Пария (ЛП) - Райан Энтони

Суэйн поручил Уилхему заняться необходимыми формальностями, считая, что голос аристократа тут подойдёт лучше. Лорд обмена – мужчина преклонных лет, но непреклонных дарований – отреагировал на вести о захвате Ольверсаля с неприкрытым потрясением. Его интерес к нашему раненому капитану оказался куда менее значительным, но всё же он взялся собрать самых способных местных лекарей. Эвадину надлежащим образом перенесли в его дом, а роте Ковенанта дозволили разместиться в пустующих ныне портовых сараях, которые обычно отдавали торговцам шерстью.

– Гонцы к королю и герцогу будут отправлены незамедлительно, – зловеще сообщил лорд обмена Уилхему. – Знайте же, юный сэр, я ожидаю, что делегация Короны прибудет, как только сможет. И когда они прибудут, приготовьтесь со своими товарищами предоставить полный и неприкрашенный отчёт об этом бедствии.

Тот факт, что он не упомянул об Эвадине в части подготовки отчёта, многое говорило о том, как он оценивал её шансы. А у Уилхема это вызвало неблагоразумную вспышку гнева:

– Рота отвечает только перед капитаном, милорд, – ответил он, выговаривая слова с такой точной лаконичностью, какую любой аристократ воспринял бы за оскорбление. – А она отвечает лишь перед мучениками и Серафилями.

Я увидел узнавание в глазах ощетинившегося старого сборщика налогов. Он знал историю Уилхема, и, несомненно, собирался высказать упрёки и оскорбления, которые подняли бы это противостояние до совершенно ненужных высот. Я встал между ними, низко поклонился и заговорил как можно подобострастнее:

– Милорд, среди нас есть много обездоленных людей. Небогатые, но верные души, которые оставили свой древний дом в поисках королевской милости. От их имени прошу крова и провизии.

– Король славится своей милостью, – его светлость явно обрадовался возможности продемонстрировать важность и щедрость, ведь подобные люди часто склонны к такой привычке. – Высаживайте их на берег, дабы они познали доброту короля Томаса, а я пока удаляюсь, чтобы собрать средства им в помощь.

Он едва заметно поклонился и зашагал прочь, выкрикивая приказы поспешавшему за ним служке:

– Запиши каждое имя и полный перечень всех ценностей в их владении…

– Проклятый грабитель, – пробормотал я, зная, что любые милости выжившим Ольверсаля будут предоставлены лишь за внушительную цену.

Как и подобает человеку, который большую часть своего времени выискивает в оживлённом порту любую лишнюю монетку, принадлежащую королю, жилище лорда обмена больше напоминало крепость, чем дом. Поначалу это была привратная башня в западной городской стене, но последующие владельцы расширили её до размеров небольшого замка, оснастив зубчатыми стенами и защитным рвом. Я счёл примечательным, что ров перекрывал подходы из города и не шёл за внешние стены.

Эвадину поместили в большую спальню, которую обычно выделяли важным людям, в том числе, видимо, знаменитому отцу короля Томаса во время оного из его путешествий по королевству. Благодаря этому его светлости позволили украсить комнату большим вычурным изображением герба Алгатинетов. Мне казалось, что Эвадина предпочла бы разместиться в Святилище мученика Айландера – самом большом здании Ковенанта в городе, – но лорд обмена и слышать об этом не желал. А ещё Делрик согласился, что в святилище слишком сквозит, что плохо для выздоровления капитана.

– Выздоровления? – тихо переспросил я. Я стоял рядом с ним в углу комнаты, где он на маленьком столике смешивал снадобья. Весь день самые способные лекари приходили осматривать Эвадину. Этот парад пожилых по большей части мужчин и женщин обладал общей похвальной чертой – все они отказывались подавать ложные надежды. В основном все сходились, что она продержится не больше недели, хотя одна сутулая старуха настаивала, что Эвадина протянет две.

– На ней благословение мучеников, – сообщила она, уверенно фыркнув. – Вижу это ясно, как день. И не я одна.

