В моей голове ответа на Лидин вопрос не было — он выпалился сам собой:
— Ключ к нашей волне! Не той, на которой мы обычно работали «помощь фронту», а именно той, что поймали седьмого. Защита через сердечную чакру.
— Таська, давай называть вещи своими именами: защита любовью.
Я промолчала. Мне слово «любовь» казалось далёким и не совсем понятным. С чакрами куда проще.
— Да. Лидок, с таким ключом, да с нашими силами…
— Ты помнишь, что нам запретили работу с Великими энергиями? — строго напомнила подружка.
Ещё бы! В начале декабря — сразу после того, как разгром фашистов под Москвой стал необратимым, Николай Иванович собрал нас вместе. Официальным тоном и совершенно серьёзно он выразил нам благодарность за ту помощь, которую мы оказали в самый трудный период, когда Отечество находилось в смертельной опасности. Мы с девчонками страшно смутились, только Игорю хоть бы что: он, казалось, принял слова руководителя как нечто само собой разумеющееся. «Но теперь, — продолжил товарищ Бродов, — перед вами стоят неотложные задачи, которые требуют полного сосредоточения всех ваших сил». В общем, он запретил отвлекаться на любые внеплановые занятия. А особенно запретил рисковать и «светиться» перед врагом.
— Наберусь смелости, — сказала я, — пойду к товарищу Бродову и прямо спрошу его про Константина Симонова!
— Чтобы он снял запрет и разрешил работать со стихами как ключом к Великим энергиям?
— Запрета точно не снимет, — вздохнула я. — Мне интересно: вдруг этот поэт — тоже сотрудник нашей Лаборатории? Ну вдруг?
— Вряд ли, — опять покачала головой Лида. — Поэт не может сочинять по приказу, ему нужно вдохновение. Почему каждый одарённый человек должен обязательно быть сотрудником Лаборатории?
— Наверное, не должен, ты права. Просто нас мало. Так хочется, чтобы все знали друг друга и держались вместе!.. Ой, Лидочка, всё забываю спросить: зачем вы с Игорем меня тогда сканировали, в поезде? Помнишь, товарищ Бродов вызвал тебя…
— Конечно, помню, — перебила подруга и пожала плечами: — Да я сама не поняла зачем. Он попросил прокачать каналы — проверить на проводимость, на объём потока. Блокировки поискали… Я не поняла, почему это нужно было делать втайне от тебя. А Игорь, по-моему, тогда уже решил, что тебя будут готовить к нелегальной работе, зауважал тебя.
— Да уж!
Мы дружно рассмеялись.
Лида оставила мне газету, и я, отложив все дела, села переписывать стихотворение Симонова и учить наизусть.
Позже Женька, которая томно бродила с газетой и глазами на мокром месте, сказала:
— Девочки, представляете, сколько женщин, кто прочитает, захотят это сделать?!
Что именно сделать, нам не требовалось объяснять. Мы честно представили.
— Каждая, — ответила Лида, — и не только жена, невеста. И мать, и дети, у кого отцы воюют.
— Именно! — воскликнула Женька и добавила мечтательно: — Вот бы тех, кто захочет, научить!
— Не все же со способностями, — рассудительно заметила Лида.
— Было бы желание. Хватит и самых-самых минимальных. Надо бы вообще всех учить с детства, как грамоте. Нейроэнергетическая грамота. Вот поэтами, писателями становятся единицы, у кого способности. Но читать и писать умеют все!
— Девушки, готовьтесь, сегодня внеплановый банный день. Мужчины уже топят баню. Вы — первые, потом — мы. Завтра медосмотр всего личного состава. Приедет доктор.
Военврач был молод: не разменял четвёртого десятка. У военврача было располагающее, открытое лицо, а в глазах плясали весёлые искорки. Выражение лица — спокойное, серьёзное, подобающее профессии, только вот… искорки.
— Товарищ майор государственной безопасности…
— Отставить, товарищ военврач, — приветливо сказал Бродов. — Меня зовут Николай Иванович. Так и обращайтесь. Вы здесь по моей личной просьбе. В подразделении сложилась такая ситуация: медсёстры есть, а доктора нет. У меня люди выполняют очень ответственные задания. Мне вас рекомендовали как добросовестного, знающего врача. Прошу провести полный медосмотр личного состава.
