Пария (ЛП) - Райан Энтони

– Ротное жалование, – проговорил он. Тот факт, что он не колебался, передавая в мои руки такое состояние, многое говорил о его текущих приоритетах. – Обещай больше, если потребуется.

На самом деле я не очень-то верил, что Ведьму в Мешке монеты заинтересуют больше, чем доспехи Уилхема. Но всегда полезно иметь под рукой средства, если возникнет нужда.

– Где будешь искать? – спросил Уилхем.

– Говорят, шериф герцога Эльбина нанимает бойцов, чтобы прочесать леса, – сказал я. – В деревне в десяти милях к северу. Это единственные хоть сколько-нибудь масштабные сборы, о которых мне удалось собрать слухи. Во всяком случае, подходящее место для начала.

Уилхем натянуто улыбнулся и хлопнул пегую по крупу:

– Езжай быстро, Писарь.

Я неплохо знал дороги вокруг Фаринсаля, поскольку много лет назад занимался здесь грабежами. Выехав по восточной дороге, на перекрёстке в двух милях от порта я повернул на север, потому что такой маршрут получался наиболее быстрым к верхним границам. Мою кобылу выводили для скорости, и вскоре она уже капризничала оттого, что ей не дают бежать быстрее. От первого же касания шпор она с радостью бросилась галопом, и мчалась так весьма долго, пока небо не начало темнеть.

И вот так, мой возлюбленный читатель, началось знаменитое и опасное приключение Элвина Писаря, который отправился на поиски Ведьмы в Мешке. Многие мили ехал он по тёмному лесу. Частыми были опасности на его пути. Могучими были враги, которых он порешил, пока, наконец, еле живой от всех страданий, он её не нашёл. По крайней мере, такую байку расскажут вам сказочники в обмен на еду и место у очага.

На самом деле мои поиски длились едва ли больше нескольких часов от ворот Фаринсаля. Наверное, разумно было бы заставить кобылу перейти на шаг, а потом, когда совсем стемнеет, разбить лагерь. Однако я всё ещё был новичком в верховой езде, и, поглощённый задачей не выпасть из седла, не заметил верёвку, натянутую через дорогу, пока с ней не соприкоснулись передние ноги кобылы.

Слетев с её спины, я услышал хруст костей, и кобыла пронзительно завопила от мучительной боли. Я приземлился жёстко, и на мне не было доспехов, которые смягчили бы удар. Их я брать не стал, хоть и не без сожаления, поскольку питал своеобразную нежность к этой разношёрстной коллекции. Сожаление переросло в отчаяние, когда я лежал на обочине с разинутым ртом в попытке наполнить внезапно опустевшие лёгкие.

– Она сказала, что ты слишком умён, и на такой трюк не купишься. – Раздался тихий смех где-то за пределами видимости. Голос с акцентом и, несмотря на все пролетевшие годы, немедленно показавшийся до жути знакомым. – Она ошибалась.

Я не видел его лица, когда он встал надо мной, но его фигуру было ни с кем не спутать, и косматая копна волос, когда он наклонился, добавляла впечатления страшного призрака, вызванного из кошмара.

– Ударь человека едва-едва, и всё равно он может умереть, – сказал цепарь, и в его руке появилось что-то маленькое и блестящее. – А она хочет, чтобы ты дышал и был целым. Так что бить тебя не будем. А резать будем потом…

Крепкие пальцы схватили моё лицо, колено прижалось к груди, чтобы я не мог подняться. Я хорошо разглядел блестящую штуку, когда цепарь перевернул её, разжимая мне челюсть стальными пальцами. Это была маленькая бутылочка, из которой мне в рот капала густая и вонючая жидкость. На моё счастье, я потерял сознание раньше, чем полностью распробовал эту смесь, но даже от этого краткого воспоминания меня до сих пор передёргивает. Если у смерти есть вкус, то это был точно он.

ГЛАВА СОРОК ВТОРАЯ

Я проснулся от немелодичной погребальной песни, которую помнил по телеге, вёзшей меня на Рудники, и быстро пришёл к печальному заключению, что голос цепаря с годами лучше не стал. Когда глаза сфокусировались, неприятное чувство узнавания усилилось от вида оков на моих запястьях. А ещё мою грудь опутывала толстая цепь, и твёрдый неровный ствол дерева прижимался к моей спине. От треска горящих дров я перевёл взгляд на крупный силуэт в шкурах, согнувшийся над костром.

Его песня поутихла, и он немного напрягся, но не обернулся. Ясно, что ему очень нравилось показывать спину узникам.

– Так значит, ты очнулся, – сказал он чисто, но с тем же акцентом. – Ты теперь сильнее. Мальчик стал мужем, а? – Это явно его повеселило, поскольку он приглушённо рассмеялся своим противным смехом, который я так хорошо помнил.