Это уж точно была правда. Люди стали собираться на следующий вечер после нашего прибытия. Сначала только пара десятков самых ярых ковенантеров из порта организовали молчаливое бдение на полоске земли за рвом. К рассвету их число выросло до сотни душ, и с каждым часом прибывало всё больше и больше. Я видел их через полуоткрытые ставни на окнах. Некоторые собирались вокруг проповедников без сана или просящих из святилища и, опустив головы, слушали бесконечно повторяемые писания и бормотали молитвы. Так же приходили донесения о путешествующих сюда из окрестных деревень, поскольку слава о возвращении Помазанной Леди распространялась быстрее, чем огонь по пересохшему под солнцем лесу.

– «И хоть ужасны были его раны, и песок потемнел от его крови, Атиль поднял лицо к небу и улыбнулся», – сказал Делрик. Это была единственная цитата из его уст, что я слышал, и самое большое количество слов в одном предложении за всё время нашего знакомства. Цитату я знал отлично, как знает её любая душа с базовым образованием по учению Ковенанта.

– «Учитель, отчего ты улыбаешься?», спросили его последователи»», – процитировал дальше я. – «Разве смерть не уготована тебе?». «Нет, мои возлюбленные», сказал он. «Ибо красота есть во всей жизни, а для верующей души жизнь никогда не потеряна, какие бы раны ни поразили тело».

Слова Делрика были ближе всего к признанию неминуемой смерти Эвадины, и по напряжению челюсти я видел, чего это ему стоило.

– То, что ты сделал после Поля Предателей, – сказал он, не глядя на меня. Сильными руками он толок пестиком в ступке очередную смесь трав и загадочного порошка.

– Что с того? – спросил я, украдкой глянув на Эйн. Всё путешествие она не отходила далеко от Эвадины, и теперь не давала выгнать себя из комнаты. Когда не нужно было менять бинты или помогать с естественными потребностями капитана, Эйн взволнованно ходила, или сидела, в отчаянии уставившись на бледное лицо Эвадины. Но всё же, какой бы поглощённой Эйн не казалась, кто знает, что она могла услышать и потом беспечно разболтать?

Руки Делрика продолжали безостановочно давить на пестик, рельефно бугрились вены. Когда он заговорил, его голос звучал так тихо, что почти сливался со скрежетом камня по камню.

– Можно это повторить?

– Вы знаете, о чём просите? – пробормотал я, решив не углубляться в разговоры о языческих практиках.

Пестик перестал толочь, и Делрик повернулся ко мне, сурово и настойчиво глядя на меня.

– Знаю. Как и сержант Суэйн, и лорд Уилхем.

«Значит, все мы сгорим вместе», подумал я, не в силах сдержать пустой смешок.

– Он уже не лорд, – сказал я, но весёлость быстро испарилась под каменным взглядом. – Не знаю, – добавил я, честно вздохнув от отчаяния. – Мне бы пришлось найти… её. Если её можно найти.

– Две недели это… оптимистично. – Делрик посмотрел на Эвадину, ещё недавно такую живую и высокую, а теперь казавшуюся маленькой из-за величины кровати, на которой она лежала, и неумолимой близости смерти. – Но не невозможно.

«Где проходят сборы, там и она». Во всяком случае, если верить сержанту Лебасу, который, насколько мне известно, лежит на дне речки Шалевель. Ниточка тоненькая, но других у меня не было. И к тому же, её последние слова той ночью, когда Ведьма в Мешке вылечила Брюера, давали повод верить, что это не безнадёжное дело, хоть оно меня и не радовало. «Следующая услуга, о которой ты меня попросишь, повлечёт за собой куда более серьёзный долг. Подумай хорошенько, захочешь ли ты его выплачивать».

– Мне понадобится лошадь, – сказал я. – И деньги. Много денег.

Все хотели поехать со мной – и Тория, и Суэйн, и Уилхем и Брюер. Подозреваю, вся рота вышла бы разыскивать Ведьму в Мешке, стоило только предложить. Все, кроме Эйн, конечно же, которой немыслимой казалась идея отойти от Эвадины. Я отказал всем. Что-то говорило мне, что отыскать эту каэритскую женщину можно только в одиночку – сделка, которую мне придётся заключить, касалась только нас двоих и больше никого.

Уилхем на ротные средства купил самую быструю лошадь, какую только смог найти – пегую кобылу с милосердно более спокойным норовом, чем у труса Карника. Когда я на неё забрался, Суэйн передал мне кошель, разбухший от летинов и нескольких серебряных соверенов.