Кто-то осторожно гладит мою руку. Оказывается, это жена сидит рядом с моей кроватью. Я-то думал, что она куда-то ушла вместе со всеми, а она здесь.
– Успокойся, Даник, – еле слышно шепчет она, и лица её не разобрать в полумраке, – я с тобой. Мы с Ильёй всегда с тобой… Доктор Ворохов сейчас в своём кабинете обзванивает всех своих знакомых врачей, чтобы попробовать решить проблему гипноза. Так что мы не одни. Нам обязательно помогут, я в это верю. И ты тоже верь, не отчаивайся!
– Шауль…
– И он никуда не ушёл, а только молится в коридоре…. Если хочешь, позову его.
Ничего ей не отвечаю, но на душе становится чуть спокойней, потому что мои друзья – а как иначе всех этих людей назвать? – меня не оставили в одиночестве, один на один с бедой. Иначе совсем было бы худо…
То ли это снится, то ли нет.
Я снова в убогом общежитии авиазавода, сижу в полутёмной комнате на старом венском стуле. В углу письменный стол, заваленный рулонами чертежей и какими-то бумагами. Конус света от настольной лампы с самодельным зелёным абажуром выхватывает из темноты только старые эмалированные кружки, в которых остывшая горячая жижа из смеси крепкого чая и кофе. Одну из них я так и не допил…
В кресле напротив меня Роберт Людвигович Бартини. Горло его закутано в белый шарф, а сам он подслеповато щурится. Но это я скорее чувствую, а не вижу, да и у него вместо глаз чёрные глубокие впадины.
– Здравствуйте, Даниил, – негромко произносит он, – я не сомневался, что вы снова ко мне наведаетесь.
– Неужели Шауль Кимхи опять отправил меня в путешествие во времени? – бормочу удивлённо. – У нас с ним даже разговора об этом не было…
– Вам никто больше не нужен для перемещений, – слегка ухмыляется Бартини. – Если у человека благие цели, то ему по силам управлять своим временем и покорять пространство без посторонней помощи.
– Я вас не понимаю, – удивляюсь ещё больше, – ведь я никакой не учёный, а простой мент, который выполнял свою не особенно чистую работу. В ней нет никакой романтики и никакого полёта. Рутина и грязь – во все времена. Какие у меня могут быть благие цели, кроме ловли преступников и вот теперь – возвращения сына?
Бартини молчит, лишь помешивает чайной ложкой свой остывший напиток.
– Это не совсем так, – голос его, поначалу глуховатый и тихий, постепенно набирает какую-то странную мощь, но по-прежнему мягок и вкрадчив. – Вот послушайте. Я когда-то записал эти свои мысли и постоянно прокручиваю их в голове, потому что в них для меня вырисовалась универсальная формула нашего существования – пускай без цифр и символов. Я и сам поначалу в ней ничего не понял, словно моей рукой водила высшая сила, в которую я никогда по-настоящему не верил. А потом время от времени перечитывал формулу, и с каждым разом она открывалась всё больше и больше, чтобы уже не отпускать меня и постоянно к ней возвращаться.
Из вороха бумаг на столе он достаёт потрёпанную толстую тетрадь и, водрузив на переносицу старенькие очки в дешёвой роговой оправе, читает почти нараспев, как стихотворение:
«Есть Мир, необозримо разнообразный во времени и пространстве, и есть Я, исчезающе малая частица этого Мира. Появившись на мгновение на вечной арене бытия, она старается понять, что есть Мир и что есть сознание, включающее в себя всю Вселенную и само навсегда в неё включённое. Начало вещей уходит в беспредельную даль исчезнувших времён, их будущее – вечное чередование в загадочном калейдоскопе судьбы. Их прошлое уже исчезло, оно ушло. Куда? Никто этого не знает. Их будущее ещё не наступило, его сейчас также нет. А настоящее? Это вечно исчезающий рубеж между бесконечным уже не существующим прошлым и бесконечным ещё не существующим будущим…» [28]
Минуту мы молчим, потом, отложив тетрадку в сторону, он говорит, не сводя с меня взгляда:
– Прошлое, настоящее и будущее – это всего лишь грани единого и неделимого времени, и между ними, по большому счёту, нет никакой разницы, потому что они – одно и то же. Не станет меня – малой крупицы во вселенной, и они исчезнут вместе со мной без следа – мгновения, из которых складывались моя прожитая и непрожитая жизни. Но это были мои и только мои мгновения. В этом смысле время похоже на дорогу: она не исчезает после того, как мы прошли по ней, и не возникает сию секунду, открываясь за поворотом. Но едва мы закрываем глаза – и всё заканчивается: нет вокруг нас ничего, кроме вселенской пустоты! Да и двигались ли мы по этой дороге, не имеющей ни начала, ни конца – кто это может утверждать?
