ПереКРЕСТок одиночества (СИ) - Михайлов Руслан Алексеевич "Дем Михайлов"

Если выжать суть – он знал, что к нему «причалила» келья старого знакомца еще до того, как открылось окно и он знал, что увидит за стеклом зеленого новичка. И был уже готов предстать пред ним во всем великолепии и сходу потребовать подарок пощедрее и из «новья».

Вот зацепка!

Я снова вспомнил облик старика.

Он приоделся заранее. Ключевое слово – заранее. Прямо значительно заранее.

Помимо одежды – пригладил волосы. Возможно, побрился – пластырь на щеке.

Учитывая мучающую его боль в спине, трость и почтительный возраст, он вряд ли способен бегать. И потому, услышав гонг, он никак не мог успеть переодеться, побриться, причесаться, прибыть к окну и дернуть рычаг за столь маленький промежуток времени. Да даже я бы не успел! Побриться – так уж точно! Остальное – может быть. Если очень сильно постараться. Но не когда мне восемьдесят лет.

Сколько времени нужно человеку с жуткими болями в спине и в глубоких годах, чтобы привести себя в порядок и переодеться? Ну… если все лежит наготове, если дело привычное, то можно уложиться в десять минут. Не меньше.

И какой отсюда вывод? А такой, что старик стопроцентно знал о скором причаливании соседа. И неспешно приготовился. Дошаркал до окна. Дернул первым за рычаг. И встал в эффектную позу.

Как он мог знать о моем скором «визите»?

Повернувшись, я глянул в голову креста. На рычаг и мощную стальную плиту с нарисованным на ней глазом. Ладно… ладно…

Что еще по старику?

Бывший тяжелоатлет. Принимал участия в соревнованиях. Получал медали и грамоты. В молодости наверняка здоровенным быком был. Сорвал спину. Теперь мучается. Не может получить квалифицированной медицинской помощи. Не может получить сильнодействующих обезболивающих. Его жизнь ад наполненный постоянной болью с редкими блаженными затишьями. Он фанат футбольного клуба Спартак. Он выходец из СССР. Он пробыл в одиночном заключении тридцать восемь лет.

Тридцать восемь лет…

Старик был уверен.

И еще он добавил странные слова: «Еще два годика еще продержаться – и все!».

Тридцать восемь плюс два – равно сорока.

Сорок лет. Круглая цифра.

Надо вспомнить лицо старика, когда он говорил «еще два годика продержаться – и все!»… вспомнить… что было у него на лице и в глазах в тот момент? Печаль? Нет. Страх? Нет. Радость… да. Вот что за чувство он испытывал, проговаривая «еще два годика…».

Любой заключенный, говоря «еще два годика», будет испытывать при этом радость только в одном случае – если уже через два года он выйдет на свободу. В пользу этой версии говорило и слово «продержаться».

Сорок лет? Вот тот срок, на который обрекли всех нас?

Если так, то я ощущаю не радость, а ужас.

Сорок лет!

Это практически мой текущий возраст. Плюс еще сорок – вот и восемьдесят.

Сколько людей смогут дожить до рубежа в восемьдесят лет?

И при этом сохранить мобильность, силу рук и трезвость разума?

Сколько? Сколько человек из ста?

И ведь это не в комфортных домашних условиях и наличии больницы под боком. Нет. Тут одиночная камера и всем на тебя плевать. Хочешь жить – помогай себе сам. Умрешь – значит умрешь, твое место займет другой. Любая травма может привести к смерти. Любая пустячная болезнь может убить.

Будет слишком оптимистично заявить, что десять человек из ста выдержат сорок лет заключения. Я бы сказал – двое-трое. Максимум. Остальные не дотянут.

И?

Предположим я один из тех, кто прожил здесь сорок лет и превратился в глубокого и полубезумного старика. Что произойдет тогда? Вновь полыхнет серая вспышка и меня вернут домой? Вернут к дверям того самого бара? И я, с трудом переставляя дрожащие ноги, побреду куда-нибудь… а скорей всего умру на месте от шока – сердце и разум не выдержат резкой перемены. Меня долбанет инфаркт или инсульт. Не пройду и пары метров. И уж точно не успею никому ничего рассказать.

