— Да, конечно! — торопливо ответил я, обдумывая, как бы мне начать этот непростой разговор. — Видите ли, я нарочно отошел подальше, чтобы никто не мог расслышать наших слов…
Голицына, прищурившись, взглянула на меня искоса, снизу вверх.
— Алексей Федорович, ей-богу, вы меня пугаете! Говорите уже, а то мое бедное сердце не выдержит такой пытки!
Хм… Ну что ж, тогда буду откровенен.
— Екатерина Дмитриевна, от меня не ускользнули те знаки внимания, которые вы мне оказываете в последнее время.
— Вот как? — Голицына казалась искренне озадаченной, и меня это несколько смутило. — И какие же это знаки, например?
— Ну-у, вы понимаете… Все эти прикосновения, взгляды… Я не очень часто бываю при дворе, и потому мне не довелось стать знатоком любовных игр…
— Любовных игр⁈ — перебила меня Екатерина Дмитриевна. — Вы полагаете, что я веду с вами какую-то любовную игру?
У меня даже лоб взмок. Как бы мне так сказать ей помягче, что она меня совсем не интересует в смысле чувственных отношений?
— Екатерина Дмитриевна, я хочу, чтобы вы меня правильно поняли. Мы с вашим супругом, Дмитрием Михайловичем, хотя и не близкие друзья, но все же я глубоко его уважаю, и ценю наши добрые с ним отношения, а потому не могу позволить себе романа с его женой. Это было бы подло с моей стороны, и мое воспитание не позволяет мне так поступать с дорогими мне людьми.
Голицына вдруг подняла вверх руки и нахмурилась.
— Постойте! — воскликнула она. — Насколько я поняла, вы почему-то решили, что я склоняю вас к любовной связи, и теперь мне в этом отказываете таким вот непритязательным образом, это так⁈
Я молитвенно сложил руки перед грудью.
— Екатерина Дмитриевна, ради бога! Вслух, из ваших уст, это звучит еще хуже, чем было у меня в голове. И я до самого последнего момента оттягивал этот разговор, потому как не был к нему готов, да и не знал, как вы отнесетесь к моим словам… Хочу, чтобы вы знали: вы одна из самых красивейших женщин, кого мне приходилось встречать в своей жизни! Любой из тех мужчин, с кем я знаком, жизнь бы отдал, лишь бы вы обратили на него свое внимание! И я не понимаю, чем заслужил подобное счастье, но должен сказать, что сердце мое…
— Тпру-у-у! — громко сказала Голицына и дважды хлопнула меня по груди обеими ладошками одновременно. — Алексей Федорович, хочу вас остановить, пока вы не наговорили лишнего… Я не знаю, какие именно из моих взглядов или случайных касаний показались вам проявлением любовной страсти, но хочу уверить вас в том, что вы ошиблись! Иногда взгляд — это просто взгляд, а прикосновение — это просто прикосновение. И они не обязательно должны быть частью какой-то хитрой любовной игры! Вот смотрите…
И она демонстративно прикоснулась кончиками пальцев к моему запястью.
— Ну? Что-то произошло? Вы полагаете, я делаю вам какие-то туманные намеки?
— Нет, — ответил я, нахмурившись. — Я не замечаю никаких намеков.
— Вот видите, Алексей Федорович! Их нет! — Голицына неожиданно просветлела лицом и улыбнулась. — Однако мне очень приятно, что вы повели себя именно таким образом. Вы и в самом деле мне глубоко симпатичны, и я рада, что, ошибившись в суждении относительно моих знаков внимания к вам, вы все же поставили дружбу выше любовной связи… Вы хороший человек, Алексей Федорович! Конечно, во многом вы еще совсем ребенок — огромный, сильный, но все же ребенок, — но я рада быть другом такого человека, как вы.
Привстав на цыпочки, она потянулась и чмокнула меня в щеку. Потом почему-то рассмеялась, развернулась и, поддернув юбки, торопливо направилась к дому. А я смотрел ей вслед и чувствовал, как растекается тепло ее губ от места поцелуя по всей моей щеке.
И мне вдруг стало очень легко и хорошо на душе, как будто я таскал там увесистый камень, а теперь вот скинул его и сразу почувствовал невероятное облегчение. Конечно, там были еще и другие камни, один тяжелее другого, но с ними я панировал разобраться позднее. Один за другим, один за другим — от каждого из этих камней я со временем избавлюсь.