Я ничего не ответил, подняв глаза к небу. Было ещё темно, хотя угасающая луна сказала мне, что близится начало рассвета. Опустив голову, я осмотрел окрестности, увидев лишь безымянную поляну, каких полно в Шейвинском лесу. Несмотря на это, я подумал, что с моей поимки вряд ли прошло больше нескольких часов, а значит мы не дальше, чем в паре миль от дороги.

– Вижу, ты по-прежнему любишь всё просчитывать. – Цепарь блеснул глазом через плечо, частично открыв своё пятнистое, покрытое языками пламени лицо. – Тогда это тебе не помогло. Не поможет и сейчас.

Я уставился в этот глаз. За прошедшие годы у меня хватало времени подумать об этом человеке, и, хотя я был бы дураком, если бы не боялся его, но главной эмоцией, поднимавшейся тогда во мне, был не ужас, а переполненный ненавистью гнев.

– Она сказала, что ты проклят, – сказал я ему. – Сказала, что какой бы ни была твоя языческая способность, она врёт тебе, заводит на пути, где лучше не бродить…

Он двигался со скоростью, которую я счёл бы невозможной для человека такой комплекции. Закутанный в шкуры силуэт размытым пятном исчез от костра, и секундой позже слова замерли у меня в горле, когда на нём сомкнулась его рука. Перед глазами всё поплыло, а он наклонился ближе, и я за грохотом в ушах услышал краткий вдох.

– Доэнлишь, – прошипел он, голосом, дрожащим от голода и едва сдерживаемого ужаса. Несмотря на боль, я почувствовал смесь триумфа и понимания, что это же самое слово он говорил Райту перед тем, как убил его. Похоже, этой ночью я, по крайней мере, получил один ответ, хоть в тот миг мне от него было мало проку.

– Я чую её на тебе. – Его рука сжала моё горло. – Она близко? Она идёт за тобой?

Мой страх всё-таки не расцвёл в полной мере, и мне, даже с плотно сжатым ртом, хватило силы духа насмешливо уставиться на него. Цепарь сжал ещё сильнее, а потом остановился, его рука на моей шее задрожала, и он отдёрнул её.

Он пробурчал что-то на своём языке, отступил назад и всё дёргал руками меховую накидку, напомнив мне ребёнка, которому не хватает уверенности. Его взгляд метался по теням среди окружающих деревьев, а глаза ярко блестели в усталом ожидании.

– Доэнлишь, – прохрипел я после приступа болезненного кашля. – Я не знаю этого слова. – Я поднял голову и посмотрел на него, изогнув бровь. – Что оно означает?

Он уставился на меня, и бледные участки его лица ярко выделялись и казались в темноте почти белыми. В тот миг я увидел его не призраком, вызванным из кошмара. Сейчас он казался всего лишь человеком, которого долго культивируемые страхи сделали жалким. Но все мгновения убегают, так же произошло и с цепарем. Огненная маска его лица потемнела от ярости, кулаки сжались. Я подозревал, что он наверняка забил бы меня до смерти, если бы его не сдерживала необходимость.

– А ты думал, она… – сказал он голосом, наполненным презрением, – ведьма? Или целительница? Вы, аешлины, все одинаковые. Такие невежественные. Вас так легко одурачить. Доэнлишь за пределами вашего понимания. – Он подошёл ближе, и впервые я понял, что во многом его страх связан со мной. Пускай я был скован цепями и беспомощен, но страх не давал ему снова ко мне прикоснуться, по крайней мере, пока.

– Мальчик, ты думаешь, я проклят? – спросил он, наклонив голову и не моргая. – Не буду отрицать. Я хожу по миру мёртвых, и они шепчут мне свои истины. Моя песня не даёт их шёпоту увести меня за границы разума, но мне приходится позволять им говорить, когда возникает нужда. С большинством негодяев, которых я заковываю в цепи, есть, по меньшей мере, одна обиженная душа, что желает поделиться своими тайнами. С тобой это мужчина, которого ты убил, чтобы сбежать из Моховой Мельницы. Он нашептал мне твои планы, когда ты ехал в моей телеге. Он говорил о том, что ты сделал, и что хочешь сделать. Потому что таков удел мёртвых. Они убраны из этой реальности как раз настолько, что видят не только пути, которыми сами ходили в жизни, но и пути тех, кто их обидел. Но… – его лицо передёрнуло от гнева, и он придвинулся ещё на дюйм, сжимая и разжимая кулаки, – …им нравится лгать. Они получают удовольствие, мучая меня, эти ожесточённые души. В тот день у Рудников он дождался, пока я тебя не продал, а потом сказал, что однажды ты умудришься стать причиной моей смерти. Но вот ты сидишь здесь, связанный, как боров в ожидании мясника, а я… – он разжал кулак и положил лапу на грудь, – я увижу рассвет, мальчик, а потом ещё тысячу. Если улыбнётся удача, то я даже увижу, как горит Доэнлишь. Прекрасное будет зрелище, а?