Мне понравилось, как он смотрелся подвешенным у меня дома, и я перетащил его в кабак. Тут он был натуральным украшением. Плюс, из такого положения он уж точно никак не мог никому нагадить.
— Здравствуйте, хозяин, — сказал Лимузин.
— И тебе привет, жопа ослячья, — сказал я. — Как висится?
Я сел у стойки. Неписаная красавица тут же подсуетилась и подошла с вопросом, какого х*я угодно господину управляющему. Я сказал, что господину управляющему угодно пивка.
— Прекрасно висится, хозяин, — сказал Лимузин; он нашёл себе развлечение: закручивался в одну сторону, а потом раскручивался и закручивался в другую. — Только я бы предпочёл, чтобы я не висел...
— Ну, Лимузин... Предпочтения — дело такое. — Я глотнул пива. — Я, может, тоже бы предпочёл сейчас стоять посреди Красной площади и ссать в сторону Кремля. Однако кого это е**т?
— Ваша правда, хозяин... — признал вертящийся осёл. — Да только вы ведь должны понять, что я не виноват! Меня так запрограммировали — чтобы я постоянно спрашивал, можно ли съесть ваши травки. А тот вы — он был совсем как вы. И я не мог ослушаться...
— Вишь, какая херня, Лимузин, — доверительно сказал я, — того мудака я достать при всём желании не могу. А ты — вот он. И — причастен. Причастен ведь?
— Причастен...
— Ну вот. Тебе и огребаться. Логично же?
— Логично, — совсем расстроился Лимузин. — Так что же, мне теперь тут так всегда и висеть?
Да нет, конечно. Только пока Дон не увидит. А уж он-то, увидев, обязательно придумает, почему это всё — п**дец и нельзя. Нудные они, европейцы эти.
— Я тебе, Лимузин, вот что скажу. — Я повернулся на высоком табурете и удобно облокотился на стойку правым локтем, чтобы было удобно хлебать пиво из кружки, которую держал левой рукой. — Ты вот мне на жалость давишь, мол, не виноват, мол, запрограммировали, приказали... А ты думаешь, что — у людей иначе? Вот иной долбоклюй пойдёт — убьёт, ограбит. И что думаешь? А он не виноват! Его среда довела. Жизнь заставила. Детство трудное, отчим-педофил. А то, может, и вообще — на всё божья воля, и хоть тебе х*й по деревне. Или по-другому — «бес попутал»! В общем, кого ни спроси — никто ни в чём не виноват. Никогда. Что ж тогда? Отпустить всех из тюрем?
— Я, хозяин, не в теме насчёт тюрем, — признался Лимузин. — И про реал в целом. В меня таких познаний не закладывали...
Что забавно — все более-менее интеллектуальные неписи в этой педовне прекрасно отдупляли, что они — не настоящие, не живые. И совершенно по этому поводу не напрягались. Ну, неписи и неписи, ну функции у них какие-то. Так ведь и люди так же живут. И всем по**й. Никаких вам «Бегущих по лезвию» и прочего говна.
— Не верю я в действенность наказаний, — внезапно погрустнев, сказал я. — Перевоспитываешься, когда сам себе искупление назначишь, вот что я тебе скажу, Лимузин.
— А как же я назначу, если я в таком положении?
— А я знаю? Крутись как хочешь!
— Кручусь... — Осёл закрутился.
— Вот и долбо*б, — похвалил я его.
Допил пиво и пошёл к выходу. Если Доброжелатель зовёт на аудиенцию — значит, важное что-то, не просто так х**ня какая-нибудь.
TRACK_04
Дворец на вершине холма уже подозрительно долго стоял, не меняясь. С осени — точно. Такая стабильность немного настораживала. Неужто проект наконец-то выходит из тестового режима?! Собственно, почему нет. Раз уж дали возможность связываться с роднёй, а на носу — вообще мега-концерт.
В качестве пароля я показал стражникам сразу два средних пальца. В качестве отзыва они не сказали и не сделали ничего. На том и порешили.
Доброжелатель уже слонялся по залу в крайнем нервяке.
— Здорово, — сказал я, протянув руку. — Чего ходишь, как по*банный?
— У нас проблемы, — с места в карьер начал Доброжелатель.
— И то правда, — прокряхтел я, устраиваясь на троне. — Проблем у нас, доложу я тебе, х*ева гора. Начать с того, что я подозреваю своего басиста в нехорошей ориентации...
