли стеной, и потому все вокруг знали: обидишь одного Орлова, а врагов заведешь пятерых. Да врагов крепких, дружных и крайне злых.
Впрочем, со всей этой славной пятеркой я до сей поры состоял в приятельских отношениях. И со старшим Иваном, и с Федором, и с Алексеем, а также с Гришкой и Владимиром.
— Красавица… — перешептывались гвардейцы, когда мы проходили мимо.
— Настоящий ангел.
— Да ладно вам! Она сама богиня! — эту фразу, кажется, пробормотал Григорий Орлов.
Катерина наверняка слышала все эти слова, но никак на них не реагировала, лишь улыбалась, но совсем слегка, почти незаметно. Однако, когда мы уселись в экипаж, улыбаться она перестала.
— Твоему другу очень повезет, если его организм сам справится с инфекцией, — сказала она. — Сейчас все эти гвардейцы восхищаются мной и считают едва ли не богиней, но все вмиг переменится, если Ботову станет хуже. Из ангела я сразу превращусь в ведьму.
Гаврила шевельнул поводьями, и лошади потянули экипаж по дороге. Колеса громыхали, коляска раскачивалась, и мы с Катериной то и дело сталкивались друг с другом плечами.
— Но ему ведь не станет хуже? — несмело уточнил я. — Ты же все хорошо сделала! Мне показалось, что ему сразу стало лучше.
— Если бы тебя сначала пытали, а потом отпустили, тебе тоже на какое-то время стало бы лучше, — возразила Катерина. — Но если завтра его состояние ухудшится, то я уже ничем не смогу ему помочь. Разве что…
— Что? — быстро спросил я.
Катерина пальцем почесала себе бровь.
— У вас есть рынок, где продают дыни? — спросила она.
Я несколько удивился. Только что речь у нас шла о жизни и смерти человека, а теперь вдруг ей захотелось сладенького. Я, конечно, уже несколько привык к ее странностям, но порой они меня изрядно коробили.
— Дыни… — повторил я. — Если ты хочешь дыню, то можно заехать на Финский рынок. Туда часто с южных земель завозят всякие сладости. Это будет дорого, но найти можно.
