– Дмитрия Плотникова, который со скорпионом на руке?
– Ага. Он-то и стащил мешок с деньгами. Сумма там была не очень большая – где-то около двухсот тысяч долларов, поэтому он решил скрысятничать и не делиться бабками с оставшимися членами группировки. Хоть и отлично понимал, негодяй, что его, как единственного выжившего, начнут разыскивать и питерские менты, и свои же коллеги. А ведь ещё нужно было отслюнявить долю в общак, так что на него вдобавок обиделись и бандиты покрупнее. Короче, обложили пацана со всех сторон. Поэтому он, не мешкая, улизнул на землю обетованную, так как имел в предках евреев. Тем более что готовился к отъезду уже давно, выжидая удобного случая, чтобы свалить не с пустыми карманами. Приехав в Израиль, он благополучно при оформлении документов поменял имя на Давида Плоткина и стал вести жизнь простого репатрианта, до поры не афишируя украденных денег. Ни в каких новых делах он участвовать, вероятно, больше не собирался, чтобы не засветиться…
– Стоп! Об этой его израильской жизни тебе тоже удалось узнать от питерских ментов?
– А как ты думаешь! У них же есть контакты с нашими службами. Обмен оперативной информацией и пятое-десятое…
– Почему же тогда нам с тобой не было ничего известно об этом мальчике-попрыгунчике?
– Разве мы с тобой такими парнишками интересовались? Не засветись он в делах с профессором Гольдбергом, мы бы сто лет про него не знали. Когда же из Питера пришла информация о его подвигах, то наверняка какие-то наши службы принялись отслеживать клиента, правда, не шибко активно. Что взять с простого репатрианта, который исправно ходит в ульпан [18] учить иврит и потихоньку бухает в тоске по покинутой родине?
– Об этом тебе тоже сообщили?
– Нет, это мои догадки. Ну, и опыт…
– И это всё, что тебе удалось нарыть в Питере?
– Не совсем. Самое интересное в том, что Плоткина-Плотникова очень скоро выследили питерские бандюки, под которыми ходила его разгромленная банда. У них тоже, оказывается, есть свои люди в Израиле. Вот тогда-то они и отправили в туристическую поездку двух засветившихся у нас братков – Никонова Сергея и Боровицкого Владислава. Им было приказано забрать деньги и показательно проучить Плоткина. Чтоб другим неповадно было.
– Помню эти имена. Значит, они и в самом деле приезжали с единственной целью грохнуть дурачка, в которого к тому времени уже переселили дух Розенталя, а потом благополучно отбыли назад в Питер. Интересно, деньги-то хоть у него забрали?
– Питерские коллеги утверждают, что ничего при них не было, а ведь братков приняли сразу в аэропорту Пулково.
– Где же тогда эти двести тысяч?
– Где-то здесь. Нам их и искать, пока питерские бандиты к нам новых посыльных не зарядили… Я вернусь в Израиль завтра. Хотелось бы ещё денёк-другой тут погулять, да билет на самолёт уже в кармане… А ты когда собираешься домой? Кстати, сам-то с какой целью отбыл в славный русский город Рязань? Я ж так пока и не поинтересовался.
– Длинная история. Приеду, расскажу.
– Короче, разыщем с тобой украденное Плоткиным, поделим и тогда заживём!
– Даже не думай об этом! – сразу начинаю притворно беспокоиться. – С ума сошёл, что ли?
– Шучу я так… Давай, до встречи!
Почти до девяти валяюсь в кровати и без интереса переключаю телеканалы на большом плоском телевизоре на стене. Но, видно, я уже основательно привык к нашему израильскому телевидению с болтливыми крикунами-ведущими в мятых рубахах и каркающими звёздочками местного разлива в блестящей дешёвой бижутерии, поэтому всё, что сейчас проносится перед глазами, кажется пресным, скучным и малоинтересным.
Но ровно в девять в дверь осторожно стучат. Не успеваю поинтересоваться, кому я понадобился в такую рань, как дверь распахивается, и на пороге возникает печальный Владимир Алексеевич, которого вчера генерал так бесцеремонно выставил из кабинета, когда решил поговорить со мной по душам.
– Доброе утро, – лицо его невозмутимо, а голос ровный и глухой. – Генерал Папков хочет встретиться с вами, господин Штеглер, прямо с утра. Ведь времени у нас не так много, потому что сегодня вечером вам нужно отбыть в Москву – ваш самолёт завтра в десять утра вылетает из Шереметьева.