— Есть основания? — удивился Доброжелатель.
— Баб не е*ёт-с... И вместо того, чтобы показательно отъ*бать хоть одну, изобретает детские бессмысленные обманы.
— А мужчин?
— Не замечен.
— А они его?
— Тем более.
— Тогда почему?..
— Доброжелатель, экий ты испорченный человек! — возмутился я. — Я ведь не сказал, что подозреваю его в пидорстве, я сказал — в нехорошей ориентации! Ты что, хочешь сказать, что гомосятина — это нехорошо?! Как тебя только из Сан-Франциски не выгнали, сволочь ты нетолерантная!
— Стыдно! — поднял руки Доброжелатель.
— То-то же. Подозреваю в асексуальности. Вот это — нехорошо... А пидарасы — нехай себе пялятся, лишь бы на меня не попало. Над ними просто угарать смешно. Так что ты, Доброжелатель, пробей там, по своим каналам.
— Не понял, что пробить?! — удивился Доброжелатель.
— Ну, Иствуда же. Чего там при оцифровке налажали. При жизни-то он, говорит, шпилил замужнюю тёлку, нормальным человеком был. А тут внезапно стал ковбоем, и кроме лошади ему никто не нужен... Кстати. Вот о чём я не подумал. А ну как он лошадь в конюшне шпилит?!
— Исключено, — мотнул головой Доброжелатель. — Технически невозможно.
— Предусмотрительно, — похвалил я разработчиков.
Ну а чё, правда мудро. Лучше сразу сделать лошадь без дырок, чем потом, когда возникнет проблема, лихорадочно их зашивать одной рукой, другой отбиваясь от истерически визжащих зоозащитников, которым в очередной раз обосрали все права и чувства.
— Но ты всё равно разберись.
— Посмотрю, что можно сделать, — кивнул Доброжелатель с серьёзным видом.
Вот за что мужика уважаю — так это за то, что он ко всему серьёзно относится. Не то что остальные. До последнего вечно отмахиваются, пока гром не грянет.
— Итак, господа, вы обсудили самые важные проблемы, — раздался вдруг новый, неожиданный голос, и из-за трона моего великолепного вышел, собственно, Палыч.
Он посмотрел на меня, как на говно, потом — на Доброжелателя, тоже как на говно. Он вообще на всё смотрел, как на говно. Серьёзный человек.
— Здорово, Палыч, — сказал я. — Какими судьбами? Как жизнь молодая?
— Посредственно, Мёрдок, посредственно. Как, кстати, и твоя.
— Что за проблемы? — Я закинул ногу на подлокотник кресла.
Палыч снова посмотрел на Доброжелателя, как на говно. Доброжелатель, видимо, вспомнил, с чего должен был начать, засмущался и заговорил:
— Ну... В общем, слушай. На сегодняшний день ситуация выглядит так. Иван Воронцов находится в состоянии комы. Поскольку в больницу его определяли при участии Фёдора, тот и оказался юридическим представителем Ивана. Всё законно.
— Так, — сказал я, предчувствуя нехорошее развитие событий.
— Насколько мне удалось понять, первое же, что он сделал, вступив в права, это запретил распространять все твои записи. Ну, ты понимаешь. Прижизненные. Хорошо, что у меня была вся дискография. Песни исчезли даже из стриминговых сервисов.
— На рутрекере стопудов всё есть.
— Так-то да, но он заблокирован.
Мы внимательно посмотрели друг другу в глаза и заржали аж до слёз. Палыч терпеливо ждал.
— Ладно, — просмеявшись, сказал Доброжелатель. — В общем, в какой-то момент врачи вынесли вердикт: смысла продолжать держать Ивана на аппаратах нет. Отключили ИВЛ — ну, всё это дерьмо, ты понимаешь. Однако Иван не умер.
— Молодцом, мужик!
— В настоящий момент он стабилен, однако пока он находится в коме, твой брат вертит всеми делами. До недавних пор он вёл себя тихо, но когда получил свою новую зарплату, урезанную, прямо скажем, в три раза, он, видимо, разозлился.
— Странно, сх*я бы это...
— И немедленно начал бурную деятельность. Он вернул в продажу все твои записи.
Я пожал плечами. Схрена ли, собственно, переживать? Мои записи и при жизни-то в хер никому не упёрлись. Вряд ли сильно озолотится. А и озолотится — не жалко. Он же о матушке заботится, в конце концов.
