Подвиги Арехина. Пенталогия (СИ) - Щепетнёв Василий

Пройтись пришлось в бельэтаж, в угловую комнатку, скромную, но опрятную.

– Других пригодных для жилья помещений нет, за исключением моей каморки, – объяснил хранитель. – В этой комнате свояк купца жил, обстановка сохранилась.

Свояк, не свояк, а в комнате был и диван, и походная кровать. Можно ли желать большего?

Арехин представился и за себя и за Капелицу.

– Павел Петрович, – назвался хранитель.

Арехин усадил Капелицу на диван.

– Как самочувствие, Петр Леонидович?

– Да разве теперь самочувствие… Теперь вместо самочувствия всеобщая революционная сознательность, – попробовал пошутить Капелица. На бледном лице выступили мелкие бисеринки пота. – Не иначе, сглазили.

– Павел Петрович, – обратился Арехин к хранителю, – нельзя ли нам чаю?

– Да разве теперь чай? Теперь вместо чая кипяток, – то ли совпало, то ли шутит так хранитель. Не простой человек. Народный учитель? Из духовенства?

– А кипяток найдется?

– Как раз кипяток и найдется! Аккурат чайник зашумел, когда вы стучать начали.

– Ну, несите чайник. И стаканы тоже.

Чай, московские баранки, колотый сахар, лимон – чем не сокровище. Но Капелица глотнул раз‑другой, и стакан отставил. На баранки даже не посмотрел. Плохой признак.

Арехин уделил хранителю немного сахару и баранок. Московский гостинец. Тот, проворчав, что и в Москве есть люди, оказывается, кто бы мог подумать, ушел.

Что делать с Капелицей? Если инфлюэнция, то надеяться на природу. А если в самом деле – сглазили? Есть ведь умельцы, встречались.

На этот случай у Арехина было старое ведьмацкое средство, сердитое, но эффективное.

Он достал из чемодана жестяную коробочку, открыл.

– Это что? Махорка? – спросил Капелица.

– Нюхательная смесь с хутора Мохового. Пробирает до мозга костей.

– Однако и вкус же у вас.

– Вкус здоровый. Но нюхать будем вместе.

– Вы шутите?

– Теперь разве шутки?

– Мне и свой табак сейчас не мил.

– Считайте это лекарством, – Арехин серебряной ложечкой взял понюшку, поднес к носу, втянул… Не любил он этого средства, а что делать! Чихал минуты четыре, слезы лились потоком, в ушах звенело, в глазах искры, со стороны посмотреть – чучело чучелом. Но он определенно увидел – рядом с Капелицей висело облачно, неясное, серое, будто кто‑то пустил колечко дыма.

Не факт, осадил он себя. Может и показаться, после хуторского табачку‑то.

Он протянул коробочку Капелице.

– Одалживайтесь.

– Вы серьезно?

– Совершенно. Потом как‑нибудь объясню, сейчас лишь скажу, что прадеды наши не на пустом месте обрели привычку нюхать табак.

Капелица взял ложечку, с сомнением оглядел.

– Что, полную набирать?

– Да тут и помещается совершенная малость. Так и быть, разойдемся на половине.

Да… На человека совершенно неискушенного ведьмацкий табачок действовал особенно зло. Хорошо хоть, не вывернуло наизнанку. Ну, почти не вывернуло. Самую малость.

– Этого… этого, Александр Александрович, я вам не забуду. Удружили… – сказал Капелица, когда к нему вернулась способность говорить.

– Погодите благодарить, скажите лучше, как вы себя чувствуете теперь.

– Благодарить? Ну, знаете… – Капелица умолк, прислушался. – Знаете… Знаете, а ведь, похоже, действительно… Действительно полегчало! Наверное, вышибло всю болезнь вместе с чохом… И со всем остальным.

– Ничего, остальное мы газеткой, газеткой.

Еще через десять минут Петр Леонидович допил свой чай и съел две баранки.

– А состав этой смеси вам известен? – пробудился в нем инстинкт исследователя.

– Да.

– Случайно это не смесь Шерлока Холмса?

– Вы хотите спросить, нет ли здесь кокаина? Уверяю, ни грана. Степная махорка, тирлич, чеснок, даже немножко пороха добавляется, но ни кокаина, ни гашиша, – о толченых пиявках, цыплячьем дерьме и некоторых других ингредиентах Арехин предпочел умолчать. Есть тайна врачебная, есть тайна военная, а есть тайна колдовская.

