Почему-то вспомнился облик казненного Генриха Глаппа, его изувеченное тело, лишенное головы и конечностей. От этого воспоминания я даже содрогнулся, но сразу взял себя в руки. Да и графиня уже подняла голову и расправила плечи, вновь приобретя царственную осанку.
— Собственно, именно по этому поводу я и пригласила вас в свой дом, — сказала она.
— По какому такому поводу? — опешил я. — Я вас не понимаю? Что вы имеете в виду?
Графиня со вздохом снова опустилась в кресло.
— Сядьте, камер-юнкер, — потребовала она неожиданно резко. — Сядьте и выслушайте то, что я вам расскажу…
Я послушно выполнил ее приказ и принял самый заинтересованный вид. Кинув косой взгляд на Катерину, я заметил, что она тоже преисполнена любопытства. И тогда графиня начала свой рассказ.
— Как вы можете видеть, Алексей Федорович, я нахожусь в таком положении, когда визит в мой дом лекаря говорит не о болезни, а о скором появлении в этом доме нового графа Румянцева… Да-да, не удивляйтесь, я уверена, что родится мальчик! И медик мой тоже уверен в этом, поскольку все признаки говорят о том, что это будет именно сын. Я назову его в честь его отца, Александром. Будет он Александром Александровичем.
— Внешние признаки не всегда создают истинную картину, — возразила Катерина.
Вера Павловна быстро глянула на нее — впервые с момента встречи — и заметила:
— Может быть вы и правы, но все же я более склонна доверять мнению моего медика. Потому что он врачует не только меня, но и государыню Марию Николаевну.
— Вы сейчас говорите о лейб-медике Монсее? — удивился я. — Яков Фомич и вас врачевать изволит?
— Да, мы с господином Монсеем старые знакомые. Неоднократно оказывали друг другу услуги самого разного толка…
Оказывается, лейб-медик Яков Фомич Монсей — он же Джеймс Монси, англичанин, состоящий на службе российской короны — следил за состоянием графини Румянцевой с самых ранних сроков беременности. Своевременно проводил профилактические осмотры и назначал различные порошки, необходимые для успешного вынашивания плода. С графом Румянцевым они были в приятельских отношениях, и потому плату за свои услуги он брал лишь символическую, которая должна была лишь обозначить чисто профессиональный повод для его визитов в дом Румянцевых.
Но этот факт вовсе не мешал ему, после осуществления осмотра и выписки врачебных рекомендаций, выпить бокал вина в гостиной и провести какое-то время за светской беседой. После гибели графа он одним из первых навестил Веру Павловну, чтобы выразить ей свои соболезнования. И это даже несмотря на то, что сам граф в этом деле выглядел не только душегубом, но еще и самоубийцей, что являлось не меньшим грехом, чем первый.
Последние дня графиня чувствовала себя очень плохо. И состояние ее можно было понять: когда ты носишь в своем чреве ребенка последние дни, а может быть даже и часы, то известие о смерти мужа явно пойдет не на пользу твоему здоровью. И Яков Фомич, являясь старым другом Румянцевых, сразу же и чрезвычайно этим обеспокоился. На следующий же день после той самой «кровавой ассамблеи» он явился к графине и настоял на внеочередном осмотре. Вера Павловна согласилась, хотя то состояние, в каком она находилась в первые часы после получения страшного известия, совсем этому не способствовало.
Впрочем, вполне возможно, что именно своевременное вмешательство медика, его порошки и небольшое кровопускание помогли избежать тяжелых последствий.
— А два дня назад Яков Фомич снова пришел, чтобы справиться о моем состоянии, — добавила графиня, поглаживая живот.
Ткань платья была натянута на нем столь же туго, как натягивается кожа на барабан, и мне порой казалось, что я вижу, как вспучивается на нем небольшой бугорок от пяточки притаившегося во чреве младенца. И Вера Павловна тогда хмурила брови и мягко похлопывала ладошкой по этому бугорку, словно призывая ребенка к порядку.