Все будет хорошо…
Я вернулся в дом и какое-то время сидел в пустой гостиной, покачиваясь в старом батюшкином кресле качалке — вперед-назад, вперед-назад, вперед-назад. Скрип-скрип, скрип-скрип.
Уже был вечер, и, хотя на дворе еще не стемнело, в гостиную сквозь окна света уже поступало гораздо меньше, и здесь стало сумрачно. Над камином красовалась большая картина какого-то фламандца, с фруктами в широкой вазе, графином с красным вином и убитыми тетеревами. Я точно знал, что раньше эта картина висела на втором этаже рядом с лестницей, а здесь же находился верный батюшкин палаш, который я забрал себе при прошлом своем визите. И видимо для того, чтобы место не пустовало, матушка и перевесила сюда эту картину.
Я долго ее рассматривал, находя в ней, к своему удивлению, все новые и новые подробности: тут, оказывается птичье перышко лежит, которое я раньше не замечал, а под крылом какие-то красные ягодки виднеются. Клюква, наверное.
А потом большие часы, стоящие промеж двух окон, принялись отбивать удары — бум, бум, бум — и я сбился со счета и все думал: который же теперь час? Поняв, что окончательно заблудился во времени, я с кряхтением выбрался из кресла-качалки и подошел к часам. Стрелки на них показывали ровно десять часов вечера.
Некоторое время я просто пялился на циферблат, понимая, что в голове у меня порхает некое озарение, которое я уже чувствую, но увидеть пока не могу. Оно было близко, совсем рядом, нужно только руку протянуть, чтобы ухватить его за хвост…
Но причем же здесь эти часы? Десять вечера. Десять…
Десять, черт меня возьми!
Цифры на часах были сделаны из меди и являли собой римские знаки, так что цифра «десять» на них обозначалась в виде косого крестика. Точно такого же крестика, какой был вышит черными нитками на платке Лизаветы.
Выходит, таким образом Вольдемар Глебов сообщал Лизаньке час, когда сможет явиться на свидание с нею? Очень хитро! И никаких подозрений не вызовет.
Но где же они могут встречаться? Далеко от дома Лизанька в такой час не пойдет, я уверен, а значит встреча их произойдет где-то неподалеку, прямо под боком. Где же это может быть?
Постойте…
Беседка в нашем саду! А я-то, глупый, недоумевал еще: кто же это нам там костей вишневых наплевал? Никто из домашних такого делать не стал бы, а вот Вольдемар…
Мне он никогда особо не нравился! Прямо-таки вижу, как он тянет руки к нашей вишне, срывает ягоду и со сладкой такой улыбочкой бросает себе в рот. А потом плюет косточки прямо нам под стол! Жрет и плюет, жрет и плюет. Да еще одной рукой при этом трогает Лизаньку за грудь…
Я даже зарычал от злости. Десять часов! Часы уже пробили десять, а значит Вольдемар уже явился в беседку, да и Лизанька наверняка тоже уже там!
Я метнулся по комнате, в поисках шпаги, которую снял с себя прямо здесь. Нашел ее на вешалке за комодом, схватил и бросился к двери.
Убью, гада! Как есть убью!
С грохотом распахнув двери, я скатился с крыльца и что было духу устремился к беседке.
Глава 24
Вот такая подлая любовь
Кровь у меня с силой пульсировала прямо в висках, я так и чувствовал, как она натужно струится по венам. И еще сердце бешено колотилось о грудную клетку, словно пыталось вырваться наружу.
Эта внезапная вспышка ярости возымела действие, на которое я сейчас никак не рассчитывал — над одним плечом у меня заискрился зеленый «эполет», а над другим уже начали проступать очертания красного.
Поняв, что не могу совладать с этим проявлением демонической магии, я замедлил свой бег, перешел на шаг, а вскоре и вовсе остановился. В таком виде я не мог появиться в беседке. Убью я сейчас Вольдемара Глебова или нет — большого значения это не имеет. Я должен научиться управлять своим гневом. А также собственным телом в моменты его проявления. Магия ныне под запретом, и никому не должно видеть ее проявления на моем теле.