Все оказались в целом здоровы, как и следовало ожидать. С особым вниманием Николай Иванович выслушал заключение по Таисии. Выяснилось, что в её случае астеническое телосложение не помешало формированию сильного, закалённого организма и устойчивой нервной системы с равновесием процессов возбуждения и торможения. Пубертатный период ещё не наступил, но есть все шансы, что девочка войдёт в него достаточно легко и переживёт без существенных физических проблем и эмоциональных сдвигов. Именно то, что Бродов хотел узнать и надеялся услышать! Врач, естественно, не в курсе, что девочка — один из ключевых сотрудников подразделения. Так, сиротка, чья-то родственница.
Несмотря на весёлый нрав, доктор оказался внимательным и дотошным в том, что касалось дела.
— Николай Иванович, вы просили провести полный медосмотр личного состава. Поэтому разрешите, я осмотрю и вас, — предложил он.
Бродов махнул рукой:
— Это лишнее.
И тут военврач третьего ранга проявил неожиданную настойчивость:
— Извините, товарищ… Николай Иванович, можно уточнить: у вас есть лечащий врач? Вы наблюдаетесь у кого-то регулярно?
Возможно, он почувствовал слабину: неуверенность, когда Бродов отказался от осмотра. А может, Змеевский ему что-то шепнул перед командировкой? И Николай Иванович, вместо того чтобы соврать и отвязаться, ответил правдиво:
— Не люблю, товарищ военврач. Наговорите сейчас с три короба, Америки не откроете, пропишете покой и демобилизацию. Всё равно не выполню.
— И всё-таки я бы настаивал на осмотре. Разрешите объяснить!
Молодой доктор был увлечён своей профессией и тонкости субординации вежливо отодвинул в сторону ради выполнения того, что полагал своим долгом. Одежда из званий и должностей не мешала доктору нащупать под ней живого человека, а нащупав, далее иметь дело только с ним. Незаметно и само собой так получилось, что ничего не остаётся, как успокоиться и довериться.
Бродов был удивлён, сколь многое можно узнать о состоянии здоровья человека, основываясь лишь на результатах внешнего наблюдения. Век живи — век учись. Выплыл даже лёгочный процесс, благополучно зарубцевавшийся тридцать лет назад. Оставалось подтвердить догадки врача, согласиться на полноценный осмотр и выслушать по его результатам тревожные прогнозы, дополненные подслащенной пилюлей рекомендаций. Тут чуда не произошло: доктор действительно Америки ему не открыл. Правда, научил паре-тройке дельных и выполнимых приёмов саморегуляции в полёте.
Бродов достал стаканы и коньяк. Удивил гостя такой роскошью. Врач, деликатно глянув вскользь, оценил, сколько хозяин налил себе, убедился, что чуть на донышке, и промолчал.
— Скоро обед, девушки уже готовят. Пока — аперитив. Товарищ военврач, вы какой институт окончили? — наконец задал Николай Иванович вопрос, давно его занимавший.
— Второй Московский государственный медицинский институт, — с гордостью отрапортовал собеседник.
— В сороковом году?
— Так точно! — ответил доктор с весёлым удивлением.
— Первый выпуск авиационных врачей?
— Так точно!
Николай Иванович удовлетворённо кивнул.
— В своё время я был одним из инициаторов создания вашей кафедры. Или уже факультет? Врать не стану: это детище не вынашивал и не рожал, но активно участвовал в зачатии.
Доктор рассмеялся.
Ещё в период службы в Генштабе Николай Иванович активно поддерживал и продвигал идею систематической подготовки врачей для военной авиации; к тридцать девятому, когда её воплотили в жизнь, он был занят уже совсем другими делами. Хоть вклад и не велик, но до чего же приятно пожинать реальные плоды!
— У меня, товарищ военврач, вот какое предложение. Если наши, ведомственные, эскулапы узнают, что я доверяю полковому доктору больше, чем им, — разобидятся, чего доброго. И на меня, и на вас. Так давайте это дело не афишировать. Вы выполнили задачу — осмотрели личный состав. Вашему комполка от меня — личная благодарность в письменной форме за то, что отпустил вас в наши края.