— Это произошло как раз накануне известия о том, что камергер Лефорт застрелил императора, — продолжала Румянцева. — Яков Фомич в этот раз остался доволен результатом осмотра. По его словам, родоразрешение должно случится в ближайшие дни. Он наказал при первых признаках начала родов послать за ним посыльного, а потом мы вместе выпили кофий. Еще он поведал мне про пару случаев из своей практики, когда ему приходилось принимать роды.
— Уверен, что это была очень занимательная беседа, — не очень-то вежливо перебил я. — Однако я не вижу в этом ничего, что могло бы составлять государственную тайну, Вера Павловна. Вы по-прежнему уверены, что ваша новость столь уж важна?
Я чувствовал некоторое разочарование. Все эти неожиданные визиты, многообещающие записки, странные намеки на важность, могли быть не более, чем фантазиями убитой горем вдовы на последних днях беременности. Как известно, женщины в таком состоянии много чего могут нафантазировать, и способны сами себя убедить в том, что все это истинная правда.
Впрочем, я тут же понял, что несколько поторопился со своими суждениями.
— Вам лучше выслушать меня до конца, Алексей Федорович, — ледяным тоном проговорила Вера Павловна. — Я уже почти дошла до сути… Так вот, в ходе нашей беседы Яков Фомич как бы между прочим поведал о том, что недавно проводил профилактический осмотр императрицы Марии Николаевны. И на нем выяснилось, что у нее уже третий месяц отсутствуют регулы…
В первый момент я не придал особого значения этому известию. Подумаешь — с очередной барышней какая-то мелкая хворь приключилась! Яков Фомич Монсей не зря свой хлеб ест, он излечит болезненную царицу в два счета своими порошками да припарками. «Регулы»… Надо же какое странное название у болезни. И каких только слов эти медики не придумают!
Но потом я перевел взгляд на Катерину и понял, что на самом деле графиня сказала сейчас нечто очень важное, но я по скудоумию своему бытовому этого сразу осмыслить не смог.
— Третий месяц? — быстро спросила Катерина. — И она за этот срок не заподозрила ничего неладного?
— Бывает! — всплеснула руками графиня. — Я, милочка моя, и сама в свое время не сразу поняла, что со мной что-то не то происходит. Это же надо специально записывать, дни помечать! А если забегаешься в делах, то потом и припомнить не можешь было что или же нет.
— А Яков Фомич ваш куда смотрел? — в тоне Катерины слышались жесткие, почти стальные нотки. — Он же лейб-медик, это его первейшая обязанность! Особенно если учесть, что император уже давно и безуспешно ждал подобного известия…
Я слушал этот разговор и никак не мог взять в толк, о чем здесь идет речь. Императрица чем-то серьезно больна? Это печально, конечно, но беспокоиться этим должен именно господин Монсей, а никак не сыщик «сыскного приказа». А ежели до графини дошли слухи о лекарских способностях Катерины, и она решила ими воспользоваться, то почему сама ей обо все не рассказала при своем визите в мой дом? Для чего оставила записку для меня? Это что — причуды женщины на сносях?
— Прошу меня простить, дамы, — несмело сказал я, — но я не очень уловил суть происходящего… Императрица чем-то больна? Надеюсь, это не смертельно?
Две женщины — графиня и Катерина — одновременно уставились на меня странными взглядами. Так обычно смотрят на детей или же недалеких людишек, чьи умственные способности оказались значительно ниже ожидаемых.
— Сумароков, ты дурак? — спросила Катерина напрямую. — Ты говорил, у тебя три сестры, и ты до сих пор не знаешь, что такое «регулы»?
И вот тут меня словно молния поразила.
Императрица ждала ребенка! Она пребывала в таком же «интересном положении», что и графиня Румянцева, и в скором времени должна была подарить государству Российскому нового императора!
В нашей семье никогда не использовалось слово «регулы». Чудилось в нем что-то грубое, неприятное, какое-то немецкое. Я слышал, что сестрицы мои свои ежемесячные женские дела называли меж собой «красными днями», и какое-то время мне представлялось это чем-то вроде загадочного чисто девичьего праздника, когда сестры собираются по ночам все вместе, наряжаются в красные платья и водят хороводы вокруг костра.