Чувствую, что никакого ответа от меня он не ждёт. Со мной ли он сейчас – даже в этом я до конца не уверен…
И снова мы сидим в полной тишине. Наконец Бартини встаёт со своего стула и невидящим взглядом обводит комнату, потом машет рукой и поворачивается ко мне:
– Как ваш сын, Даниил? Вы нашли его?
– Нашёл.
– Передали ему осколок кристалла, который получили от меня?
– Пока нет, ведь он…
– Сделайте это обязательно, потому что «Страж Времени», который уходит в небытие, должен обязательно оставить свой кристалл следующему, который приходит следом за ним…
– Мой Илья…
– Его время ещё не пришло, но он обязательно станет одним из нас. Он уже один из нас. А я ухожу, чтобы уступить ему своё место…
10
– Эй, кто-нибудь! – открываю глаза, и голос мой словно натыкается на какую-ту серую, глухую ватную стену, окружающую меня со всех сторон. – Подойдите ко мне, пожалуйста, прошу вас!
Жены рядом нет, видимо, куда-то вышла. Но дверь осторожно распахивается, и в неё просовывает голову Шауль:
– Дани, ты звал?
– Подойди, пожалуйста! – хватаю Шауля за руку и только сейчас чувствую, какая у меня ладонь горячая. Температура поднялась, что ли? – Сделай одолжение – найди одежду, в которой меня сюда привезли.
– Зачем она тебе сейчас? Ты куда-то собрался идти в таком состоянии? Тебя не выпустят. Да ты и не сможешь.
– Нет, но она мне не для этого нужна! Никуда я сейчас не побегу.
– Кто мне её отдаст?
– Очень надо! Прошу тебя. И не требуй пока объяснений…
Шауль исчезает, а я снова разглядываю синусоиды и бегущие цифры на приборах у кровати сына.
В палату заглядывает сонный медбрат, который лениво интересуется, нужно ли мне что-то. Но я отворачиваюсь и делаю вид, что сплю. Медбрат осторожно проходит к приборам, некоторое время вглядывается в их показания, потом поправляет простыню, которой прикрыт Илья, и так же тихо выходит.
А я всё никак не могу забыть о дороге, про которую говорил Бартини. Та ли это дорога, по которой я поднимался к замку? Почему она не имеет ни начала, ни конца? Разве для того мы приходим в этот мир, чтобы бесцельно день за днём куда-то спешить, а куда – и сами толком не знаем? Прошлое сорванным сухим листком уносит холодный ветер вечности, и ничего нам не остаётся взамен, кроме смутных, путаных воспоминаний и сожалений. А в будущем – разве больше ясности? Если пытаться заглянуть туда, так там только что проклюнувшиеся ростки, из которых ещё нескоро вырастут деревья, приносящие сладкие плоды познания добра и зла. Да и то мы их не видим, а скорее придумываем для себя…
Зачем каким-то безумцам понадобилось предсказывать, что произойдёт завтра, если по-настоящему важно лишь то мгновение, в котором ты существуешь сейчас? Камень, о который спотыкаешься сегодня, – именно этот камень и есть твоя самая большая боль и опасность. А не те, которые ты перешагнул вчера, или те, до которых доберёшься только завтра…
Опять эти камни, по которым надо идти…
Слышу, как за неплотно прикрытой дверью Шауль о чём-то тихо переговаривается с медбратом, но не хочу вслушиваться. Я сейчас далеко от них…
…Знакомая каменистая дорога ведёт в гору. Клочковатый, серый туман привычно обволакивает меня, но я умело раздвигаю его руками и чувствую, как между пальцами сочатся упругие и влажные потоки воздуха.