– Ошибаетесь, – кисло улыбаюсь, но меня немного коробит его официальный тон, – у меня билет на послезавтра. А сегодня я, вопреки вчерашнему решению, всё-таки решил ещё раз встретиться с бомжом Епифановым и только после встречи побеседовать с генералом. К тому же, вы обещали показать мне город днём. Русское деревянное зодчество…
– Генерал решил, что встречаться с Епифановым вам больше не следует…
– А еще мне не мешало бы лично съездить в Гусь-Железный и осмотреться там. Это, по-моему, было обговорено между нашими начальниками с самого начала.
– Я выполняю только приказы своего начальства. Если хотите, сами поинтересуйтесь у генерала при встрече.
– Ну, хоть позавтракать-то я успею?
Владимир Алексеевич глядит на часы и кивает:
– Гостиничный буфет уже работает. Конечно, успеете…
Завтракать со мной он отказался. Не ведаю, что произошло с этой публикой за ночь, но отношение ко мне заметно изменилось. Вместо показного добродушия и стандартного гостеприимства от моего сопровождающего веет теперь если не откровенной враждебностью, то прохладной демонстративной вежливостью уж точно. К тому же он снова перешёл с «ты» на «вы» – что у них изменилось за ночь?
В кабинете генерала всё так же, как при моём вчерашнем визите. Кажется, Папков за это время даже не сдвинулся с места – по-прежнему неторопливо просматривает бумаги и в ответ на моё «здравствуйте» жестом указывает на стул напротив.
– Можешь быть свободен, – кивает он Владимиру Алексеевичу, – но далеко не отлучайся. Закончим разговор с нашим гостем, и ты его отвезёшь.
– Не понял, – не дожидаясь, пока он обратится ко мне, начинаю удивлённо, – у меня была запланирована трёхдневная командировка, и я собирался ещё раз побеседовать с Ботом-Епифановым, потом съездить в Гусь-Железный, чтобы познакомиться с усадьбой «Орлиное гнездо». А что в результате? Вы меня отправляете восвояси уже на второй день. О каком полноценном расследовании может идти речь при таком отношении?
– Не кипятитесь, лейтенант, – генерал насмешливо разглядывает меня и откидывается в кресле, – по-моему, мы ещё вчера выяснили всё, что вам необходимо. И даже более того.
– А вот теперь я не понимаю совсем ничего. Поясните…
– Что тут непонятного? Мы с вами разговаривали вчера начистоту, и я надеялся на вашу честность и искренность. Всю информацию, которую мы собрали, я выложил вам без остатка, а вы? Вы же меня обманули, разве не так? – он медленно раскрывает ноутбук, лежащий на столе, щёлкает по клавише и поворачивает экран ко мне. – Вот, посмотрите.
И я тут же вижу крупным планом, как Бот, пожимая мне руку, передаёт свою крошечную записку. Скрытая съёмка велась со стороны, но техники, видимо, ночью поработали и увеличили момент передачи «малявы».
– Что скажете? – генерал внимательно разглядывает меня, но лицо его по-прежнему остаётся невозмутимым.
– В записке нет ничего такого, что оказалось бы секретом для вас, – пробую оправдаться. – Пустячок…
– Почему же вы ничего о ней не сказали? Только не говорите, что забыли.
– Ничего не забыл! Вот, пожалуйста, – вытаскиваю мятую бумажку из кармана и бросаю на стол перед генералом, но тот даже не глядит на неё.
– Думаете, я не представляю примерного содержания этого, с позволения сказать, пустячка? Хотите, даже не заглядывая в него, скажу, чего хочет от вас Бот? Или мы не об этом вчера разговаривали?
Молча сижу и впервые за долгие годы виновато прячу глаза. Так стыдно, как сегодня, мне не было уже давно. Наверное, с тех пор, как меня ловили на вранье ещё в школьные годы.
– А просит он, – безжалостно полосует меня на куски генерал, – чтобы вы, вернувшись домой, разыскали Гольдберга, и тот отправил вас на встречу со стариком Баташёвым. А вы уже передали бы на словах, что ничего у Бота не получается, и нужно или выдать более точные координаты клада, или самолично явиться в Гусь-Железный… Ведь угадал? Мы же всё время крутимся вокруг одного и того же. Признайтесь, лейтенант…