И это еще при условии, что дряхлого сидельца отправят домой. Я так не думаю. Уже успел убедиться в прагматичности и безжалостности тюремщиков. Я бы на их месте просто вытряхнул бы отработанный материал из кельи и всего делов.

Куда вытряхнул?

Наружу.

А что снаружи?

А вот этого я не знаю. Начинаются гадания. А гадать не хочу. Поэтому тему пока закрою.

Но…

Если чуть погодить с закрытием темы и добавить сюда содержимое тайника…

Золото. Много золота. Тут налицо старательное долгое накопление золота. Монетка к монетке, зуб к зубу, колечко к колечку. К чему копить бесполезный для сидельца металл? Подкупить тюремщика не удастся – контакта с ними нет, не поговорить, не договориться. Но золото упорно копят. И в этом должен быть какой-то смысл. Так может золото понадобится позднее? Лет через сорок. И вполне логично, что глубокому старику нужны хорошие накопления – вряд ли он сможет в таком возрасте трудиться и зарабатывать на жизнь. Но если в карманах бряцает золотишко и при экономной его трате, вполне может хватить на остаток жизни. Это что-то вроде пенсии.

И снова…

Остаток жизни где? Где дряхлые старики найдут последнюю гавань? Где проживут последние несколько лет перед тем, как умереть?

Где?

И ответа по-прежнему нет.

Но я ответ получу обязательно. Это критически важная информация. По очень простой причине – если мне удастся убежать из странной тюремной камеры, то вряд ли я попаду домой. Я окажусь за стенами кельи, окажусь снаружи. Возможно там, где оказываются отмучившиеся сидельцы. В той самой последней гавани. И хотелось бы узнать о том месте как можно больше, прежде чем отправляться в путь.

Предупрежден – значит вооружен.

Еще одна великая истина. Еще одно великое правило. И в свои золотые деньки рвущегося к цели зверя я всегда старался выполнять его.

Что еще я вынес из встречи со старцем?

Мелочи. Их переварю позднее.

А вот оттиск печати на стекле – это интересно!

Тут отчетливо прослеживается некий ритуал. Или даже процедура.

Как она могла проходить?

Ставня поднимается. Важно ступающий вперед седой сиделец с силой придавливает к стеклу шахматную фигуру. На стекле остается фиолетовый оттиск – и стоящий напротив узник видит оттиск. Руки, дергающие за рычаг, ладони предлагающие обмен, пешку с цифровой восемь. И видя оттиск узник должен что-то понять. Проникнуться доверием. Или почтением. Или страхом.

Пешка – не печать для документов.

Это какой-то символ власти, символ принадлежности к некой большой и хорошо известной организации.

Или нет…

Но оттиск печати на стекле остается фактом. Еще один факт в мою все пополняющуюся базу данных.

Долгий гонг заставил меня остановиться, развернуться и рвануть обратно к перекрестку. Тяжелый лязг, пол под ногами вздрогнул. Ничего себе – ко мне только что причалила другая келья. Вторая встреча за такой короткий промежуток времени? Странновато. И я не уловил ритма. Сколько минут прошло после первой встречи? Три? Четыре? Такой странный интервал не похож на систему. Придет время – разберусь и с этой странностью.

Рычаг…

Одернуть плащ. Выпрямиться. Дежурная спокойная улыбка вернулась на мое лицо.

Ставня с грохотом уползла вверх.

Сквозь двойное стекло и мутные потеки на меня смотрела женщина. Ростом выше меня. И гораздо тяжелее меня. Она настолько крупная, настолько дородная, что едва вмещается в окно. Волосы собраны в две косы. Белая майка на голое тело. Ниже просторная длинная юбка. Пара каких-то предметов в руках.

- Добрый день – улыбаюсь я.

Сейчас я гораздо спокойней. Прошлая встреча научила многому.

- И тебе того же, гниловоз – ответила она удивительно хриплым мужским голосом – Меня Аней кличут. Или Бегемотом. Есть что пожрать? В обмен.

- Пожрать есть чего – киваю я, глядя на ее ладони и не скрывая интереса – В обмен.

Достав из кармана плаща небольшой сверток, я развернул его и показал содержимое соседке за стеклом. Десяток сухарей. Крохотный кусок колбасы. Все сложено красиво.