Подвиги Арехина. Пенталогия (СИ) - Щепетнёв Василий

– А когда на нас нападут? – Капелица, похоже, считал, что Арехин шутит.

– А на вас уже напали. Ваше недомогание было вызвано астральной атакой противника.

– Что‑что?

– Если не верите мадам Блаватской, считайте его последствием отравления.

– И ваш злой табак был противоядием?

– В определенном смысле. Но сейчас нам грозит нападение традиционное, с выстрелами и поножовщиной. Поэтому будьте паинькой и считайте себя зрителем на спектакле.

– А бежать? Вы же советовали бежать?

– Это в крайнем случае. Ведь и в театре бывают форс‑мажорные обстоятельства – кулиса загорится, люстра упадет…

Но никакого нападения не случилось, и до Михайловского завода они добрались благополучно. Прикушенный язык и отбитое седалище не в счет.

Завод переживал тяжелые времена. Это было видно и по давно небеленым стенам, и по грязным до непрозрачности окнам, а пуще – по малолюдью и тишине.

Над главными воротами, краска на которых давно облупилась, висел транспарантик «Труд – это свобода!» и некогда алое, а теперь безнадежно выгоревшее полотнище с подозрительного вида пятном в центре.

Наказав извозчику ждать (хочет, не хочет, а придется везти назад, самогон‑то остался в Пугачевском доме) они подошли к будочке вахтера.

– Открывай ворота, дядя, – сказал Арехин.

– Не велено, – ответил сторож, вахтер или часовой, поди, разбери.

– Чека, – Арехин помахал мандатиком.

– А коли Чека, то сами знаете, ворота открыть нет никакой возможности. Сами же велели заклепать.

– Тогда дверь отворяй.

– А вы точно из Чека?

Мандатик он рассматривал, надев очки с круглыми, толстыми и захватанными стеклами.

– Проходите, – наконец, разрешил он.

– Инженер Рагозинцев здесь? – полюбопытствовал Арехин.

– Куда ж ему деться, вы ж шутить не любите, – буркнул сторож.

За проходной зрелище было столь же унылое. Тишина если не полная, то в три четверти. И народу – как на похоронах бродяжки.

Капелица помалкивал. Смотрел, примечал. Ну да, ему доклад делать, помимо всего, «О состоянии промышленности на Урале». Он, Капелица, крепко на губком надеялся – статистика, другое, третье, но не то, что другого‑третьего, даже первого, статистики, не было. Некому статистику собирать, порубили статистиков, покрошили в капусту. Число пайков по заводам? С разбивкой по категориям? Это, пожалуй, можно. Хотя, если ориентироваться на паек…

Арехин тоже подумал о пайке. Ничего удивительного, сейчас полстраны о пайке думает. Он, например, из‑за пайка женился. Упросила давнишняя матушкина знакомая, женись да женись на моей дочке, хоть на один день, чтобы только справка была. Тогда вместо пайка четвертой категории дочке дадут третью. И комнату оставят, как жене сотрудника Коминтерна. А то прямо хоть в петлю.

Он и женился, благо теперь это проще, чем сходить в театр. Свидетельницей у новобрачной была фройлян Рюэгг. А у него – тезка Он. Хотя и свидетели – дань традиции. Закусили, выпили и разбежались. Очень революционно вышло. Молодая – в Столешников переулок, молодой – на Урал. Ладно, пустое. Развестись еще проще, чем жениться, но статус жены коминтерновца, пусть даже бывшей, за Анной (так звали дочь матушкиной знакомой, о чем Анна‑Мария раза три пошутила) сохранится надолго. А пропадет он здесь, то жена станет вдовой… Какая‑никакая, а польза. Что ж зазря умирать. Пусть вдовий паек получит.

Мысли эти, как обычно, промелькнули в уголке сознания за считанные секунды: пока он выискивал человека, на лице которого не горел знак «убью!». Наконец, нашел:

– Товарищ! К инженеру Рагозинцеву проводишь?

– Да дело у меня, товарищ. Но раз нужно… – видно было, что дело подождет, не прокиснет.