Слезы что, пустое. Главное же заключалось в том, что нюхательная смесь отгоняла злых духов. На время, конечно, не навсегда. С точки зрения современной физиологии, никаких духов не бывает, и души тоже нет, как и чаю, одни рефлексы остались, но как знать, что стоит за рефлексами.

Капелица действительно взбодрился – и порозовел, и потеть перестал, и аппетит вернулся. Не только на еду.

– Теперь, думаю, нам пора на завод.

– На какой завод?

– На Михайловский, какой же еще. Пора навестить инженера Рагозинцева. Время дорого, дел много, кони сытые бьют копытами, – оживленность Капелицы лишь отчасти обуславливалась действием табачка. Тут больше врожденной живости характера, пытливости ума, быть может, и желания поскорее вернуться в Москву.

– Вам лучше остаться. А я схожу, погляжу. Проведу рекогносцировку. Ну, а завтра с утра возьмемся за дело основательно.

– Morgen, morgen, nur nicht heute, sagen alle faulen Leute. Не будем откладывать сегодняшние дела на завтра. Он, день завтрашний, свои напасет.

– Хорошо, – согласился Арехин. Ein Wolf im Schlaf fing nie ein Schaf, мог бы он ответить Капелице другой пословицей, мол, сыщика ноги кормят, а ученого голова, но… Но оставлять одного Капелицу не стоило. Если причиной его недомогания был сглаз, постгипнотическое воздействие или нарушение психофизиологического гомеостаза – ученые любят заменять одни непонятные слова другими, – то поездка вреда не принесет. Ну, а если это все‑таки капризы инфлюэнции, никто не помешает повернуть обратно. День сегодня на редкость теплый, ветра нет…

Извозчик ждал. Еще б ему не ждать: Арехин уже одарил его чаркой из чекистского полуштофа, глядишь, одарит и еще. И вообще лучше стоять, чем ходить.

– Михайловский завод знаешь?

– Как не знать, если там брат работал. Это в Азию нужно.

– Давай в Азию.

И пролетка не чета московской коляске, и мерину далеко до Фоба и Дейма, но все же лучше так, чем пешком.

Через полчаса Арехин решил, что не лучше. Нет, мерин трусил довольно бодро, но мостовая в азиатской части Екатеринбурга милосердия не знала. И в затылке стало давить – пока несильно, но лиха беда начало. Все‑таки инфлюэнция? Нет. Уж к лучшему это, или к худшему, но причина неуютного чувства была иная.

За ними следили, причем следили мастерски. Разум не мог определить слежку, ее чувствовало иное «я», подстегнутое колдовским табачком. И это нехорошо.

Это значит, что позиция плохонька – для нас.

Что ж, делать нечего. Разыграть хорошую позицию великого ума не нужно. Вот плохую – другое дело.

5

– Скажите мне, Петр Леонидович, вы – большевик?

– Я числюсь сочувствующим.

– Любопытное совпадение, я тоже. Позвольте спросить вас, как сочувствующий сочувствующего: у вас револьвер есть? Или иное оружие?

– Нож армейский, швейцарский. В чемодане лежит.

– А стрелять вы умеете?

– В детстве, лет в пятнадцать, на охоту ходил с отцом. Из ружья стрелял. Дичь. Правда, никуда не попал. И еще в тире пару раз пробовал. С тем же результатом.

– В человека, стало быть, не стреляли?

– Как‑то не пришлось.

– Придется вам потренироваться.

– Стрелять в людей?

– Стрелять по любой необходимой цели.

– Необходимая цель… Это звучит зловеще, вы не находите? – тут пролетку тряхнуло, и Капелица прикусил язык – буквально, но не до крови.

– Я нахожу, что гражданин обязан владеть оружием и должен быть готов его применить. Иначе он не гражданин, а подданный.

– Эти словесные тонкости сегодня до меня не доходят. И все равно, ведь лишнего револьвера у вас нет?

– Револьверы в революционное время лишними не бывают. Но револьвер, не лишний, а нужный, найти можно. Только если у вас нет привычки стрелять, то вероятность вреда заметно превышает вероятность пользы. Вы можете попасть в прохожего, в лошадь, в извозчика, наконец, в себя. Или в меня. Последнее особенно пугает. Поэтому, когда на нас нападут, постарайтесь сохранять спокойствие. Не нужно вскакивать, кричать, хватать меня за руки и за иные части тела. Сидите. Если есть возможность прилечь – прилягте и лежите недвижно. Если же меня убьют, помолитесь, только очень кратко, в одно слово, и бегите во весь дух куда‑нибудь в людное место. Вы человек спортивного склада, бегать, полагаю, умеете.