Проводник оказался словоохотливым:

– Грызную болезнь у меня признали, потому и не в армии я. Учетчиком работаю. Учитывать, однако, пока нечего, но это ж только до последней победы нашей армии на фронтах. Вернется народ и ударит по разрухе! Товарищ Троцкий обещал армию военную превратить в армию трудовую, с ней победить разруху легче. А вот хотелось бы знать, в трудовую армию с грызью берут? А кавалерия в трудовой армии будет? А артиллерия? Нет, он так спрашивает, из любопытства, видно же, люди московские, все знают, – проводник кивнул на нарядного Капелицу. Арехин корректно, но твердо перевел разговор на инженера Рагозинцева.

– Как не знать Рагозинцева, его все знают. Если бы пролетарием родился, цены б такому Рагозинцеву не было. И руки золотые, и голова светлая, и работает от зари до зари, и еще полночи прихватывает. Делает бронедирижабль, чтобы сверху врагов рабочей власти изводить безжалостно. Можно газами поливать, можно штыки метать, такие, с перышками, чтобы острием вниз падали, а можно и пороховые бомбы сбрасывать. Хорошо станет, мировая революция быстро победит, всех буржуев, кого не убьют, на грязную работу поставят, нужники чистить, или вот в публичные дома определят буржуек, какие посмазливее, и тогда для рабочего человека самая жизнь и начнется. Работать будет не на кого, и, стало быть, незачем, – если бы от учетчика‑утописта пало сивухой, было бы еще ясно, но он был совершенно трезв. Хотя… Хотя свобода тоже пьянит.

– А вот и инженер, – они обогнули здание и оказались на площадке. На площадке – навес, под которым располагалась небольшая подводная лодка – так, по крайней мере, виделось с расстояния в пятьдесят саженей.

Однако нет – винтов не было, перископа не было, рубки тоже не было. Просто огурец‑переросток, с круглыми пятнышками‑иллюминаторами по всей поверхности.

– Где инженер? – спросил он учетчика.

– А внутри сидит. Или в мастерской – он показал на небольшое строение за чугунным огурцом.

Они подошли поближе. Арехин прикинул размеры огурца: в длину, пожалуй, метров восемь, в высоту – три, три с четвертью. Для огурца изрядно.

– С другой стороны вход‑то, – подсказал учетчик и вдруг заторопился:

– Побегу, пора мне.

Капелица с той минуты, как сошел с пролетки, молчал. Недомогание не вернулось, по крайней мере, на вид он был здоров. Но выглядел, как ребенок, которому вместо обещанного слона в цирке показали корову. Похоже, не произвел огурец впечатления.

Бывает.

Совсем неспешно – нет достоинства расстаться с мечтой впопыхах – они стали обходить странное сооружение. Видны были швы, словно огурец сначала разрезали ножом на ломтики и вдоль, и поперек, а потом ломтики сложили, постаравшись воспроизвести прежнюю огуречную форму.

– И на это пошла сотня тысяч? – Капелица не смог скрыть разочарования.

– Не судите опрометчиво, дорогой Капелица, – из‑за огурца вышел человек в рабочей одежде. Но лицо не обманет, на лице все написано – и порода, и высшее техническое училище, и много такого, что сразу и не разобрать. – Какое сотня! Три сотни, это будет вернее. А нужно бы – миллион, и, надеюсь, он у меня будет – настоящий, золотой миллион, чтобы привести снаряд в достойное состояние.

– Это и есть ваш гравитационный дирижабль, Рагозинцев?

– Что, не верится? Он, другого такого нет.

– Простите, – вступил в разговор Арехин, – Вы – инженер Рагозинцев, правильно?

– Правильно, Рагозинцев и есть, – Капелица представил инженера. – А это – Александр Александрович Арехин, специальный отдел Коминтерна.

– Как же, как же, слышали. В Коминтерне создали шахматный отдел?

– Пока нет. Пока создали исследовательский отдел.

– О, понятно. Собственно, я нечто подобное и предполагал, когда взял на себя смелость обратиться в Москву со своим проектом.

– Это – гондола дирижабля? – Арехин видел, что инженер пытается скрыть нервозность за показной уверенностью, даже развязностью.

– О нет, совсем нет. Это и есть сам дирижабль, маэстро.

– То есть?

– То есть это аппарат для гравиплавания, иными словами для передвижения в пространстве, где существуют силы притяжения.

– И где они существуют?

– Везде! Куда бы вы ни пошли, всюду вы будете ощущать земное притяжение, разве не так? Так! А если вы покинете Землю и унесетесь в пространство, там на вас будет действовать притяжение нашего солнца и планет. А если вы удалитесь от солнца на изрядное расстояние, все равно остается притяжение центра галактики!